Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Понаехали тут, или Чефуры вон!

Cловенские реалии мультикультурного сожительства

Александра Красовец

Словения, вступив в 2004 г. в ряды Евросоюза, тем самым подтвердила свой статус европейского государства с динамично развивающейся экономикой, в очередной раз невольно дистанцируясь от бывших братских республик, которым не так давно довелось пережить один из самых кровавых военных конфликтов. Вопрос идентичности не перестает тревожить Словению. Находясь бóльшей частью своей истории в составе Габсбургской империи, сегодня словенцы задаются вопросом о том, насколько важным для них был семидесятилетний югославский эпизод и как он повлиял на их культурную самоидентификацию. Мнения на этот счет отличаются диаметральной противоположностью и часто становятся поводом для ксенофобных высказываний.

Национальный вопрос в контексте бывших республик СФРЮ представляет собой крайне сложную и комплексную проблему, Словения также не может ее избежать, безусловно, имея свою специфику.

Модель социалистического общества, предложенная Иосипом Броз Тито, сделала Югославию активным членом Движения неприсоединения — международной организации, отстаивающей принцип неучастия в военных блоках. Югославской коммунистической партии на протяжении всей истории ее существования удавалось оказывать сопротивление идеологическому и политическому давлению со стороны КПСС, однако вместе с тем Югославия развивала обширные экономические связи с капиталистической Европой, имея открытые границы. Вызывая симпатии на обоих полюсах европейской политики, Тито сформировал идеальную модель социализма, разыгрывая двойную карту — антикапитализма и антисталининизма. Оборотной стороной столь удачной формулы была искусственность СФРЮ как государственного образования, внутри которого разным нациям и народностям страны было навязано общее сосуществование. Кажущееся равновесие поддерживалось жесткими репрессиями; не решенный во времена Тито национальный вопрос, на который было наложено табу, обострился сразу же после смерти маршала в 1980 году. Высвобождается скрытый до этого дискурс, тема национального фундаментализма и «гражданских войн» 1941–1945 гг. вновь выходит на поверхность. Политика национализации набирает обороты во всех республиках, а трагическим следствием этого становится разразившаяся в 1990?-е?гг. в Боснии и Герцеговине. Словения не участвует в конфликте, приняв на своей территории волну военной миграции. Первую, экономическую, миграционную волну представляет собой поколение, прибывшее на стройку новой словенской индустрии еще во времена существования СФРЮ. Среди федеративных республик Югославии Словения представляла собой наиболее развитую экономически и активно принимала рабочую силу из более отсталых аграрных регионов страны. Так на ее территории оказалось значительное число нацменьшинств, представляющих собой выходцев из Сербии, Хорватии, Боснии, Македонии и Черногории, наделенных в словенском языке пейоративным обозначением «чефур». Это слово получило широкое распространение в начале 1990-х?гг.: так агрессивно настроенные группы словенской молодежи называли мигрантов из южных республик только что распавшейся большой Югославии. Внешние отличия и неизменные атрибуты правоверного «чефура» — спортивное трико, дутая куртка, кроссовки «адидас» и стрижка «полубокс» (не могут не напомнить нам российских гопников). Однако само понятие «чефур» оказалось более универсальным и со временем стало применяться как характеристика всех граждан с фамилиями, оканчивающимися на «-ич». Таким образом, стереотип «чефуров», рисует нам переселенцев из бывших югославских республик: у них, как правило, низкий уровень образования, они выполняют тяжелую, низкооплачиваемую работу (чернорабочие, уборщицы и т.д.), их дети учатся в средних специальных учебных заведениях, и живут они в люблянском районе Фужины — так называемом гетто, построенном специально для всех приезжих «чефуров». Этот стереотип настолько прочно вошел в жизнь словенского общества, став столь мощным социальным и культурным фактором, что, несмотря на всю изначально негативную окраску понятия, с ним отчасти начали идентифицировать себя как сами переселенцы и прежде всего их дети, родившиеся и выросшие в Словении, так и часть словенской молодежи, для которых стиль в одежде и музыка, которую слушают «чефуры», стали неотъемлемой составляющей современной городской молодежной субкультуры.

В 2008 г. в Словении вышел в свет роман молодого автора Горана Войновича* (1980 г. р.) под провокационным названием «Чефуры вон!», тут же став бестселлером как в Словении, так и на территории всей бывшей Югославии. Книгу взяли в руки даже те, кто и вовсе не имеют привычки читать беллетристику.

Роман привлек к себе большое внимание к средствах массовой информации после инцидента со словенской полицией, когда Горану Войновичу был предъявлен иск об оскорблении и клевете. В словенской литературной среде поднялась волна негодования, министр внутренних дел Катарина Кресал встала на защиту писателя и лично извинилась перед ним. Публичный скандал вызвал дополнительный интерес к книге, хотя подобная реклама, по словам автора, была явно излишней. Эпизод, однако, стал поводом для шуток: если книгу читают даже полицейские, она и правда должна быть чем-то особенным. Во время одного из своих выступлений в Лейпциге в компании двух авторов из Черногории и Албании Войнович, отвечая на вопрос: почему будучи единственным автором из ЕС, который также единственный имеет проблемы с полицией? — ответил, что, вероятно, именно потому, что Словения — член ЕС, его книгу читают полицейские. На что черногорский писатель и албанский поэт шутя ответили, что в их странах таких проблем нет, ибо их стражи порядка грамотой вовсе не владеют.

Юмор, ирония и самоирония являются одной из главных составляющих книги, которая на данный момент представляет в словенской литературе самое исчерпывающее раскрытие проблемы мигрантов.

В эпиграфах к своей книге писатель дает начальные пояснения о том, кто же такие эти «чефуры»... Так, мы узнаем, что в названии романа использовано распространенное люблянское граффити, отсюда же бросающаяся в глаза ошибка в пунктуации (название по-словенски «Čefurji raus!» — прямая параллель с положением евреев в фашистской Германии, что уже само по себе придает роману остропровокационный характер). В словенском этимологическом словаре слово «чефуры» с пометой «презрительное» истолковано так: «чефуры» — это иммигранты из южных республик бывшей Югославии; известный словенский исполнитель Роберт Пешут Магнифико в своей песне «Чефур» описывает их поведенческие особенности: «живут они неторопливо, вальяжно, не чураются непристойностей, обожают алкоголь, нежный пол и футбол. Еще одна их страсть — китч и золотые украшения. Они неравнодушны к боевым искусствам и часто сами бывают неоправданно агрессивны. Период их акклиматизации, как правило, длителен».

Главный герой романа — семнадцатилетний подросток по имени Марко Джорджич, сын иммигрантов из Боснии, обитатель многонациональных Фужин — сам называет себя «чефуром» и от первого лица рассказывает о жизни этого спального района, о трудностях и проблемах, с которыми приходится сталкиваться его жителям: низкий уровень жизни, неблагополучные семьи, отсутствие возможности диалога с жителями Любляны, неспособность ассимилироваться в чужеродном пространстве и многое-многое другое. Главы романа напоминают разделы детской энциклопедии и, пародируя логику стереотипа, дают ответы на вопросы: «Почему коммунизм еще не вымер», «Почему чефуры не говорят о сексе», «Почему Радован оказался в Словении», «Почему гастарбайтеры — самая несчастная раса», «Почему чефуры в машине на всю катушку врубают музыку», «Почему чефуры сидят на задних партах», «Почему нет монстров ужаснее, чем молодые чефурки», «Почему Босния не для чефуров»... По сути, книга представляет собой роман воспитания: читатель наблюдает за процессом взросления Марко — героя, перед которым встают вопросы идентичности, стереотипов окружения, проблема выбора... Герой критически воспринимает весь окружающий его мир, соприкосновение двух культур описано им с иронией.

Главный герой, представляя собой второе поколение «чефуров» (его родители приехали в Словению еще во времена существования СФРЮ, получив здесь работу), пытается решить для себя вопросы национальной и культурной принадлежности, что ему сделать еще сложней, несмотря на то что он родился и вырос здесь. Родители таких, как он, молодых людей никогда даже не пытались сблизиться с чуждым ментальным пространством — правда, крайне агрессивным по отношению к ним, — что, конечно же, не способствовало ассимилятивному процессу.

Наследие многонациональной Югославии со всеми ее этническими и религиозными конфликтами неуклонно давит своим грузом на все поколения. Отец Марко, Радован, — серб из Боснии, у которого больше нет своей страны, — не приемлет сербских националистов, четников, но и не видит, чтобы хоть что-то менялось к лучшему: страной управляют все те же радикалы: «Нет у Радована своей страны — вот это его и напрягает. Так у всех боснийских сербов. Боснию они типа вычеркнули из списка и типа подсели на Сербскую Республику, а потом вроде как начали за Сербию болеть, и теперь таращатся на этих своих Шешелей, и сами уже не знают: а может, мусульмане и хорваты и получше будут всех этих идиотов? Вот Радован и смотрит на Сербию, надеется, что она станет нормальной страной, и тогда он скажет, что это его страна. А сейчас ему стыдно так говорить, пока у власти там персонажи вроде Коштуницы. Но Сербия-то никогда не будет нормальной страной. Мы все это точно знаем».

Эти проблемы беспокоят и молодое поколение, которое не может найти подлинной опоры для своей идентичности на родине предков, но и Словения, где они родились и выросли, для них, скорее, враждебная среда. Негативная стереотипизация по отношению к иммигрантам, имеющая место в словенском обществе, ксенофобия и этноцентризм питают уверенность словенцев в том, что именно переселенцы являются причиной роста преступности, что их присутствие — с экономической точки зрения — приносит больше вреда, чем пользы. Одну из причин такого отношения, вероятно, следует искать в комплексах, присущих словенскому обществу, которое, в свою очередь, точно так же является жертвой негативных стереотипов со стороны их соседей — итальянцев и австрийцев. Сами находясь в зависимом положении, подвергаясь критике и насмешкам, они переносят эту же поведенческую модель на зависимых от них людей. Атака, которой подвергается слабейший, на самом деле предназначена сильнейшему, — но ему-то невозможно нанести удар! Так словенское общество формирует и поддерживает стереотип «другого», «чужого», применив его в отношении переселенцев из южных республик бывшей Югославии. Противодействуя такого рода шовинизму, представители национальных меньшинств вырабатывают защитные механизмы, готовя адекватный ответ, что нередко приводит к насилию. Страх перед ассимилятивным окультуриванием и боязнь потерять собственную идентичность в новой среде приводят к радикализации своей собственной культуры, в среде молодежи это выражается в подчеркнуто стереотипной манере одеваться, вести себя в обществе, выбирать музыку. В качестве яркого примера подобной психологической реакции приведем отрывок из романа: «Есть что-то кайфовое, когда вот так врубаешь музыку и едешь медленно на тачке с опущенными стеклами... А самый большой кайф — смотреть, как народ вокруг офигевает. Ясно же: они б с удовольствием накостыляли нам и заслали обратно в Боснию, — а ты нарочно едешь десять километров в час, и Миле Китич орет, чтоб все слышали».

Когда герой демонстративно называет себя «чефуром» — словом с большим знаком минус, уже одним этим он выражает сопричастность с той оппозиционностью, на которую обречены чуждые словенскому миру переселенцы. Одной из схем противодействия становится двунаправленная стереотипизация, когда обозначение «словенец», в свою очередь, тоже приобретает негативные качества.

Марко не перестает противопоставлять Словению и Боснию, да и внутри него самого постоянно происходит столкновение двух различных менталитетов и двух темпераментов. Жители других республик Югославии всегда видели в словенцах людей работящих, хорошо организованных, старательных, но в то же время законопослушных, покорных, слабохарактерных, с чем соглашаются и сами словенцы. Эти черты словенского характера часто связывают с австрийской и немецкой дисциплинированностью и организованностью, которая оказала сильное влияние на словенский народ, в течение нескольких столетий входивший в состав Габсбургской империи, отсюда такие определения, как «австрийские холопы», «конюшенники», «батраки». Со словенским типом характера контрастирует балканский темперамент: балканцы открыты, участливы, внимательны, общительны и эмоциональны. Безразличию, прохладности словенцев противопоставлены главные ценности переселенцев с юга — коллективизм и солидарность. Существует и оппозиция по социальному статусу: словенцы — представители благополучного среднего класса, а иммигранты — маргинальная среда, что, в свою очередь, способствует еще большему расхождению двух поведенческих схем. В романе, однако, позиция героя лишена какой-либо односторонности: Марко ассимилирует обе идентичности, отмечая плюсы и минусы той и другой. В начале романа Босния всегда представлена в положительном свете по отношению к Словении: «И все друг другу помогают, к любому можешь прийти в гости кофе попить без приглашения и всякой прочей мурни. Заходишь, когда хочешь, так — побазарить просто, пообщаться, без понтов и прочей мути. Просто расслабился и вперед. Народ здесь живет не так: дом — работа, работа — дом. <...> Здесь же все только и думают о своей заднице, чтобы у них всего было побольше: и тачка крутая, и хата в несколько этажей — и насрать им на братьев, сестер, дядьёв, тёток. Замкнутые все. Потому и несчастливые». Но когда герой понимает, что ему придется вернуться в Боснию, Словения приобретает в его глазах гораздо больше преимуществ: «Фужины — это круто. Я ни в каком другом месте не хотел бы жить. По сравнению с этой долбанутой Боснией, с этим барахлом, а не страной, Фужины — Голливуд. Самые крутые чуваки — с Фужин. Да и вообще, что тут сравнивать? Здесь просто полнейший облом!» Поиски молодым героем своего «я», вступление на путь взросления, его существование меж двух культур — «чефур» в Словении, словенец в Боснии — ставит перед ним непростые вопросы, на которые ему еще предстоит ответить.

Наиболее существенным элементом, которым обусловлена двойственность самоидентификации второго поколения иммигрантов, является язык, ставший главной особенностью романа. Он же вызвал немало споров в среде словенских пуристов, в то же время заинтересовав читателей и критиков, послужив материалом для появления многочисленных исследований. Именно этот особый язык — «чефурский» или «фужинский», который представляет собой богатую и выразительную смесь словенского, языков бывшей Югославии, а также уличного люблянского сленга, — явился главным мотивом написания книги. Первоначальный вариант «Чефуров» представлял собой сценарий к фильму, переработанный затем автором в литературный текст как раз для того, чтобы запечатлеть это лингвистическое своеобразие. Сам Войнович утверждает, что язык, на котором говорят обитатели многонациональных Фужин, всегда восхищал его; зафиксировать это ускользающее и быстро меняющееся языковое богатство — вот что стало для него ключевой задачей. Несмотря на то что словенскому читателю порой непросто понять некоторые слова, общее впечатление от восприятия книги при этом нисколько не страдает.

В период существования СФРЮ сербско-хорватский язык считался таким же официальным, как и словенский. Вопреки закрепленному в конституции положению о равноправном использовании языков всех федеративных республик, сербско-хорватский как язык численного большинства и центральной власти в Белграде неизменно становился престижным во многих сферах общественной жизни. Словенцы слышали его по радио, на телевидении, на нем выходили основные газеты и научно-популярные издания. Иммигранты из Хорватии, Сербии, Боснии и Черногории, приезжая в Словению, совершенно не чувствовали необходимости учить словенский. Ситуация кардинально изменилась после 1991 года, когда Республика Словения первой провозгласила свою независимость. Словенский как официальный язык нового государства приобрел более высокий статус, между тем как сербско-хорватский начал ассоциироваться с приезжими с юга. Таким образом, первое и второе поколение «чефуров» оказались в разных языковых ситуациях. Поколение родителей Марко, хотя они полжизни прожили в Словении, так и не овладело полностью словенским языком. Отсутствие мотивации связано также с отсутствием коммуникативных ситуаций: чефуры работают на стройплощадке, где в любом случае нет ни одного словенца. Коверканье словенских слов, неправильное произношение — все это предмет насмешек и карикатур, показатель их социальной ущемленности. С изрядной долей юмора герой романа поднимает этот немаловажный языковой вопрос: «Словенцы страшно бесятся, когда кто-то не умеет говорить по-словенски, – не знаю только, чем им поможет, если все Пешичи по-словенски заговорят. Можно подумать, они сразу с ними болтать начнут. По мне, так это полная чушь. Я о том, что Пешичи должны говорить по-словенски типа из уважения к Словении и все такое. Пешичи работают на стройках, всю Словению они построили, но уважают только Мирослава Илича и холодное пиво. Да эти Пешичи могут хоть по-тунгузски говорить... Можно подумать, кто-то обратил бы на это внимание. Больно нужно! Только вот словенцы напрягаются на этот счет, бесятся, — зачем? Комплекс у них такой, а всё потому, что никогда не умели в футбол играть».

Напротив, второе поколение иммигрантов уже владеет как языком своих родителей, так и языком той среды, в которой они живут, их билингвизм, переход с одного языка на другой, а также их смешение, свобода в создании гибридных форм свидетельствуют о двойной идентичности фужинской молодежи. Молодое поколение именно при помощи языка выражает комплексный характер своего «я» и его культурных составляющих, свою оппозицию по отношению к официальному языковому коду, вобрав в свой социолект маргинальный диалект переселенцев первого поколения и живой городской сленг. Сложно также говорить о сербско-хорватском языке как о втором языке, речь скорее идет о боснийском, черногорском, хорватском и сербском языках, о каждом из них в отдельности или о всех сразу, другими словами — о «чефурском» языке, который также не имеет смысла определять с точки зрения национальной принадлежности, так как автор вобрал в свою лексическую мозаику слова из самых разных уголков бывшей Югославии.

Еще одной особенностью социолекта переселенцев, которые заняты тяжелым физическим трудом, является преобладание лексики, обозначающей половую сферу, наименований физиологических функций, а также солидный пласт обсценного вокабуляра. Для носителя литературного языка употребление подобных выражений допустимо лишь в исключительных ситуациях, тогда как в среде молодежной городской субкультуры использование вульгаризмов и бранных выражений является частью повседневного общения и призвано увеличить чувственную экспрессивность. Сленг и сквернословие — способ дистанцироваться от доминирующего социального и как следствие языкового кода, знак провокации, заданное нарушение принятой нормы. Особый упор делается на инновациях, словарь обогащается за счет непрекращающегося процесса смешения высокого и низкого, старого и нового, родных и иностранных слов; константой является пародирование официальной югославской риторики с ее канцеляризмами, плотно вошедшими в разговорную речь. Использование ненормативной лексики — это тоже способ показать: «мы не утонченные», то есть «мы — не вы». Отметим важное отличие от русского того же сербского языка: мат для его носителей не представляет собой табуированную лексику, — то, что русскому читателю покажется чересчур грубым и агрессивным, для жителей Балкан является чем-то устоявшимся и зачастую вовсе не несет в себе негативного заряда. Искрометный юмор главного героя во многом обязан исключительной выразительности, красочности и живости языка, остроумию и комичности используемых им жаргонизмов. Именно этот словенско-сербско-хорватский вариант суржика, носители которого заявляют о себе как о людях непосредственных, ярких и искренних, позволяет им выразить свою многонациональную и мультикультурную идентичность.

Так, значит, как, помимо агрессии, «чефур» может возвратить удар обществу? Насилие в общем зачастую присуще подросткам в их потребности заявить о себе здесь и сейчас, это самый быстрый и, казалось бы, естественный способ обратить на себя внимание и показать, что ты существуешь и что давление порой невыносимо. Так, именно язык становится тем мощным орудием, которое говорит само за себя. Максима для словенцев и травма для иммигрантов, язык, в его оригинальном преображении, становится защитной и в то же время созидательной реакцией так называемых «чефуров». Люблянский спальный район Фужины, плавильный котел народов, населявших когда-то бывшую Югославию, в миниатюре, мультикультурное наследие распавшегося государства становится уникальной средой для рождения исключительного языкового явления.

Отметим также тот важный факт, что ввиду субверсивного характера «пейоративного» понятия «чефур» и самого «чефурского» языка, эти явления — как символ культурной оппозиционности — приобрели в среде как словенских интеллектуалов, так и обычной молодежи положительное значение, став синонимами так называемой «cool-attitude». Заимствования объективно имеют место быть, чему официальный литературный код старается активно противостоять. В этой связи можно провести параллель с «Канак Шпраком» (дословно по-немецки «язык чужака»), употребляемом для обозначения социолекта, на котором говорят второе и третье поколения турецких иммигрантов в Германии. Последний представляет собой смешение умышленно упрощенных грамматических форм немецкого разговорного языка, турецкого и афроамериканского английского. Представители молодого поколения иммигрантов, родившихся и выросших в Германии, носители «Канак Шпрака» вполне осознанно провозглашают свою культурную непохожесть, принимая закрепившиеся в немецком обществе пренебрежительность и негативность оценки в качестве своей культурной идентичности, но тем самым утвердив себя и на социальном поле. «Канак Шпрак» благодаря средствам массовой информации и кино стал доступен и тем, кто не является носителями турецкого языка; немецкие студенты и даже образованные люди используют элементы социолекта с его оригинальными высказываниями и упрощенной грамматикой, показывая тем самым свою причастность к актуальным тенденциям в современном разговорном языке.

Благодаря своему роману Горан Войнович сумел разрушить негативный заряд слова «чефур». Однако сам же автор опасается, что чем «круче» оно будет звучать, тем больше опасность стать «мэйнстримом», а позиция «античефура» снова может показаться кому-то привлекательной.

К сожалению, в этом есть доля правды. В декабре 2011 года в ответ на расистские высказывания правого политического лагеря возникло движение «носящих спортивное трико» (слов. «trenirkarji»), как результат стереотипных выпадов: мол, трико носят одни «чефуры» или так называемые «новые граждане Словении», провоцирующие неоправданный перевес в результатах голосования. Несмотря на немногочисленный характер движения, получившего, однако, большой резонанс в СМИ, в ряды его преимущественно вступили словенские граждане, выступающие за более терпимое общество и желающие обратить внимание на все большее присутствие в Словении языка вражды, который распространяет дискриминационное мнение о выходцах из других республик бывшей Югославии.

Благодаря блестящему юмору книга Горана Войновича читается на одном дыхании. Автор, правда, не скрывает, что за всеми «фишками» и «приколами» его юного героя прячется малоприятная реальность, в которой приходится взрослеть молодому поколению: проблемы с наркотиками, отсутствие достойных жизненных перспектив, столкновения с полицией, узколобый провинциальный менталитет родителей, их неумение наладить контакт со своими детьми, непонимание, жестокость, деструктивный характер патриархальной системы как таковой. Смех и ирония позволяют касаться самых болезненных точек бытия, не становясь на позицию жертвы, и найти созидательные силы в хаотичной энергии молодости.

Одна из главных и больших тем мировой литературы — тема «чужого», «другого» — нашла свое оригинальное и яркое воплощение в романе словенского автора. Будем надеяться, что перевод романа скоро будет доступен и российскому читателю и что судьба «чефуров» не оставит его равнодушным. Контекст происходящего от него, в общем, достаточно далек, но почему бы в очередной раз не задуматься о собственной толерантности и терпимости, способности понять «чужого» и прислушаться к его мнению. Разворачивающиеся события в отдельно взятом районе небольшого европейского государства на самом деле универсальны, поэтому не стоит закрывать на них глаза и делать вид, что ничего похожего рядом с нами не происходит. Как отмечает сам писатель, в каждой стране есть свои «чефуры» и у каждого «чефура» есть своя форма «чефурского» языка. В любом микрорайоне любого города найдется «чефур», сидящий на лавочке возле детской площадки. Однако стереотип оказывается раздавлен и изничтожен, когда речь идет об отдельной личности, о самом интимном и сокровенном ее содержании. Но главное — то несравненное удовольствие, которое получаешь, погружаясь в яркий и живой мир современного города, когда из открытых окон доносится запах балканских голубцов, слышны ритмы народной музыки, а футбольные матчи остро, сочно и темпераментно комментируют обитатели люблянских Фужин.

Словенцы, говоря о Балканах, зачастую дистанцируются от них, предпочитая позиционировать себя как часть «цивильной» Европы. Отрицая «отсталую» балканскую составляющую своего менталитета, они каждый раз с воодушевлением встречают талантливые смешения, рождающиеся при впрыскивании темпераментной южной крови, не решаясь, однако, до конца признаться себе в том, что это тоже они и что это драгоценно.

Примечания

* Горан Войнович окончил Люблянскую Академию театра, радио, кино и телевидения (AGRFT), где изучал режиссуру. Он автор нескольких короткометражных фильмов: «Фужины рулят» (2002), «Сезон 90/91» (2003), «Мой сын – сексуальный маньяк» (2006), «Китайцы прибывают» (2008), – отмеченных наградами на различных международных кинофестивалях. Им написан сценарий, по которому снят фильм Марко Шантича «Счастливого пути, Недимэ» (2006), получивший награду «Сердце Сараево» и номинированный на премию Европейской киноакадемии. В октябре 2010 Войнович дебютировал в качестве режиссера и сценариста полнометражного художественного фильма «Пиран – Пирано». Помимо деятельности в кино и на телевидении, Горан работает как кинокритик, журналист, автор журнальных колонок; некоторые из его текстов составили сборник под названием «Когда Джимми Чу встречает Фиделя Кастро» (2010). В конце 2011 г. вышел в свет второй роман Войновича – «Моя страна Югославия», также принесший автору успех. Текст поднимает серьезную тему рефлексии молодого поколения о распаде Югославии, которое невольно вынуждено разделить вину своих отцов.

«Чефуры вон!» (2008) – дебют Войновича в литературе. В 2009 г. книга была сперва отмечена премией фонда имени Прешерна, а затем названа лучшим романом 2008 года. «Чефуры вон!» получил награду имени Керсника, присуждаемую газетой «Дело». Роман многократно переиздавался, был переведен на хорватский, боснийский, сербский, польский и чешский языки; готовится и англоязычное издание. Горан Войнович в сотрудничестве с признанным боснийско-герцеговинским сценаристом Абдулой Сидраном подготовил сценарий полнометражного фильма «Чефуры вон!», премьера которого должна состояться в 2013 г.

Опубликовано в журнале:

«Вестник Европы» 2013, №37

От эрозии к распаду

Резюме: Столетие Первой мировой войны человечество встречает так, как будто бы оно вознамерилось доказать: потенциал нестабильности и конфликтов на планете за истекший век нисколько не убавился.

Гражданская война на Украине, фактическая дезинтеграция Ирака, тупик в Сирии, нарастающий кризис между Россией и Западом – таковы мрачные приметы весны-лета 2014 года. Столетие Первой мировой войны человечество встречает так, как будто бы оно вознамерилось доказать: потенциал нестабильности и конфликтов на планете за истекший век нисколько не убавился.

Похоже, что мы вступили в следующий этап глобального развития. Переходный период от одного мирового устройства (по модели холодной войны) к какому-то другому продолжается. Но если до сих пор мы наблюдали скорее эрозию правил и институтов прежнего типа, то теперь начался их быстрый распад. Не случайно отличительной чертой событий на Украине – действий всех участников – является откровенное отвержение правовых процедур.

О провале попыток США управлять мировыми процессами пишет Чез Фримен. Дмитрий Ефременко анализирует, насколько Россия, совершившая прорыв «за флажки», готова нести издержки и менять свой привычный образ действий. А менять придется – даже если несколько улягутся страсти вокруг Украины, возврата к предыдущему типу отношений с Западом уже не будет. Об этом пишет Роберт Легвольд, называя наступившую фазу новой холодной войной.

Клиффорд Гэдди, Барри Икес, а также Алексей Портанский рассматривают в этой связи вопрос о действенности западных санкций против Москвы. Американские авторы настроены скептически, полагая, что у России есть давняя традиция переносить кризисы и лишения. Российский исследователь полагает, что эффект может быть значительным и негативным. Марк Фитцпатрик и Дина Эсфандиари напоминают, как работали санкции против Ирана – наиболее жесткая модель экономического давления, применявшаяся против кого-либо в последние годы.

Тома Гомар полагает, что из украинского кризиса уроки должны извлечь и Запад, и Россия – политика в отношении друг друга потерпела провал. Уэйн Мерри подводит черту под историей «Большой восьмерки» – символа эпохи, когда Россию хотели встроить в западный клуб.

О сложностях взаимного восприятия размышляют Елена Павлова и Татьяна Романова. Они приходят к выводу, что Россия и Европа никогда не пытались понять своего визави, сводя анализ к идеологическим ярлыкам и методологическим упрощениям. Вячеслав Морозов сомневается в способности России всерьез отказаться от западоцентричного мировоззрения – даже в условиях острого противостояния, заявляя о повороте на восток, Москва апеллирует к западной системе координат.

Специальный блок материалов посвящен Китаю. Владимир Портяков полагает, что происходящее сегодня ведет к отказу России от политики балансирования между крупнейшими центрами силы и неизбежному сближению с Пекином. Виталий Воробьёв выражает опасения в связи с проектами КНР по экономическому освоению Евразии – место в них России непонятно. Алексей Гривач рассматривает масштабный газовый контракт, подписанный во время майского визита в Китай Владимира Путина – первый крупный шаг на азиатские рынки.

Леонид Григорьев описывает состояние украинской экономики, приходя к неутешительным выводам. Объем материальной помощи, требуемой для поддержания украинского государства на плаву, превосходит возможности кого-либо из потенциальных доноров. Особенно с учетом того, сколь масштабны проблемы, с которыми эти самые доноры сталкиваются в других частях мира. Там, где надеялись, что национально-государственное строительство уже встало на нормальные рельсы.

Мы публикуем крайне интересную статью иракского ученого и политика Али Аллави – она была написана в 2009 г., до бурных событий последних лет. Автор, однако, весьма точно определил все «узкие места» иракского государства, и точность предвидения особенно очевидна сегодня, когда страна на грани исчезновения. Елена Дорошенко напоминает о Ливии – чем обернулось свержение тирана три года спустя и чем оборачивается «демократическое обновление», принесенное военной силой. Михаил Конаровский опасается, что стабильность в Афганистане после ухода войск США и НАТО не будет более устойчивой, чем в Ираке. Опыт трех весьма отличающихся друг от друга стран объединяет одно – внешнее вмешательство способно разбудить силы, которые потом уже невозможно «усыпить» обратно.

Ну и если уж мы вновь говорим о холодной войне, никуда не деться от вечной темы – разведки. Дмитрий Тулупов описывает, что менялось в разведывательной работе со второй половины ХХ века и как обстоят дела сейчас. А Даниэл Байман и Бенджамин Уиттс пытаются понять, как шпионить после Сноудена, когда оказывается, что тайное почти неизбежно станет явным.

О чем мы будем писать в следующем номере – гадать не буду. Как всегда, ожидаем сюрпризов.

Ф.А. Лукьянов - главный редактор журнала «Россия в глобальной политике». Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник, работал на Международном московском радио, в газетах "Сегодня", "Время МН", "Время новостей". Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России.

Россия. Украина. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 июля 2014 > № 1144826 Федор Лукьянов

Очередной эксперимент

Особенности демократии в несостоявшемся государстве: Ливия

Резюме: В Ливии, а ранее – в Ираке, то, что задумывалось как «власть народа», трансформировалось во власть вооруженного народа. Политические роли в условиях этого нового строя также получают совершенно иное прочтение.

Со времени победы революции в Ливии эйфория вокруг «арабской весны» в целом и ее ливийской версии в особенности заметно поутихла, сменившись сначала отрезвлением, а затем и апатией, граничащей с разочарованием. Западные СМИ, в 2011 г. превозносившие действия народа, массово свергавшего тиранов во имя демократии, ныне демонстрируют все более скептическое отношение к тому, что происходит в «недемократическом» Египте, «балансирующем на грани распада» Йемене и «охваченной хаосом» Ливии.

Однако при всем внимании к региону и обилии справедливой критики значение ливийского урока последних лет, как и важность общего исторического опыта этой страны, недооценивается. Несмотря на культурную, политическую и социальную удаленность от центров западной цивилизации новейший ливийский эксперимент поучителен и для ярых поборников демократии, и для тех, кто добивается смены политического устройства любой ценой.

Винтовка рождает демократию?

Сегодня кажется, что активное переосмысление и революционные методы внедрения старых как мир понятий вроде «демократии», особенно на межгосударственном уровне, стали не просто нормой, а прямой обязанностью тех, кто видит себя в авангарде общемировых сил Добра, действуя при этом без учета последствий. Так, например, в Ливии (а ранее – в Ираке) то, что задумывалось как «власть народа», трансформировалось во власть вооруженного народа. Политические роли в условиях этого нового строя также получают совершенно иное прочтение, если учесть, мягко говоря, небезупречное прошлое тех, кому они достались.

Наконец, и сама государственность, казалось бы, непоколебимая основа существования любой независимой страны, оказывается под угрозой и нуждается в защите, иначе вместо «демократического» возникает государство «несостоявшееся», «провальное» (failed state). Как убедительно доказывают примеры Ирака и Афганистана, самые заметные признаки «несостоятельности» – слабая центральная власть, действия которой идут вразрез с политической реальностью (например, «слишком мало, слишком поздно») и фактическое отсутствие административной, да и территориальной целостности.

В современной Ливии обнаруживаются те же тенденции: власть де-факто принадлежит вооруженным группировкам экс-революционеров, с которыми официальное правительство не может справиться, а две из трех исторических провинций – восточная (Киренаика) и южная (Феззан) неоднократно провозглашали автономию.

Скорость перехода от дееспособного государства, которое еще в 2010 г. активно сотрудничало с Западом в борьбе с «Аль-Каидой», к некоей общности, сохраняющей целостность лишь номинально и находящейся на грани политического и экономического банкротства, не может не удивлять. Потребовалось всего три года, чтобы потенциал анархии, скрытый под волнами продемократических выступлений, реализовался, а Ливия превратилась в источник террористической угрозы для всего региона.

Расправа над Муаммаром Каддафи стала страшным прологом: крайнюю жестокость узаконили, а ненависть ко всему «прежнему» возвели в ранг чуть ли не национальной идеи. По всей видимости, именно это убийство, преподнесенное мировой общественности как главная победа в борьбе с диктатурой, и создало условия, когда официальное правительство оказалось в подчинении у экс-революционеров, причем, как выяснилось впоследствии, доминирование группировок бывших повстанцев и стало основным фактором «несостоятельности» нового государства.

Возможно, если бы Каддафи открыто судили, а затем вынесли приговор в соответствии с общепринятыми юридическими практиками (пусть даже в МУС, а не на территории страны), вновь созданные демократические институты и были бы восприняты в Ливии как реальная ценность. Если бы в середине апреля 2014 г. вооруженные группировки из города Зинтана согласились передать свой главный трофей – сына Каддафи Саифа Аль-Ислама – властям в Триполи для судебных разбирательств, то процесс, на котором подсудимый присутствовал виртуально (по видео-линку), не превратился бы в откровенный фарс. Очевидно, что эти элементарные и общепринятые в любом демократическом государстве акты «доброй воли» послужили бы доказательством функциональности законной ливийской власти.

От открытого переворота истинных хозяев страны ныне удерживает, скорее всего, лишь стремление избежать повторной интервенции «мирового сообщества» и воспоминания о печальной участи афганских талибов. Эти опасения тем более оправданны, что и идеология, и методы ливийских вооруженных формирований мало отличаются от талибских. Достаточно вспомнить убийство американского посла в Бенгази в 2012 г. и периодические похищения высокопоставленных дипломатов разных стран.

Соответственно, демократически избранное – т.е. по всем статьямлегитимное – правительство, существующее хотя бы номинально, играет роль своеобразной ширмы. Ведь в глазах внешних сил сам факт наличияправительства, парламента, а также таких демократических механизмов, как выборы, ассоциируется с суверенитетом, нарушать который без крайней необходимости международное право все же не рекомендует. На сегодняшний день, как ни печально, истинная суть «независимости» Ливии такова.

Власть «героев Революции»

На внутриполитическом уровне есть отчетливые признаки своеобразного симбиоза официальной и неофициальной власти. Правительство – желает оно того или нет – фактически работает на обеспечение нужд все тех же группировок, выторговывая себе пространство для существования. В строгом соответствии со своими же установками на «декаддафизацию» и «защиту [достижений] Революции 17 февраля» в мае 2013 г. был принят закон о «политической изоляции» всех, кто так или иначе сотрудничал с прежним режимом, причем независимо от того, какова была их последующая роль в революционных событиях. Закон принимался при «демократическом» участии самих «экс-революционеров», в течение двух недель державших в осаде правительственные здания.

Переходный национальный совет Ливии (временный орган, действовавший до создания парламента в 2012 г.), пытаясь сдержать возрастающее влияние группировок, постановил выплачивать «героям Революции» денежное пособие, что, вопреки ожиданиям, привело не к сокращению, а к росту численности вооруженных формирований. «Если ливийское правительство объявит завтра, что будет платить рыбакам, то все станут рыбаками. То же – и с группировками», – говорит представитель официального Триполи. В результате в Ливии действуют около 165 тыс. официально зарегистрированных «революционеров», но лишь малая часть из них действительно принимала участие в боевых действиях.

Закономерные попытки правительства создать новую армию и полицию взамен тех, что уничтожены натовскими бомбардировками и революционным противостоянием, до сих пор не увенчались успехом. Исходный план формирования сил безопасности из бывших повстанцев дал обратные результаты: это подтверждает печальный инцидент, имевший место в середине прошлого года. Группа «Щит Ливии», созданная в 2012 г., должна была стать первой официальной «экс-повстанческой» организацией по обеспечению безопасности. Предполагалось, что «Щит» напрямую подчиняется центральной власти (а именно – Министерству обороны) и находится на государственном содержании. Однако когда 8 июня 2013 г. жители Бенгази устроили мирную демонстрацию, требуя покончить с засильем группировок, члены «Щита» открыли огонь. В результате погибли свыше 30 человек, а власти и ныне не торопятся с расследованием этого и других подобных происшествий.

Таким образом, статус «героев Революции» – реальный или мнимый – придает своеобразный иммунитет. Массовые нарушения прав человека, такие как безосновательные задержания и аресты по подозрению в симпатии к прежнему режиму, пытки и убийства неугодных, совершающиеся вооруженными формированиями по политическим мотивам, и даже похищение премьер-министра остаются безнаказанными. Это отмечают в своих докладах и ведущие правозащитные организации (например, Human Rights Watch), которые ранее с энтузиазмом критиковали режим Каддафи.

Формально ливийское правительство против действий группировок. Официальные лица (как, например, Али Зейдан, до недавнего времени занимавший пост премьер-министра) периодически выступают с заявлениями, в которых осуждают преступления бывших повстанцев, подчеркивают приверженность демократии и обязуются защитить население. Однако тот факт, что и правительство, и новые политические партии, имеющие большинство в парламенте, опираются на «экс-революционеров», заставляет ливийцев усомниться в том, что за словами когда-либо последуют дела.

К сожалению, даже такая логичная и давно назревшая мера, как запуск «национального диалога» (по аналогии с йеменским), оказалась запоздалой и недостаточной. Представители общественности настаивали на необходимости действий по воссозданию национального единства еще в апреле 2013 г., однако премьер-министр выступил с соответствующим заявлением лишь в январе 2014 года. К этому времени, однако, ситуация с безопасностью стала настолько вопиющей, что население вынуждено полагаться на самозащиту. В таких условиях вместо единения, скорее всего, будет выбран другой путь: «каждый сам за себя».

Получается, что правительство своими действиями ослабляет само себя. Приняв закон о люстрации, оно лишилось опыта – и политического, и военного – представителей прежнего режима, поддержавших новую власть. «Политические» чистки привели, например, к тому, что Махмуд Джибриль – глава «Национального альянса», самой многочисленной партии в парламенте – отстранен от участия в его работе. Те же процессы в рядах вооруженных сил замедляют и без того нескорое воссоздание сил безопасности. В целом «декаддафизация» все больше напоминает «дебаасификацию», а ливийский сценарий приобретает те же черты, что и иракский.

«Экс-революционеры» лишают правительство и последнего, жизненно важного для страны аргумента: права на добычу и торговлю нефтью. Блокада трех терминалов на востоке Ливии, начавшаяся в июле прошлого года и частично снятая лишь в начале апреля 2014 г., оказалась мерой серьезного экономического давления на центральные власти, игнорировавшие неоднократные заявления бывших повстанцев об отделении региона. В 2012 г. экспорт нефти из Ливии составлял 1 млн 500 тыс. баррелей в день, однако из-за блокады он снизился до 250 тысяч. В настоящий момент намечается некоторый рост, однако есть данные о том, что, вернув официальному правительству одни терминалы, «экс-революционеры» захватили другие.

Главным выразителем основных требований повстанцев выступает Ибрагим Джадран – поистине лидер нового типа, приверженность которого устремлениям «Революции 17 февраля» не вызывает и тени сомнения. Джадран возглавляет самопровозглашенное правительство Киренаики, настаивая на том, что «федерализм – это закон». Кульминацией его противостояния с официальными властями стала попытка пойти дальше блокады как таковой, а именно – самостоятельно торговать нефтью. С точки зрения «федералистов» это позволило бы решить сразу несколько важнейших политических задач, подтверждающих верность избранного ими курса.

Во-первых, так можно продемонстрировать собственные силу и независимость, подчеркнув слабость правительства. Во-вторых, добиться «справедливого» распределения средств: поскольку основные нефтяные месторождения расположены на востоке Ливии, именно этот регион, так долго игнорировавшийся Каддафи, должен получать основную часть доходов от продажи сырья.

Итак, в начале-середине марта танкер, принадлежавший неизвестно какой стране, но под северокорейским флагом, загрузился в подконтрольном повстанцам порту и благополучно добрался до Кипра, несмотря на клятвы премьер-министра Зейдана не допустить этого. Возможно, состоялась бы и первая сделка, если бы не активное участие американских «морских котиков». Премьер-министру все это стоило карьеры (он отправился в отставку и, по неподтвержденным данным, был вынужден бежать в Европу), а правительству – еще большей дискредитации, тем более унизительной, что инициатива по задержанию мятежного танкера оказалась в руках у американцев, а не ливийских сил безопасности.

Как уже было сказано выше, в апреле блокада была частично снята, чего правительству (во главе с новым временным премьером, Абдуллой Аль-Тинни) удалось добиться путем новых соглашений с повстанцами. Понятно, что «приключение» в любом случае завершилось бы благополучно для официальных властей и нефть в итоге оказалась бы в столице; однако прецедент создан, а в том, что он будет повторяться, нет сомнений.

Дети пожирают свою революцию

Возникает порочный круг: правительство понимает, что нужно покончить с революционным беспределом, однако не может этого сделать, потому что нарушит свои же законы по «защите Революции». Более того, именно эти законы несут в себе ядро новой государственной идеологии: ненависть ко всему «прежнему» до сих пор предлагается, хотя и безуспешно, в качестве объединяющей идеи. На определенном этапе – во время событий 2011 г. – она срабатывала, консолидируя разномастные повстанческие силы в борьбе с общим врагом – Каддафи, однако теперь едва ли может служить прочной основой для национального единства как обязательного условия существования государственности.

Есть альтернатива – шариат как фундамент для трансформации Ливии в исламское государство. Однако и этот вариант нельзя считать окончательным, поскольку вооруженные группировки исламистского толка, которых здесь немало, сделают все для того, чтобы по-своему интерпретировать, а главное – применить эту установку на практике.

Третья перспектива для единения – собственно демократия – вызывает у ливийцев все больше разочарования. Красноречивым показателем отношения к демократии стали проходившие 20 февраля выборы в Учредительное собрание, созываемое для написания и утверждения нового Основного закона страны (Ливия все еще живет по принятой в 2011 г. «Конституционной декларации переходного периода»). Для участия в выборах зарегистрировались 1 млн 100 тыс. человек – шестая часть населения, если верить официальным данным. Из общего числа зарегистрированных на избирательные участки пришли 45%, что составляет 15% всех жителей, имеющих право голоса.

Не в последнюю очередь это связано и с недоверием к правительству, являющемуся «носителем» демократических идей: оно оказалось не только не способным справиться с вышедшими из-под контроля «революционерами» (что убедительно доказывает недавний нефтяной кризис), но и коррумпированным.

Решение ливийского парламента (Всеобщего национального конгресса) о продлении собственных полномочий, принятое 5 февраля 2013 г., многие обыватели истолковали как стремление удержаться у власти, а вовсе не как «крайнюю меру», на которую вынуждены пойти ответственные демократические власти во избежание политического вакуума.

Получается, что в Ливии не революция поглотила своих детей, а совсем наоборот: идея борьбы с диктатурой и установления демократии за три года приобрела явно извращенный смысл. После прихода к власти в Египте «Братьев-мусульман» в 2011 г. критики говорили, что исламисты похитили чаяния и устремления революции, а сама страна распадается. Но если Египет впоследствии обрел надежду на спасение в лице генерала Ас-Сиси, в Ливии такое развитие событий маловероятно. С одной стороны, помешает закон о политической изоляции, с другой – все те же группировки, ревностно отстаивающие свои права. В итоге создаются благоприятные условия не для установления сильной центральной власти, а для процветания многочисленных локальных лидеров со своими целями и убеждениями, подобных Ибрагиму Джадрану.

Сепаратизм в Ливии обусловлен исторически. Эта страна – послевоенное творение ООН, она получила независимость вместе с официальной государственностью всего 62 года назад. Современная Ливия составлена из трех бывших колоний, ранее принадлежавших трем европейским державам: Триполитания на западе – Италии, Киренаика на востоке – Великобритании, а Феззан на юге – Франции. Конституция 1951 г. указывает на федеративный характер нового государства, определяя его как союз получивших свободу жителей этих областей, объединенных подданством королю Идрису Эль-Сенусси. ?Формально Ливия стала единой (перестав быть объединенной) в 1963 году. Однако, как показывают последние события, все возрастающее влияние местного самоуправления – кем бы оно ни осуществлялось – в итоге может быть узаконено. В этом случае, как ни парадоксально, федерализм окажется единственным способом сохранения целостности – при условии, конечно, что новые власти посчитают нужным вступать в союз друг с другом.

Из-за пестроты ливийского социального пейзажа, состоящего из многочисленных племен, кланов, а теперь еще и группировок, общая суть демократии в Ливии (даже если и удастся восстановить функциональность соответствующих институтов) сведется к бесконечному конфликту между партиями, представляющими собой не политические, а клановые объединения. Эти дебаты, по всей видимости, способные с легкостью перерасти из парламентского в вооруженное противостояние, будут в лучшем случае малоконструктивны, а в худшем – превратятся в вечную «войну всех против всех», причем номинально узаконенную.

Еще одна проблема в том, что новая правительственная элита состоит из тех, кто, отказавшись служить режиму Каддафи, провел за пределами страны несколько десятилетий. Вполне возможно, что, вернувшись в Ливию, бывшие диссиденты – а ныне власть предержащие – плохо представляли себе, с чем именно им придется столкнуться. В любом случае наивно было предполагать, что демократия восторжествует сама по себе даже при наличии соответствующих институтов и военной поддержке международного сообщества.

Возникает закономерный вопрос: а как же со всем этим справлялся Каддафи? Ведь при очевидной тяге ливийцев к неограниченной свободе одного страха, репрессий и прочих авторитарных методов было бы явно недостаточно. Найденный Каддафи способ личного политического выживания и одновременно удержания страны в равновесии представляет историческую ценность и для нынешних, и для будущих руководителей Ливии. Каддафи создал своеобразную сетецентрическую систему баланса сил, охватывавшую все население, продемонстрировав прекрасное понимание сути, потенциала и ограничений ливийской «демократии». Безусловно, нельзя было ожидать, что система просуществует бесконечно долго без каких-либо модификаций, однако преобразования могли бы пройти с гораздо меньшими жертвами – и к моменту начала событий 2011 г., и после. Как только эту модель уничтожили, немедленно начался передел страны и вооруженная борьба за власть, в ходе которой рано или поздно победит сильнейший – причем собственно к демократии это не будет иметь никакого отношения. Вопрос, сколько еще людей при этом погибнет, остается открытым.

Существует целый ряд общепризнанных несостоявшихся государств – Сомали, Ирак, Афганистан, где демократические преобразования не удались, административные границы становятся все более условными, фактически отсутствует центральная власть (равно как и более или менее внятная национальная идея, скрепляющая общество), процветает коррупция и правят террористы.

Общая ситуация нестабильности – и в регионе Ближнего Востока и Северной Африки, и в мире в целом – подталкивает к поиску аналогий и сравнений. Тем не менее каждый случай «несостоявшегося государства» уникален и богат такими деталями, которые делают очевидные вроде бы обобщения невозможными. Единственное, что уже можно с уверенностью отметить, так это сходство сценариев и повторяемость ролей. Не исключено, что «реформаторы» будут пытаться проводить безудержные демократические эксперименты до тех пор, пока какой-нибудь из них да не увенчается успехом и не приведет к безусловному и окончательному торжеству прав человека, свободы и легитимности.

Ливия, по всей видимости, – очередной неудачный эксперимент. По крайней мере, пока.

Е.И. Дорошенко – кандидат филологических наук, востоковед.

Ливия > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 2 июля 2014 > № 1144822 Елена Дорошенко

Один? День? Ивана Денисовича? Или Реформа языка

Елена Михайлик

Вскоре после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» между Александром Исаевичем Солженицыным и Варламом Тихоновичем Шаламовым произошел интересный спор филологического свойства.

Не помню, ещё при первой ли нашей встрече в редакции или в этот раз тут, но на очень ранней поре возник между нами спор о введенном мною слове «зэк»: В. Т. решительно возражал, потому что слово это в лагерях было совсем не частым, даже редко где, заключённые же почти всюду рабски повторяли административное «зе — ка» (для шутки варьируя его — «Заполярный Комсомолец» или «Захар Кузьмич»), в иных лагерях говорили «зык». Шаламов считал, что я не должен был вводить этого слова и оно ни в коем случае не привьётся. А я — уверен был, что так и влипнет (оно оборотливо, и склоняется, и имеет множественное число), что язык и история — ждут его, без него нельзя. И оказался прав. (В. Т. — нигде никогда этого слова не употребил)» [Солженицын 1999: 164].

Неточное, нехарактерное слово «зэк»[1] тем не менее «оборотливо», необходимо и отвечает ожиданиям «языка и истории», а потому в глазах Солженицына оно и правомочно, и жизнеспособно. Последнее утверждение блистательно подтверждено практикой. «Зэк» вытеснил своих более аутентичных и более частотных предшественников и из литературы, и из устной речи.

Возникла парадоксальная ситуация: термин, позволивший наконец говорить о населении Архипелага ГУЛАГ как о некой общности людей со специфическим опытом, назвать их по имени, был обязан существованием не столько языку лагеря (в котором он встречался «редко где»), сколько языковому чутью писателя.

Подлинная, затрудненная, то слишком казенная, то слишком диалектная лагерная лексика («зэ/ка», «зык») не годилась для первичного описания лагерной же реальности, ибо не опознавалась аудиторией — и, несмотря на общую зараженность послевоенной устной речи уголовным и лагерным жаргоном и популярность пригородных песен (где, как правило, употреблялись исторически корректные формы[2]), большей частью не прижилась.

Здесь хотелось бы сразу заметить, что с этой проблемой — частичной или полной непригодностью лагерного языка для передачи породившей его действительности — вынуждены были работать все, кто писал о лагерях.

Тот же Шаламов, очень внимательный к подробностям, стремящийся воспроизвести все детали лагерного быта и мироощущения, вынужден постоянно подчеркивать разрыв между речевыми возможностями, предоставляемыми ГУЛАГом «доходяге», и потребностями художественного текста:

Язык мой, приисковый грубый язык, был беден, как бедны были чувства, еще живущие около костей. Подъем, развод по работам, обед, конец работы, отбой, гражданин начальник, разрешите обратиться, лопата, шурф, слушаюсь, бур, кайло, на улице холодно, дождь, суп холодный, суп горячий, хлеб, пайка, оставь покурить — двумя десятками слов обходился я не первый год. Половина из этих слов была ругательствами [Шаламов 1992: 346].

Как видит читатель, чтобы просто перечислить эти два десятка слов, Шаламову потребовалось три десятка. Чтобы поставить их в контекст — шесть десятков. И язык перечисляющего — точную, сухую ритмизованную прозу — никак нельзя назвать ни бедным, ни грубым, ни приисковым.

Таким образом, необходимость описывать лагерь языком, привнесенным в него извне, — проблема, с которой, так или иначе, сталкивались все авторы лагерной литературы.

Однако, с точки зрения Солженицына (что мы отчасти и намерены показать), языковая и понятийная недостаточность была свойственна не только лагерной действительности и речи, но и самой культуре, естественной и необходимой частью которой оказался лагерь. Мы хотели бы поговорить и о том, как и за счет чего автор будет пытаться эту недостаточность восполнить.

Попытка отобразить лагерь в прозе изначально, по замыслу автора, должна была носить метонимический характер.

В интервью, посвященном двадцатилетию публикации «Ивана Денисовича», Солженицын рассказывал об истории замысла:

Я в 50-м году, в какой-то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь. И даже не надо нагнетать каких-то ужасов, не надо, чтоб это был какой-то особенный день, а — рядовой, вот тот самый день, из которого складываются годы [Солженицын 1995: 3].

Замысел этот он реализовал почти десятилетие спустя, в Рязани — повесть получила название «Щ-854. Один день одного зэка». Арифметическая природа операции, которую Солженицын проводил с лагерем, выступала здесь даже не как обнаженный прием, а как прием демонстративный. Читателю предлагалось самому умножить число зэков на число дней во вполне умеренном десятилетнем сроке (а есть же еще «четвертак») — и как-то осваиваться с получившимся астрономическим числом, имеющим непосредственное касательство к той стране, которую они делили с Иваном Денисовичем Шуховым.

Но в рамках текста Иван Денисович Шухов был не только объектом, но и продуктом арифметических действий:

Нет. Он должен был быть самый средний солдат этого ГУЛАГа, тот, на кого всё сыпется. И хотя я знал, конечно, десятки и даже сотни простых лагерников, но когда я взялся писать, то почувствовал, что не могу ни на ком остановиться одном, потому что он не выражает достаточно, отдельный, один. И так сам стал стягиваться собирательный образ [Там же: 4].

И вот здесь хотели бы мы остановиться.

Ибо, во-первых, как отмечали мы в другой работе [Михайлик 2002: 101— 114], — в рамках повести на Ивана Денисовича по лагерному счету ничего не сыплется. Он не попадает в карцер, не оказывается в голой степи на строительстве Соцгородка, не попадается на краже толя, не теряет любимый мастерок, не прибегает последним к отправке колонны, чтобы быть за то битым, не отмораживает ногу из-за того, что вынужден ходить в горетом валенке. Наоборот, несчастья случаются с другими — а ему самому везет, и, более того, среди всех многочисленных опасностей Шухов умудряется еще и добывать маленькие лагерные выгоды: от лишних каши и супа до хорошего мастерка и куска вкусной колбасы под вечер. Да и особый каторжный лагерь оборачивается много предпочтительней «общей» ИТЛовской Усть-Ижмы, где Иван Денисович сидел раньше: в нем все же блюдут какое-то расписание, не держат по ночам на работе, не хватают по доносам, не сдают зону на откуп уголовникам — и не умирают в нем заключенные просто так, от голода и побоев. Да и в этом — сказочном в сравнении с Усть-Ижмой — месте порядки изменяются к лучшему.

И бригада, в которой состоит Иван Денисович, это не сплавленная гневистью (гневом и ненавистью) лемовская изоломикрогруппа, в которой главный враг — тот, кто лежит рядом на нарах, а достаточно сплоченный коллектив, нацеленный на общее выживание. Бригадир сто четвертой — не убийца с «дрыном», загоняющий бригаду «под сопку», чтобы выжить самому, а ответственный и разумный человек, действующий в интересах всей группы, помнящий добро — и на дух не принимающий насаждаемого «умри ты сегодня, а я завтра». Здесь делятся едой с друзьями (причем поступает так не только Шухов), дают в долг табак под честное слово, дружно — вплоть до готовности применить силу — противостоят мелкому начальству, не менее дружно обманывают начальство крупное, практически не бьют друг друга, не бросают своих — и даже Цезарь Маркович, работающий в конторе и, вроде бы, от бригады не зависящий, кажется, рискует, жульничая в пользу собригадников[3]. Шухов в бригаде — самый отзывчивый, и его отзывчивость стоит очень дорого, ибо все, что он дает, он отнимает у себя, но групповая солидарность в бригаде свойственна всем, за исключением «шакала» Фетюкова.

В реальности подобная бригадная спаянность была делом нечастым, и значение ее трудно переоценить — люди, осмыслявшие опыт как советских, так и немецких лагерей, неоднократно отмечали, что одними из самых тяжелых, дезориентирующих и в конечном счете убийственных лагерных обстоятельств были враждебность, неограниченное насилие со стороны других заключенных, как бы товарищей по несчастью, которое с особенной силой обрушивалось на новичков и слабых, — и слишком частое отсутствие взаимопомощи. От начальства могли ждать зла, от окружающих ждали солидарности — и отсутствие ее ощущалось как крушение[4]. Тогда как в «Одном дне... » одну из добытых Шуховым мисок с кашей помбригадира Павло (украинский националист) отдает новичку Буйновскому (коммунисту) — и никто тому не удивляется, а Шухов такое решение всецело одобряет. «А по Шухову правильно, что капитану отдали. Придет пора, и капитан жить научится, а пока не умеет» [Там же: 57—58].

И средством, передающим весь ужас лагерной ситуации, является не описание катастрофы, ежечасно происходящей с «простым лагерником», а картина относительного благополучия.

Засыпал Шухов, вполне удоволенный. На дню у него выдалось сегодня много удач: в карцер не посадили, на Соцгородок бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножёвкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел, перемогся.

Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый [Солженицын 1978: 120].

Но именно это нехарактерное благополучие — и то, что читатель может чувствовать себя спокойно, следя за историей Шухова, ибо понимает, что персонаж, являюшийся фокусом непрямого повествования, до конца произведения не умрет, — и позволяет Солженицыну с первой минуты организовывать текст как набор взаимно объясняющих друг друга словарных статей.

«Подъем» — сигнал, который звучит в пять утра. Зимой в пять утра снег покрывает стекла на два пальца, поэтому сигнал слышен плохо. По этому сигналу зэк должен встать и одеться. Не сделавший этого и пойманный на том надзирателем зэк получает «трое суток кондея с выводом». «Кондей» см. «карцер». «Карцер»: «Десять суток здешнего карцера, если отсидеть их строго и до конца, — это значит на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулёз, и из больничек уже не вылезешь. А по пятнадцать суток строгого кто отсидел — уж те в земле сырой» [Там же: 111]. Примечание: «С выводом на работу — это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда» [Там же: 10]. Примечание: вердикт надзирателя еще может быть отменен, если надзирателю требуется от зэка какая-то мелкая работа (как и произошло с Иваном Денисовичем).

Довольно быстро читатель убеждается, что подавляющая часть терминов в этом толковом словаре — даже самых невинных, например валенок, — имеет одним из значений смерть или увечье. «А ноги близко к огню никогда в обуви не ставь, это понимать надо. Если ботинки, так в них кожа растрескается, а если валенки — отсыреют, парок пойдёт, ничуть тебе теплей не станет. А ещё ближе к огню сунешь — сожжёшь. Так с дырой до весны и протопаешь, других не жди» [Там же: 48]. Что такое дырявый валенок при минус тридцати, аудитория «Одного дня Ивана Денисовича» могла понять без специальных пояснений.

Соответственно, любое слово в повести отбрасывает множество теней, а заявленный в рассказе «один день» оборачивается неким объемом, в котором описанная последовательность событий — не единственная возможная. Она существует как бы в облаке куда более смертоносных потенциальных вариантов (которые, заметим, время от времени настигают кого-то из прочих персонажей — как карцер, миновавший Шухова, становится реальностью для кавторанга Буйновского).

Шухова же эти значения обходят, поскольку «описание одного дня в мельчайших подробностях» (для чего и создан «собирательный», тщательно рассчитанный характер «одного зэка») требует целостности Ивана Денисовича — как внешней, так и внутренней, — ибо персонаж, в сколько-нибудь значительной мере подвергшийся разъедающему воздействию лагерной реальности, не сможет уже служить проводником по этой реальности. Он может свидетельствовать о существе лагеря своим состоянием, но он уже не сможет рассказать о лагере — и уж тем более перевести его на язык, доступный тогдашнему читателю.

Заметим, что Солженицын это обстоятельство осознает и использует. Пребывание не в «идеальном» каторжном лагере, а в обычном лагере системы ИТЛ сказывается на Иване Денисовиче физически — «недостаток зубов, прореженных цингой в Усть-Ижме в сорок третьем году, когда он доходил» [Там же: 13—14], — и навсегда травмирует его речь: Шухов шепелявит.

И, конечно же, находясь в состоянии, когда «кровавым поносом начисто его проносило, истощенный желудок ничего принимать не хотел» [Там же: 14], Шухов вряд ли смог бы достоверно фиксировать окружающее так, чтобы каждое наблюдение превращалось в словарную статью.

В силу этой же стратегической художественной необходимости Шухов должен быть не только — по лагерной мерке — благополучен, но и — по этой же мерке — «сохранять душу живую», ибо в противном случае на его оценки нельзя было бы полагаться, а конкретные лагерные деформации (например, то, что «сейчас с Кильдигсом, латышом, больше об чём говорить, чем с домашними» [Там же: 31]) стали бы неразличимы на общем фоне распада личности.

Не менее важно то, что Шухова не коснулась также и массовая потеря трудовой этики, поразившая его односельчан на свободе[5]: хорошая честная работа до сих пор представляет для него самоценность.

Словарный маховик, раскручиваясь, выходит за пределы лагеря.

Статья «Ботинки»: «Так какой-то чёрт в бухгалтерии начальнику нашептал: валенки, мол, пусть получают, а ботинки сдадут. Мол, непорядок — чтобы зэк две пары имел сразу. ...Весной уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли» [Там же: 13].

«Колхоз», см.: «В лагерях Шухов не раз вспоминал, как в деревне раньше ели: картошку — целыми сковородами, кашу — чугунками, а ещё раньше, по-без-колхозов, мясо — ломтями здоровыми. Да молоко дули — пусть брюхо лопнет» [Там же: 36].

«Один день...», вмещая в себя лагерь, естественным образом включает в себя и историю общества, этот лагерь породившего.

При этом довольно быстро возникает впечатление, что описанный выше статус Шухова как персонажа телесно и духовно невредимого используется не только при формировании сугубо лагерного словаря, но и для передачи сообщений более общего свойства.

Например, посмотрим на знаменитую сцену, где Иван Денисович Шухов не опознает в том, что пишет фельдшер Вдовушкин, стихи.

Николай писал ровными-ровными строчками и каждую строчку, отступя от краю, аккуратно одну под одной начинал с большой буквы. Шухову было, конечно, сразу понятно, что это — не работа, а по левой, но ему до того не было дела [Там же: 18].

Неоднократно — в том числе и нами — отмечалось, что это своеобразный парафраз из «Войны и мира», лагерная переделка опыта Наташи Ростовой, впервые попавшей в оперу[6]. Причем опыт этот ввиду хрестоматийности должен был быть опознан читателем и в его лагерном изводе — установив связку между чистой сердцем героиней Толстого и Шуховым.

И сразу же возникает несколько вопросов.

Мог ли на самом деле Иван Денисович Шухов, побывавший на фронте, грамотный и уж со стихотворной пропагандой-то встречавшийся неоднократно, не опознать стихи в ровных строчках, каждая из которых начиналась с большой буквы, — даже находясь в мире, крайне от стихов далеком? Вероятно, мог в той же степени, в какой юная девушка соответствующего происхождения могла вдруг не опознать условность оперы как жанра и испытывать стыд за актеров[7].

В статье о поэтике деперсонализации Вадим Руднев отмечает, что Толстой, «остраняя» оперу, и не думал производить тот же разрушительный опыт с балом. Несмотря на сугубую условность происходящего, Наташа танцует, переживает и весьма далека от того, чтобы рассматривать танцы как ряд бессмысленных и комически-постыдных сложных взаимных телодвижений.

Руднев полагает, что внезапная потеря способности понимать и принимать конвенции — и, соответственно, получать удовольствие от спектакля — в сцене с оперой продиктована как внутренним состоянием героини, так и отношением самого Толстого к искусству как к чему-то нарочитому и фальшивому.

В случае же с «Одним днем Ивана Денисовича» разумно задаться иным вопросом: возможно, дело в физическом и умственном истощении? Возможно, герой просто неспособен более к восприятию таких условных и далеких от его жизни вещей, как графическое оформление стихотворной речи?

Однако в других ситуациях тот же Иван Денисович весьма быстро и точно оценивает перенасыщенную условностями текучую лагерную обстановку, слушает странные и ненужные ему разговоры о кино — и не теряет нить беседы, способен шутить и творчески организовывать работу, спорить с Алешкой-баптистом о теологии... и даже сформулировать причины, по которым не приемлет его душа легкой и огневой работы по трафаретам, которой занялись его односельчане. Собственно, алертная и активная позиция Шухова является едва ли не противоположностью тому состоянию скорбного бесчувствия, в котором и строчки в столбик не узнаешь.

Но внутри подсказанной Толстым системы интерпретации существует еще один вариант: может быть, Шухов не опознает отделываемый Вдовуш киным текст как стихи потому, что на самом деле это вовсе и не стихи?

Действительно, в тот момент, когда Иван Денисович решает, что ему нет дела до «левой» работы фельдшера, он на некоторое время перестает быть фокусом «непрямого повествования». Рассказчик, которому есть дело до этой работы, отодвигает Шухова в сторону и берет слово сам, объясняя читателям то, чего никак не может знать «собирательный» персонаж, ибо эта информация находится как за пределами шуховского лагерного кругозора, так и за пределами его понимания:

...А Вдовушкин писал своё. Он, вправду, занимался работой «левой», но для Шухова непостижимой. Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьичу, тому самому врачу.

Как это делается только в лагерях, Степан Григорьич и посоветовал Вдовушкину объявиться фельдшером, поставил его на работу фельдшером, и стал Вдовушкин учиться делать внутривенные уколы на темных работягах, да на смирных литовцах и эстонцах, кому и в голову никак бы не могло вступить, что фельдшер может быть вовсе и не фельдшером. Был же Коля студент литературного факультета, арестованный со второго курса. Степан Григорьич хотел, чтоб он написал в тюрьме то, чего ему не дали на воле [Там же: 19—20].

А потом поглощенный работой Вдовушкин не рискнет оставить заболевающего Шухова в санчасти: «Я тебя освободить не могу. На свой страх, если хочешь, останься. После проверки посчитает доктор больным — освободит, а здоровым — отказчик, и в БУР. Сходи уж лучше за зону» [Там же: 20].

Так может быть, то, что пишет человек, таким способом, такой ценой покупающий себе возможность работать — и уже привыкший считать это правом, и уже способный отправить больного на холод, даже не попытавшись помочь, — это вовсе не стихи, а что-то совсем другое?[8] Может быть, оно только похоже на стихи по форме — и вот форму-то эту Шухов и узнает, а больше тут и узнавать нечего?

И остраненное восприятие Шухова как прием введено не только для того, чтобы перебросить мостик между ним и героями Толстого, сделать Ивана Денисовича наследником классической традиции и задать способ прочтения, но и для того, чтобы вынести суждение о природе искусства и необходимости этической компоненты? Без которой сколь угодно формально соответствующий текст является ненастоящим? Не стихами или не прозой.

Собственные — как бы народнические — взгляды на положение «придурков» в лагере Солженицын выскажет позже, в «Архипелаге ГУЛАГ», и достаточно недвусмысленно:

И наконец, вопрос самый высокий: если ничем ты не был дурен для арестантской братии — то был ли хоть чем-нибудь полезен? свое положение направил ли ты хоть раз, чтоб отстоять общее благо — или только одно своё всегда?

...понимавших свою должность не как кормление своей персоны, а как тяготу и долг перед арестантской скотинкой... [Солженицын 1980: 258].

Иван Денисович Шухов из деревни Темгенево Рязанской области не смог бы этого ни высказать, ни подумать — но зато он может отказаться узнавать стихи в не стихах, как отказался узнавать работу в «ненастоящем» ремесле «красилей» по трафаретам[9].

Эпизод с Вдовушкиным не первый и не единственный случай, когда ограниченность собственного шуховского кругозора входит в противоречие с нуждами повествования. Такие противоречия, однако, далеко не всегда разрешаются прямым появлением на сцене рассказчика, разъясняющего читателю недоступные для Шухова обстоятельства.

Достаточно вспомнить не менее хрестоматийный эпизод, когда Шухов, исполняя поручение помбригадира, относит Цезарю Марковичу в контору его порцию каши и случайно оказывается немым свидетелем беседы об Эйзенштейне.

Здесь в первую очередь удивительно, что Шухов, тот самый Шухов, для которого еще утром стихи были делом, по словам рассказчика, «непостижимым», стал слушать чуждый ему и бессмысленный для него разговор, а не принялся думать о своем. Вернее, крайне странно, что он вообще воспринял его как разговор, а не как разновидность белого шума, в котором время от времени всплывают знакомые слова — например, «перец и мак». (Эти существительные были бы для него вполне значимы — приправ лагерная кухня не видала от Адама.) Ибо, чтобы следить за спором, чтобы быть способным опознать фразы как смысловые единицы, слушатель должен хоть как-то — пускай и ошибочно — соотноситься со смыслом беседы. В противном случае восприятие примет характер «испорченного телефона» уже на первом шаге.

В других ситуациях Солженицын охотно использует этот ресурс «непонимания». Например, «радио» в «Одном дне...» не «передает», не «разговаривает», не «вещает», а «галдит», то есть громко и быстро произносит какую- то недоступную пониманию Шухова (а по умолчанию и любого вменяемого человека) невнятицу. «Сейчас-то, пишут, в каждой избе радио галдит, проводное» [Там же: 31][10].

В сцене с «Иваном Грозным» этого не происходит. Даже зубодробительное «Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции!» не вызывает у Ивана Денисовича никаких затруднений.

С этого момента становится очевидным, что Шухов в повести выступает в качестве прибора с переменной чувствительностью. При этом его способность реагировать на окружающее меняется не в зависимости от состояния и обстоятельств самого Шухова[11], а в зависимости от потребностей автора. То есть помимо открытого деления Шухов/рассказчик в тексте появляется новый, гибридный вариант: рассказчик-действующий-посредством-Ивана Денисовича. (Так Хёйзинге некогда показалось научно плодотворным предположение, что у Эразма Роттердамского было две головы. По мнению Хёй- зинги, это многое объяснило бы в личности гуманиста [Хёйзинга 2009: 535].)

На восприятии сцены аудиторией, впрочем, эта подвижка странным образом не сказалась.

Вот так описывала свое впечатление от этого эпизода Людмила Сараскина:

Когда Цезарь Маркович, увлеченный «образованным разговором», берет миску с кашей из рук Шухова так, будто она сама к нему приехала по воздуху, а Иван Денисович, поворотясь, тихо уходит от него, спорящего с другим лагерником об «Иване Грозном» (Эйзенштейн — гений или подхалим, подогнавший трактовку образа под вкус тирана?), кажется, что и автор разворачивается вместе с Шуховым и идет прочь от лукавого празднословия[Сараскина 2008: 464].

Мы не знаем, насколько намеренно Л. Сараскина ввела здесь аллюзию на Некрасова («От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело любви»), но этический эффект, оказанный на нее приемом, очевиден. Как очевидно и то, что никаких психологических (от «лукавого празднословия» автор, согласно Сараскиной, уходит прочь вместе с Шуховым, а не вместо Шухова), литературных или иных несообразностей Сараскина не заметила.

А между тем, «образованный разговор», который доводится услышать Шухову, сам по себе удивителен донельзя. Как известно, вторая серия «Ивана Грозного» в 1946 году, не дойдя ни до кинотеатров, ни даже до профессиональных показов, легла на полку по указанию свыше и пролежала там до 1958 года. Таким образом, и Цезарь Маркович, и Х-123, обмениваясь зимой 1951 года репликами:

— Нет, батенька, — мягко этак, попуская, говорит Цезарь, — объективность требует признать, что Эйзенштейн гениален. «Иоанн Грозный» — разве это не гениально? Пляска опричников с личиной! Сцена в соборе!

Кривлянье! — ложку перед ртом задержа, сердится Х-123. — Так много искусства, что уже и не искусство[12]. Перец и мак вместо хлеба насущного![13]И потом же гнуснейшая политическая идея — оправдание единоличной тирании. Глумление над памятью трех поколений русской интеллигенции! (Кашу ест ротом бесчувственным, она ему не впрок.)

Но какую трактовку пропустили бы иначе?..

Ах, п р о п у с т и л и бы? Так не говорите, что гений! Скажите, что подхалим, заказ собачий выполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов! [Солженицын 1978: 59], —

проявляли одновременно чудеса прозорливости и чудеса невежества. Прозорливости — ибо обычный гражданин, не работавший на киностудии, не учившйся у Эйзенштейна и не состоявший членом приемной комиссии или ЦК, судить о мере гениальности опричной пляски в 1951 году никак не мог. Невежества — ибо человек, в том же, 1951 году хотя бы слышавший о фильме, точно знал, что вторая серия пришлась «тирану» категорически не по вкусу, «собачий заказ» Эйзенштейн выполнил практически с точностью до обратного — и трактовку именно что не пропустили в самом прямом смысле слова.

Причем одной из официально оглашенных причин запрета было то, что режиссер «обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета»[14].

А значит, и упоминавшийся Цезарем танец с личиной, и сцена в соборе — знаменитое «пещное действо», зеркальный вариант шекспировской «мышеловки», благодаря которому, в частности, Ивана Грозного и можно было в определенной степени уподобить Гамлету[15], также не прошли мимо высочайшей критики.

Постановление это было опубликовано и в «Культуре и жизни», и в «Литературной газете» в сентябре 1946 года, произвело громовой эффект (главным объектом атаки был фильм «Большая жизнь») и мимо внимания мало-мальски заинтересованных людей пройти не могло.

Итак, в том крайне маловероятном случае, если бы оба собеседника до ареста принадлежали к миру кино и видели фильм, они с неизбежностью знали бы о запрете и причинах запрета — и, соответственно, у них речи не могло бы идти о том, что эйзенштейновскую трактовку «пропустили».

Конечно, не менее характерной для того — и для последующего — времени формой культурной реакции было обсуждение непрочитанных и невиденных произведений — при этом информацию о них часто по крохам черпали непосредственно из разгромных постановлений. Но постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О кинофильме "Большая жизнь"» не давало никакого представления о самом кинофильме. Наоборот, только посмотрев вторую серию «Ивана Грозного», можно было при некотором усилии догадаться, что именно в работе Эйзенштейна должно было так обидеть советскую власть.

Таким образом, Иван Денисович Шухов своим присутствием в лагерной конторе как бы доносит до слуха читателя разговор, который в этом виде в январе 1951 года состояться не мог никак. Он невозможен в реальности лагеря — но, кажется, вполне мыслим в несколько иной реальности, в той, где Иван Денисович неспособен опознать в ровных строчках лжефельдшера стихи.

Очень возможно, что часть аудитории «Одного дня.» при чтении соотносилась именно с этой реальностью, с подледным, междустрочным течением, как бы взвешивающим все обстоятельства внелагерного мира на весах лагерного, добавляющим к каждому «материковому» слову и определению дополнительный объем, дополнительное значение — с учетом существования Усть-Ижмы, каторжных лагерей и Ивана Денисовича Шухова со всей его богатой трудовой биографией.

Напомним, что вторая серия «Ивана Грозного» вышла на экраны в 1958 году при всем известных обстоятельствах, которые ни ко времени написания повести, ни ко времени ее публикации (1962) не были и не могли быть забыты.

По идее, столь очевидный анахронизм должен был вызвать, как минимум, недоумение. Собственно, он его и вызвал — но не у советской аудитории.

На то, что вторая серия «Ивана Грозного» на момент действия «Одного дня...» была запрещена и поэтому разговора о ней в лагере вестись не могло, впервые указал чехословацкий киновед Любомир Линхардт (1906—1980) на конференции по творчеству Эйзенштейна, прошедшей в московском Доме кино в 1968 году. В своем выступлении он сказал также, что удивлен и расстроен тем, что потенциальные эстетические союзники Эйзенштейна, такие, как Солженицын, обрушиваются на покойного режиссера с крайне субъективными нападками, и определил такую ситуацию в советской культуре как скрытое продолжение Гражданской войны [Kukulin 2011: 82; перевод Ильи Кукулина][16].

Однако сорок лет спустя та же Людмила Сараскина в своей биографии Солженицына назовет эту — психологически, художественно и физически невозможную — сцену едва ли не критерием истины:

Это был прорыв к главной и полной правде о человеке, брошенном в бездну зла. Это был отказ от промежуточных и частичных правд. Это был поворот к личности, которая в советской иерархии унижена и подавлена в наибольшей степени, но которая в наименьшей степени живет по лжи. Это был личный протест против уже понятого обмана оттепели, с ее интеллектуальной трусостью и дозированным свободомыслием [Сараскина 2008: 464].

Вайль и Генис, описывая в своей книге о шестидесятых годах реакцию общества на творчество Солженицына, дадут еще более ошеломляющее определение: «….на открытом, не затененном идеологией пространстве "Одного дня."» [Вайль, Генис 1998: 250].

То, что Линхардт — на наш взгляд, вполне справедливо — истолковал как продолжение гражданской войны, крайнюю степень идеологического конфликта, значительная часть аудитории Солженицына видимым образом не восприняла даже как идеологически окрашенное сообщение.

Нам представляется, что у этой невнимательности есть не только цензурные и исторические, но и литературные причины и что к моменту публикации они даже частично опознавались как таковые.

Нам кажется, что открытые отсылки к Толстому и полемика с Эйзенштейном отчасти играют в тексте ту же роль, что и неточное, но «оборотливое» слово «зэк»: формируют смысловое пространство, в котором не только лагерь, но и все послереволюционное общество могут существовать не в качестве «невидимой» среды, а как предмет обсуждения и исследования.

Ведь при всем как-бы-народническом, антиинтеллигентском пафосе, при всей неприязни к модерну, Солженицын с легкостью мог бы найти менее уязвимые примеры «интеллектуальной трусости и дозированного свободомыслия», чем вторая серия «Ивана Грозного». Примеры, которые нельзя было бы опровергнуть простым: «Взгляните на даты. Этого не могло быть».

Почему же избран именно этот?

Через четыре с половиной года после публикации «Одного дня...» Андрей Тарковский напишет об «Иване Грозном»:

Есть фильм, который предельно далек от принципов непосредственного наблюдения, — это «Иван Грозный» Эйзенштейна. Фильм этот не только в своем целом представляет иероглиф, он сплошь состоит из иероглифов, крупных, мелких и мельчайших, в нем нет ни одной детали, которая не была бы пронизана авторским замыслом или умыслом. (Я слышал, что сам Эйзенштейн в одной из лекций даже иронизировал над этой иероглификой, над этими сокровенными смыслами: на доспехах Ивана изображено солнце, а на доспехах Курбского — луна, поскольку сущность Курбского в том, что он «светит отраженным светом»...) Тем не менее картина эта удивительно сильна своим музыкально-ритмическим построением [Тарковский 2002: 168 (впервые опубликовано в: Искусство кино. 1967. № 4)].

Заметим, что сам Тарковский был как раз приверженцем «непосредственного наблюдения» и легитимизировал «Ивана Грозного» в рамках своего подхода тем, что относил язык последней работы Эйзенштейна (в отличие от более ранних) к иным разновидностям искусства — музыке и театру, где допустим куда более высокий уровень условности: «А в построении характеров, в конструкции пластических образов, в своей атмосфере "Иван Грозный" настолько приближается к театру (к музыкальному театру), что даже перестает, с моей сугубо теоретической точки зрения, быть произведением кинематографа» [Там же].

Создается впечатление, что Солженицын воспринял «Ивана Грозного» примерно так же, как и Тарковский, только для него иероглифичность письма, многослойные метафоры, неприменимость прямого наблюдения, двойные цитаты из Шекспира, музыкальная организация были вещами совершенно неприемлемыми, когда речь идет о катастрофе такого масштаба (и вероятно, особенно неприемлемыми в исполнении режиссера, снявшего «Стачку», «Броненосец "Потемкин"» и «Октябрь»). Фильм, оказавший на Тарковского «завораживающее действие», для Солженицына — «безответственная фантазия на темы русской старины», а никак не способ вести разговор о русской истории, той тени, которую она отбрасывает на современность, самой современности и том, какие отражения эта современность находит для себя в этой истории по состоянию на середину сороковых. Кажется, в рамках «Одного дня... » «Иван Грозный» — воплощение подхода, который следует отторгнуть, от которого надлежит освободиться — даже за счет сознательного отказа от исторической точности уже в пространстве собственной повести.

Солженицын пытался создать язык, на котором можно было бы говорить о лагерях и их этиологии не как о некоей метафорической трагедии, не как об уже миновавшем — пусть и страшном — историческом эпизоде, который можно актуализировать только в виде тени на стене, а как о конкретном социальном и человеческом бедствии и — что не менее важно — как об одном из проявлений другого, куда более страшного социального и человеческого бедствия, которое, в отличие от ГУЛАГа, не было упразднено в 1960 году. Если внутри повести один день одного зэка был метонимией лагеря как явления, то лагерь как явление был, в свою очередь, метонимией Советского Союза.

Впоследствии в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын воспользуется тем же приемом, совместив историю лагерей с историей страны — и сделав одной из точек привязки отдельную человеческую судьбу, свою собственную.

Язык Эйзенштейна в его театральной ипостаси, язык, где для демонстрации состояния мяса можно было использовать дождевых червей, по мнению Солженицына, категорически не подходил для ситуации, в которой и это гнилое мясо, и эти черви были бы сочтены лакомством:

Потом и черви по мясу прямо как дождевые ползают. Неужели уж такие были?

Но более мелких средствами кино не покажешь!

Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говённой, да не моя, не скребя, в котел бы ухнули, так мы бы...»[17]

[Солженицын 1978: 82].

Мясо было бы съедено с радостью, на пайке-двухсотке строился и был построен Беломорско-Балтийский канал — и оба эти обстоятельства были продуктом государственной политики и социального распада.

Эта пайка-двухсотка, бригадная организация труда, лошади, сданные в колхоз, зубы, потерянные Шуховым в Усть-Ижме, где он доплывал от цинги, по мнению Солженицына — принципиально неэстезирируемы. Не было в них ни величия, ни обаяния, ни метафорического смысла. Только буквальный, физический, калечащий.

Недаром одно из тех немногих мест, где рассказчик открыто вытесняет Шухова из повествования, это сцена в столовой, когда заработанную Иваном Денисовичем кашу отдают капитану Буйновскому. Мы позволим себе привести эту цитату полностью, в том числе и для того, чтобы продемонстрировать важные стилистические различия между косвенной речью Шухова и речью рассказчика.

А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский. Он давно уже кончил свою кашу и не знал, что в бригаде есть лишние, и не оглядывался, сколько их там осталось у помбригадира. Он просто разомлел, разогрелся, не имел сил встать и идти на мороз или в холодную, необогревающую обогревалку. Он так же занимал сейчас незаконное место здесь и мешал новоприбывающим бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял своим металлическим голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы... Виноватая улыбка раздвинула истресканные губы капитана, ходившего и вокруг Европы, и Великим северным путём. И он наклонился, счастливый, над неполным черпаком жидкой овсяной каши, безжирной вовсе, — над овсом и водой [Там же: 57]

Эта — издевательская — форма толстовского опрощения[18], эта «желудочная шкала», с легкостью необыкновенной сводящая на нет многовековую, со времен Алексея Михайловича, пропасть между образованным классом и крестьянством, не могла быть ни осмыслена, ни даже замечена Иваном Денисовичем Шуховым ни в каком его модусе. Но Солженицыну эта сцена необходима — в качестве мотивировки.

Трансформацию, которая уже произошла с кавторангом, трансформацию, которая еще с ним произойдет, когда он научится наконец, не разумом даже, а костями, понимать лагерный и внелагерный мир, с точки зрения Солженицына, не опишешь в категориях высокой трагедии или чистой формы — вернее, описание это окажется неистиной. Впрочем, и в иных категориях описать ее затруднительно, и остается только отметить в очередной словарной статье степень эмоциональной реакции, вызванной у двух достаточно разных людей тем, что их рацион обогатился неполной миской овсяной каши на воде. Только оценить тот общий знаменатель, к которому сведены эти люди.

В этом контексте спор с Эйзенштейном о средствах, наиболее практически и этически пригодных для изображения социальных бедствий XX (и XVI) века, полемическое сотрудничество с русской классикой, война с советской речью и культурой сами в значительной мере становились языковым средством, инструментом изображения лагеря и окружающего его мира. Ибо представление о том, как можно — и как нельзя — отображать конкретное событие или явление, будучи встроено в текст, само становится характеристикой этого события или явления и частью риторической системы.

Возможно, отчасти поэтому все эти маневры и не воспринимались значительной частью читателей как высказывания идеологического свойства.

И вот здесь мы хотели бы возвратиться к обстоятельству уже упомянутому. К стилистическим различиям между речью Шухова и речью рассказчика. Последняя куда более строго и стройно организована, больше соответствует норме письменной речи, не так изобилует просторечиями и нестандартными морфологическими конструкциями.

На уровне прямого прочтения это будет казаться естественным, если только не знать, что Александр Исаевич Солженицын, в 1947 году — ироническим образом, благодаря лагерю — открывший для себя словарь Даля, был настолько потрясен распахнувшимся перед ним речевым пространством, что положил его в основу работы с языком, а впоследствии, уже в Америке, предпринял попытку снова сделать словарь Даля словарем живого русского языка, составив на его основе свой собственный «Русский словарь языкового расширения».

Словарь этот был изначально организован как средство речевой гимнастики, как инструмент для освоения маргинальных сфер языка и переноса нужного в узус, как способ «восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему» [Солженицын 2000: 3].

Собственно же как справочный материал, как словарь этот огромный объем, по определению, бесполезен. Собственно, это обстоятельство заявлено составителем прямо: «.предлагаемый словарь предназначен не для розыска по алфавиту, не для справок, а для чтения, местами подряд, или для случайного заглядывания. Нужное слово может быть найдено не строго на месте, а с небольшим сдвигом» [Там же: 5]. Это своего рода лингвистическая утопия — склад для организованных пользователей языка, нуждающихся лишь в пище для интуиции[19].

Соответственно, для Солженицына речь Шухова — его вольное, мастерское и радостное обращение со словом (очень напоминающее его же вольное, мастерское и радостное обращение с кладкой) — один из важнейших признаков личного, культурного и социального здоровья персонажа. На уровне языка (как и в случае с Вдовушкиным) именно Шухов, а вовсе не пользующийся «иссушенной» литературной речью рассказчик, является желанным носителем нормы.

При этом сохранение языкового рисунка в иерархической цепочке авторских приоритетов стоит очень высоко — и снова много выше точного отображения лагерной реальности, ибо настоящий лагерник, будь он трижды из деревни Темгенево, на восьмой год своего срока (часть которого он провел в «общих» ИТЛовских лагерях, бок о бок с уголовниками) уж никак не мог бы подумать про себя: «Ой, лють там сегодня будет: двадцать семь с ветерком, ни укрыва, ни грева!», хотя бы потому, что «грев» в лагере — это не источник тепла, а нелегально переданная на зону или в БУР передача, скорее всего, еда[20]. (См., например, «Справочник по ГУЛАГу» Жака Росси: «(Д)[21]: грев — продуктовая передача, кешар, всякая жратва, раздобытая внеплановым образом. Ср.бациллы» [Росси 1991]).

Но, кажется, в рамках авторской концепции языковая целостность Ивана Денисовича в принципе не может уступать лагерной (да еще и уголовной) дескриптивной норме, ибо именно на шуховской устойчивости к любым разъедающим внешним влияниям и построена вся система смыслопорожде- ния повести[22].

Нам представляется, что в «Одном дне Ивана Денисовича» А.И. Солженицын поставил себе задачу исключительной сложности: не просто рассказать о лагере как явлении, но и начать внутри этой смысловой зоны разговор о том, чем было и чем стало послереволюционное общество — и чем оно должно бы было стать в норме (по Солженицыну), если бы не сбилось с курса.

Фактически, Солженицын в шестидесятых годах XX века пытался занять экологическую нишу писателя века XIX — на момент написания «Одного дня... » еще не властителя дум, но уже человека, ответственного за саму постановку проблем. И обогатить эту нишу — включив в представление о постановке проблем идею о необходимости создания надлежащих, незаражен- ных средств для их обсуждения.

Сотворение этой, уже не словарной, а понятийной утопии, в которой была бы возможна не просто проблематизация доселе как бы «не существовавших» болевых зон культуры, но проблематизация их на фоне уже заданной, заранее вычисленной культурной нормы — личной и рабочей этики, народной жизни, социальных моделей и языка, данных в состоянии «какими они должны быть», — представлялось Солженицыну ценностью настолько важной, что ради этого он готов был пренебречь подробностями лагерного быта, точностью речи, хронологией, границами личности персонажа — и даже тщательно простраивавшимся ощущением подлинности, нелитературности текста. Если можно так выразиться, пренебречь правдой во имя истины.

Но с каждым таким отклонением повествование с неизбежностью уходило из лагерного и исторического пространства — куда?

Нельзя сказать, что стремление Солженицына разработать такой смысловой объем не было замечено и оценено аудиторией и специалистами. Сравнительно недавно, например, об этом напоминал Жорж Нива:

«Один день Ивана Денисовича» — первый камень в этой постройке. И первый диалог — европейский диалог об истории и прогрессе, о существовании Бога и скептицизме. Он происходит в ГУЛАГе, но по всем правилам классицизма (с соблюдением единства места, времени и действия). А ночной диалог баптиста Алеши и честного мужика Ивана (праведника, о своей праведности не подозревающего) — первый случай общеевропейского экзистенциального философского диалога в солженицынском изводе [Нива 2009: 196].

Сама возможность существования вышецитированного мнения, оценивающего текст именно в категориях проблематизации «зон умолчания» советской культуры, — равно как и объем полемики, посвященной тем или иным культурно-этическим аспектам «Одного дня...»[23], — свидетельство того, что попытка создать новый инструмент для осмысления советского существования хотя бы частично, но удалась.

Парадоксальным образом, общий результат этой словарной работы, вероятно, можно уподобить первому солженицынскому изобретению — слову «зэк», вытеснившему более аутентичные и более точные термины, ибо его ждали «язык и история».

Наиболее востребованным пространством для разговора о лагере, революции и советской истории оказалось — кто бы мог подумать — пространство идеологии, истории-какой-она-должна-быть, фактически — пространство мифа.

ЛИТЕРАТУРА

Kukulin 2011 — Kukulin I. A prolonged revanche: Solzhenitsyn and Eisenstein // Studies in Russian and Soviet Cinema. 2011. Vol. 5. № 1. С. 73—101.

Вайль, Генис 1998 — Вайль П., Генис А. 60-е: Мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 1998.

Власть и художественная интеллигенция 1999 — Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) — ВКП (б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917—1953 / Под ред. А.Н. Яковлева; сост. А.Н. Артизов, О.В. Наумов. М.: Международный фонд «Демократия», 1999.

Леви 2010 — Леви П. Канувшие и спасенные. М.: Новое издательство, 2010.

Михайлик 2002 — Михайлик Е. Кот, бегущий между Солженицыным и Шаламовым // Шаламовский сборник. Вып. 3 / Сост. Е.Е. Есипов. Вологда: Грифон, 2002. С. 101 — 114.

Нива 2009 — Нива Ж. О двух подвигах Солженицына // Звезда. 2009. № 6.

Росси 1991 — Росси Ж. Справочник по ГУЛАГу. М.: Просвет, 1991 (http://www.memorial.krsk.ru/Articles/Rossi/g.htm).

Руднев 1999 — Руднев В. Поэтика деперсонализации // Логос. 1999. № 11/12. С. 55— 63.

Сараскина 2008 — Сараскина Л. Александр Солженицын. М.: Молодая гвардия, 2008.

Солженицын 1978 — Солженицын А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Вермонт; Париж: YMCA-Press, 1978. Т. 3.

Солженицын 1980 — Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ: Опыт художественного исследования // Солженицын А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Вермонт; Париж: YMCA-Press, 1980. Т. 5—7.

Солженицын 1995 — Солженицын А.И. Радиоинтервью к 20-летию выхода «Одного дня Ивана Денисовича» для Би-би-си // Звезда. 1995. № 11. C. 3—7.

Солженицын 1999 — Солженицын А.И. С Варламом Шаламовым // Новый мир. 1999. № 4. C. 163—169.

Солженицын 2000 — Русский словарь языкового расширения / Сост. А.И. Солженицын. 3-е изд. М.: Русский путь, 2000.

Сталин 2006 — СталинИ.В. Сочинения. Тверь: Информационно-издательский центр «Союз», 2006. Т. 18.

Тарковский 2002 — Андрей Тарковский: Архивы, документы, воспоминания / Сост. П.Д. Волков. М.: Подкова, 2002.

Толстой 1962 — Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962. Т. 5.

Хёйзинга 2009 — Хёйзинга Й. Культура Нидерландов в XVII веке. Эразм. Избранные письма. Рисунки. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2009. С. 535.

Чуковский 2001 — Чуковский К.И. Высокое искусство // Чуковский К.И. Собрание сочинений: В 15 т. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2001. Т. 3.

Шаламов 1992 — Шаламов В. Колымские рассказы. М.: Советская Россия, 1992.

[1] Исходным материалом послужило официальное обозначение «з/к» («заключенный каналоармеец»).

[2] Как ни популярен был Высоцкий («зэка Васильев и Петров зэка»), а солженицынская находка оказалась более живучей и устойчивой.

[3] «Может, еще Цезарь бригадиру что в нарядах подмучает — уважителен к нему бригадир, зря бы не стал» [Солженицын 1978: 60].

[4] См., например, «Канувшие и спасенные» Примо Леви.

[5] «Но, по душе, не хотел бы Иван Денисович за те ковры браться. Для них развязность нужна, нахальство, милиции на лапу совать. Шухов же сорок лет землю топчет, уж зубов нет половины и на голове плешь, никому никогда не давал и не брал ни с кого и в лагере не научился.

Лёгкие деньги — они и не весят ничего, и чутья такого нет, что вот, мол, ты заработал. Правильно старики говорили: за что не доплатишь, того не доносишь. Руки у Шухова ещё добрые, смогают, неуж он себе на воле верной работы не найдёт?» [Там же: 33].

[6] «На сцене были ровные доски по середине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамейке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то» [Толстой 1962: 360].

[7] «Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что все это должно было представлять, но все это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них» [Толстой 1962: 361].

[8] И не сказывается ли на решении то, что Вдовушкин — не настоящий фельдшер?

[9] Ситуация эта в определенном смысле бросает тень на рассказчика: ибо он-то как раз узнает в работе Вдовушкина стихи — по формальным признакам.

[10] Или «жизни их не поймешь» [Там же] — думает Шухов об односельчанах, которые не желают заниматься исконным крестьянским трудом на земле.

[11] Подобный художественный прием использует, например, Шаламов: в «Колымских рассказах» способность персонажей воспринимать музыку, стихи, соотноситься с историческим временем прямо зависит от их физического состояния.

[12] Характерно, что эти слова почти дословно совпадают с позицией самого Солженицына, который в письме к Николаю Зубову напишет о фильме так: «Такая густота вывертов, фокусов, находок, приёмов, новинок — так много искусства, что совсем уже не искусство, а чёрт знает что — безответственная фантазия на темы русской старины» (цит. по: [Сараскина 2008: 464]).

[13] Любопытно, что эта позиция в некотором смысле совпадала с одним из официальных советских направлений, проникавшим и в лагерную жизнь. См., например, инцидент, описанный у Шаламова: «Татьяна Михайловна была дама, старавшаяся до мелочей попадать в тон высшему начальству. Она сделала большую карьеру на Колыме. Ее духовный подхалимаж был почти беспределен. Когда-то она просила принести что-либо почитать "получше". Я принес драгоценность: однотомник Хемингуэя с "Пятой колонной" и "48 рассказами". Ильина повертела вишневого цвета книжку в руках, полистала.

— Нет, возьмите обратно: это — роскошь, а нам нужен черный хлеб.

Это были явно чужие, ханжеские слова, и выговорила она их с удовольствием, но не совсем кстати» [Шаламов 1992: 459].

Рассказ написан в 1960 году, за три года до публикации «Одного дня.». Сборник Хемингуэя вышел на английском под названием «The Fifth Column and the First Forty- Nine Stories» и был опубликован на русском в 1939-м как «Пятая колонна и первые тридцать восемь рассказов».

[14] Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) «О кинофильме "Большая жизнь"» от 4 сентября 1946 года. Цит. по: [Власть и художественная интеллигенция 1999: 601].

[15] Хотя товарищ Сталин нашел для этого иные причины: «Царь у вас получился нерешительный, похожий на Гамлета. Все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решения.» [Сталин 2006: 433].

[16] Илья Кукулин также указывает, что о самом факте несоответствия впоследствии писали Лев Мархасев и Владимир Радзишевский, «но ни тот, ни другой никак не прокомментировали это расхождение произведения Солженицына с историческими фактами» [Kukulin 2011: 82]

[17] Заметим, что тема эта была для Солженицына знаковой — несколько лет спустя он начнет «Архипелаг ГУЛАГ» с истории о съеденных ископаемых тритонах.

[18] Толстой в «Одном дне...», на наш взгляд, существует не столько в качестве литературного и этического эталона, сколько в качестве рабочего инструмента, фомки, регулярно применяемой для скорейшего взлома значений.

[19] И как все утопии такого рода, она подразумевает существование «нового человека», в данном случае — «нового носителя языка», относящегося к этой своей роли с воистину коммунистическими сознательностью и ответственностью.

[20] Нужно сказать, что в отношении аудитории «принцип "зэка"» сработал и в этом случае, причем со скоростью ошеломляющей. Именно эту фразу через девять месяцев после публикации «Одного дня... » процитирует Корней Чуковский, говоря о сложностях литературного перевода — и процитирует в качестве образца живого простонародного крестьянского языка [Чуковский 2001: 122— 124 (впервые опубликовано в «Литературной газете» за 3 августа 1963 года)].

[21] В справочнике обозначает уголовную лексику. Поскольку лагерно-тюремно-ссыльная биография Жака Росси началась в 1937-м, а закончилась в 1961-м, описываемый период она перекрывает полностью.

[22] В этом смысле показательно, что Шухова так и не смогли полностью и правильно включить в карательный документооборот — ибо ни он, ни его следователь, как ни думали, а не сумели придумать ему шпионское задание.

[23] См., например, горячие споры об этичности увлеченной работы в лагере. На ряд позиций Солженицын затем счел нужным ответить на страницах «Архипелага ГУЛАГ».

Опубликовано в журнале:

«НЛО» 2014, №2(126)

Общие места литературной классики

Учебник брежневской эпохи разрушился изнутри

. Р. Пономарев

Учебник брежневской эпохи разрушился изнутри[1]

Советское время породило всего четыре комплекта школьных учебников по литературе, и это кажется странным. Литературу можно назвать главным идеологическим предметом советской школы, а идеологические ориентиры советской власти менялись раз в десятилетие, иногда чаще. Казалось бы, учебников должно быть хотя бы шесть (учитывая тот факт, что в 1920-е годы их не было вовсе), на каждое десятилетие по одному. Однако школа оказалась более устойчивой к переменам, чем Агитпроп ЦК. Она ограничилась четырьмя. Из них первые два были созданы во второй половине 1930-х годов, в период яростных идеологических баталий. Третий породила война и начатая Агитпропом ура-патриотическая истерия. Четвертый создавался в эпоху идеологической умеренности и претендовал на идеологическую свободу. Однако идеология в нем оказалась универсально ориентированной (трактовки вобрали в себя практически все советские литературные теории) и глубоко спрятанной, не представленной явно. По этой причине он пережил советскую школу и влиял на сознание школьников новой России. О формировании и скрытых опасностях этого учебника пойдет речь в этой статье.

Эпоха оттепели потребовала создания нового учебника. Традиции поздней сталинской эпохи, сводившей литературную классику к громким патриотическим декларациям и лозунгам освободительной борьбы, ушли в прошлое. Говорить о художественной литературе как «типическом отражении» капитализма и самодержавия стало неприлично. Учителя стали искать в произведениях школьной программы новые смыслы, касающиеся не столько прошедших эпох, сколько современности. Отказ от прежних шаблонов восприятия литературных текстов проявился и в учительской практике, и в методических статьях:

Учащихся приучают видеть, например, смысл и значение романа «Герой нашего времени» только в том, что там выведен тип лишнего человека, не сумевшего в условиях николаевского режима найти применение своим большим и бурным стремлениям, своему незаурядному уму и потратившего всю свою энергию на бессмысленные и жестокие поступки, и, таким образом, посредством этого типа показана губительность николаевского режима для незаурядных натур, подобных Печорину.

Все это так. Но разве не состоит важнейшее значение романа также в том, что в нем показано, как безрадостна и мучительна жизнь человека, обратившего все силы своей незаурядной натуры на удовлетворение своих прихотей, человека, в силу своей эгоистичности причиняющего, часто даже непреднамеренно, людям только зло? Или в том, что роман учит понимать, как противоречив может быть человек, учит тем самым подходить к человеку диалектически?[2]

Отказ от историко-иллюстративных и патриотически-декламационных шаблонов породил дискуссию: какой должна стать центральная и

дея изучения литературы? Методисты сталинской эпохи постепенно сдавали позиции, соглашались с тем, что программы слегка «засушены»[3], что их следует разнообразить и оживить. Педагоги-новаторы шестидесятых годов большей частью склонялись к психологизации литературного курса. «Образ» и герой, как в цитированной выше статье И.Я. Кленицкой, должны были стать иллюстрацией психологических типов. Дети учились «мыслить и страдать» на основе художественных текстов, обогащая свой жизненный опыт литературными примерами. Литература превращалась в источник моделей поведения. Этот методический подход активно применялся в школе в 1930-е годы, в 1940—1950-е годы он был сильно оттеснен патриотической декламацией, но окончательно не пропал (герой литературного текста так или иначе продолжал восприниматься образцом: «сделать бы жизнь с кого»). Таким образом, педагоги-новаторы лишь реанимировали давнюю идею. Их новаторство было не концептуальным, а методическим: в приемах «оживления» текста они проявляли завидную изобретательность. Педагоги-традиционалисты в ответ на это указывали, что при «эмоциональном» изучении произведения теряется историко-литературная составляющая курса (правда, составляющую эту они понимали по-прежнему в духе «освободительной борьбы рабочего класса»). Кроме того, полагали противники «психологизма», школьники рискуют совсем забыть о специфике текста, вопросах композиции и стилистики — и, как следствие, разучиться писать сочинения.

Споры о том, как надо преподавать литературу и чего требовать от учебника, продолжались более десятилетия. «Литература в школе» печатала и ретроградов, и новаторов. Школьная практика 1960-х годов позволяла каждому учителю преподавать так, как он считал нужным. Новый учебник появился в конце шестидесятых, когда последние проявления оттепели упразднялись и когда потребовалось привести преподавание к единообразию. С другой стороны, учебник брежневской эпохи был призван учесть все мнения, удовлетворить всех методистов и учителей, соединить все пожелания, высказанные за десять лет.

«Литература в школе» публиковала много статей о том, каким следует быть новому учебнику. Учителя традиционно указывали на схематизм («образы» трактуются сами по себе, вне связи с сюжетом; «форма» рассматривается в отрыве от «содержания»), который следовало заменить живым разговором о произведении, «органичным изучением». Под живым и органичным подразумевалось примерно следующее. Образ должен воздействовать на ученика своей эмоциональной силой, а не идейным содержанием. Для этого нужно непременно учитывать эстетическую сторону художественной литературы (об отказе от идеологии, речь, разумеется, не шла, но де-факто обсуждалась возможность минимизировать идеологические моменты). В основе изложения истории литературы должны лежать тексты художественных произведений и выраженные в них смыслы, а не концепции, принесенные извне.

Наиболее радикальные участники дискуссии вообще сомневались в необходимости учебника. Разумнее, полагали они, опираться непосредственно на произведения, в которых «живут образы». Но это грозило переходом к многообразию впечатлений и отказом от «правильного понимания» текстов. Такого советская школа допустить не могла.

От нового учебника ждали прежде всего смены тона: он должен был не изрекать готовые формулировки о «значении произведений», а комментировать тексты, аккуратно и ненавязчиво подводя ученика к нужным выводам. «Правильное понимание» продолжало доминировать на уроке, но обретало иллюзию научного вывода. Школьник же привыкал к внимательному чтению произведений, ощущал себя самостоятельным читателем, но находился под опекой мудрого учебника. Новому учебнику позволялось до некоторой степени продемонстрировать неоднозначность трактовок («споры об этом ведутся до сих пор»), имитируя плюрализм. Но и здесь учебник сохранял контроль над сознанием ученика: спорить разрешалось только о том, что было признано спорным. В-третьих, учебник должен был отказаться от разбора текста по образам. На смену ему приходил (с полувековым опозданием) формальный анализ. Школьников учили теперь не составлению характеристик, а тропам и фигурам речи, создающим художественные значения. Впрочем, формализм пустили только на школьный порог. «Образы» должны были остаться актуальными и для «органичного изучения», и для эмоционального восприятия текста.

В 1968 году школьники получили, наконец, новый учебник для 8-го класса. Его написали Н.К. Семенова, Н.А. Спицына, К.П. Лахостский и Н.И. Громов; общая редакция Н.И. Громова. В следующем году вышел учебник 9-го класса, созданный М.Г. Качуриным, Д.К. Мотольской и М.А. Шнеерсон, общая редакция Б.И. Бурсова. Учебник для 10-го класса сильно запоздал — слишком сложной, по-видимому, была задача. Он вышел лишь в 1976 году; огромный авторский коллектив этого издания включал крупнейших советских специалистов по советской литературе: это были В.В. Бузник, А.С. Бушмин, Н.А. Грознова, П.С. Выходцев, Л.Ф. Ершов, В.А. Ковалев, К.Д. Муратова, А.И. Павловский, В.В. Тимофеева, А.И. Хватов, В.А. Шошин, Т.С. Шурыгина; общая редакция — В.А. Ковалева.

При подготовке последующих изданий более всего менялся учебник 8-го класса (это стало традицией всего советского времени: XVIII век и пушкинская эпоха не слишком поддавались идеологизированию, и учебник все время «улучшали»), особенно в той части, где рассказывалось о литературе первой половины XIX века. При первой же переработке (6-е издание, 1976 год) главу о Пушкине полностью перепишет В.И. Коровин (а имя К.П. Лахостского исчезнет из списка авторов). Учебники для 9-го и 10-го класса будут развиваться в сторону легкой идейной и стилистической корректировки. Кроме того, поскольку школьные программы по литературе в 1970-е годы будут существенно сокращены, процесс сокращения отразится и на учебниках.

Новый учебник претендовал на большую научность. Помимо цитат из Ленина и Белинского (которых стало едва ли не больше, чем в предыдущую эпоху), в нем появились цитаты из сочинений Д.С. Лихачева (по поводу «Слова о полку Игореве»), М.В. Нечкиной (по поводу «Горя от ума») и других крупных советских ученых. После каждой главы приводился небольшой список научной и методической литературы — для желающих углубиться в тему. В этих списках встречаются имена Г.А. Бялого, В.Е. Евгеньева-Максимова, Н.Л. Степанова, того же Б.И. Бурсова и др. Такого научного аппарата не было ни в одном из предшествующих учебников.

Теоретико-литературные определения вмонтировали в общий ход изложения: тот или иной термин вводился в школьный обиход в связи с анализом определенного текста. С одной стороны, определение давалось рядом с конкретным примером; это можно назвать удачным методическим приемом. С другой стороны, этот методический прием был идеологически ориентирован: теории не позволялось стать важнее идейных сентенций. Формалистские термины (тропы и фигуры речи, элементы теории стиха) использовались точечно, без объяснения существа формалистского подхода. По сути, они остались, по выражению Б.М. Эйхенбаума, «звуковыми жестами» — украшением разборов, демонстрацией научности.

Анализ текстов попытались увести от «разбора по образам» — в сторону комментированного чтения. Иногда описание большого произведения превращалось в чистый комментарий. Например, первая глава «Евгения Онегина» анализировалась так:

Как видим, при всей бессистемности образования и чтения Онегина нельзя сказать, что его кругозор узок, что он стоит в стороне от интересов своего времени. В его чтении чувствуется известная свободолюбивая направленность. Заметим только, что в перечне книг, читаемых Онегиным, нет имени ни одного русского автора. <...>

Большое место отведено описанию одного, но типичного дня Онегина. <...> Наше внимание привлекает имя жившего в действительности человека, широко известного в кругу дворянской молодежи тех лет. П.П. Каверин — приятель молодого Пушкина, гусарский офицер, человек образованный, остроумный, но в то же время щеголь и постоянный участник кутежей. Каверин был членом «Союза благоденствия» и другом декабриста Н.И. Тургенева. Вот кто оказался близок Онегину» (8—1968, с. 184—185).

Возможно, злоупотребление комментированием и стало причиной, по которой при переработке 1976 года главу о Пушкине заказали другому автору. Комментарий, как и формальный анализ, не должен был обрести самостоятельность, его роль сводилась к обслуживанию «правильного значения».

Общий стиль изложения, текстовые интонации сместились в сторону доверительной беседы с учеником: «представим себе», «послушаем их беседу», «перечитайте еще раз». «Правильное значение» не подается готовым, а как бы следует из подробного текстового разбора. Более того, даже в сознании автора «правильное значение» складывается не сразу. Например:

В размышлениях Татьяны ряд предположений, но утверждений нет, все предположения заканчиваются вопросительным знаком.

Ужель загадку разрешила?

Ужели слово найдено?

Нет, слово не найдено. И автор, пожалуй, сам еще не может дать определенную оценку герою (8—1968, с. 200).

Авторы учебника как бы вступают в диалог с Пушкиным, предлагая ученику последовать их примеру. Впрочем, подробный текстовый разбор все больше сбивается на пересказ. Пересказ подменял собой анализ и в прежних учебниках, но тут он разросся, как сорняк. Формальный анализ школа освоила лишь в терминологии, идейно-тематический анализ провис — и пересказ захватил свободное пространство:

Так по-новому открылась для князя Андрея жизнь. Он понял суетность своих честолюбивых мечтаний, понял, что в жизни есть нечто гораздо более значительное и вечное, чем война и слава Наполеона. Это «нечто» — естественная жизнь природы и человека. Еще при встрече с Тушиным поколебались представления Болконского о героях-завоевателях. Мечты о «своем Тулоне» окончательно развеялись на Аустерлицком поле. <...>

Дальнейшие события — появление ребенка, смерть жены — потрясли князя Андрея. Разочаровавшись в прежних своих стремлениях и идеалах, пережив горе и раскаяние, он приходит к выводу, что жизнь в ее простых проявлениях, жизнь для себя и для своих близких — то единственное, что ему остается. <...> Вспомним сцену у кроватки больного Николушки. <...> Толстой показывает, как медленно возвращается его герой к жизни, к людям, к новым поискам дела, полезного и для других. Первая веха на этом пути возрождения — встреча с Пьером и разговор с ним на пароме. В пылу спора с другом Болконский говорит несправедливые слова, высказывает крайние суждения. Но для себя он делает правильный вывод. «Надо жить, надо любить, надо верить» — эти слова Пьера глубоко запали в душу князя Андрея. Ожил его потухший взгляд и стал «лучистым, детским, нежным» (9—1969, с. 323—324).

Учебник превратился, по сути, в набор кратких изложений содержания произведений[4]. Перед нами не комментированная, а альтернативная «Война и мир», в которой акцентированы нужные значения, а ненужные оставлены за кадром. Пересказ позволяет не просто говорить о том, что думал или хотел сказать Толстой, но позволяет изменить текст произведения — тот самый текст, который так демонстративно ставится во главу угла. Показательно, что авторы пересказа пользуются не научным стилем, а стилем художественной литературы («Ожил его потухший взгляд... » — налицо метафора и инверсия), «конкурируя» с Толстым в рассказывании истории о князе Андрее.

Читать учебник стало предельно скучно. Авторский стиль Качурина, Мотольской и Шнеерсон заведомо проигрывает стилю Льва Толстого. Школьнику требовались серьезные усилия, чтобы отделить бесконечный водянистый пересказ от небольших блоков аналитической информации. Сами эти блоки подчас настолько банальны и предсказуемы, что, надо думать, мыслящий школьник, и не читая учебник, мог угадать, что нужно сказать во время опроса. Например, длинное изложение «Мертвых душ» приводит нас лишь к тому, что типичные помещики были именно такими, а условия жизни при капитализме порождали подлецов.

По-видимому, отчасти понимая эту проблему, авторы пытаются «интересничать» в сфере композиции. Текст главы разбивается на разделы, каждому разделу дается яркое заглавие. Часто для заглавий используются цитаты из писателя или писавших о нем «великих критиков». Например, в главе об А.Н. Островском: «Колумб Замоскворечья», «"Горячее сердце" в "темном царстве"», «Страшный вызов самодурной силе». Или в главе об И.С. Тургеневе: «Мы еще повоюем!», «Посмертная овация», «И если он называется нигилистом...». Изложение новой темы иной раз начинается эффектно, с «подходящего анекдота» (например, раздел «Анастасий Белинский», открывающий главу о Добролюбове). Однако в целом украшения не помогают. Пересказ остается пересказом.

Кроме того, перейдя на уровень «общения с учеником», отказавшись от строгого деления текста на «образы» и начав комментировать, учебник утратил концепцию, стержень. А с ним — глубинную мысль о важности изучения литературы. Ощущая эту пустоту, авторы попытались подлатать фундамент сразу всеми имеющимися в наличии идеологемами. Если сфокусироваться на идеологически насыщенных разделах, посвященных общим вопросам литературного процесса и биографиям писателей, то мы увидим идеологические наполнители, характерные для всех предыдущих комплектов учебников: патриотические, стадиально-революционные и даже немного вульгарно- социологических.

Несмотря на перемены, учебник сохраняет патриотическую основу. Патриотизм и международное значение писателя по-прежнему организуют биографические разделы учебников. В ряде случаев эти идеологические константы проникают и в интерпретации текстов. «Служение народу», «патриотизм», «любовь к родине» повторяются многократно — по нескольку раз в каждой «персональной» главе. «Главная идея» творчества Ломоносова — «служение отечеству» (8—1968, с. 38). Державин был «верен высокому гражданскому долгу» (8—1968, с. 44) и «гордился героизмом своего народа» (8— 1968, с. 45). Радищев «поставил свое дарование на службу народу» (8—1968, с. 60). Концептуальная формулировка использована в главе о Белинском: «Белинский беззаветно любил родину и русский народ, "почитал за честь и славу быть... песчинкой в его массе"» (8—1968, с. 324). «Служение народу» — обязательная похвала почти в каждой биографии.

Патриотическая идеология — не орнамент, оставшийся в наследство от прошлого, а живая, развивающаяся система идеологем. Это хорошо видно по единственному разбору древнего текста — «Слова о полку Игореве». Если предшествующий учебник просто констатировал, что автор «Слова» — пламенный патриот, то новый учебник выводит в отдельный параграф «Образ Родины», состоящий из ряда изображений природы. В параграфе «Идея "Слова"» школьникам, помимо традиционной цитаты из Маркса («Суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием... монгольских полчищ»), предложили современную интерпретацию: «"Слово о полку Игореве" — поэтическое обобщение чувств и стремлений народа Руси, воспринявшего поход Новгород-Северского князя как событие общегосударственной значимости» (8—1968, с. 17). И «народ Руси», и «общегосударственная значимость» — сомнительные термины для XII столетия. Показательно, что в 12-м издании (1982 год) эти выражения исчезнут.

Избавившись от обилия патриотической риторики, перегружавшей прежний учебник, новый тем не менее сохранил все патриотические характеристики в сокращенном виде. Иногда краткость даже усиливала патриотическую идею. Например, известный эпизод из биографии Ломоносова — борьба с академиками-немцами, ненавидевшими все русское (он впервые появился в послевоенном учебнике), — в новом учебнике сохранился и выглядел так:

Ломоносов стремился поставить науку на службу родине. Он пришел в Академию наук с ясно осознанной целью: подготовить русских ученых, которые должны заботиться о просвещении народа.

Академия наук была далека от тех задач, которые выдвигал Ломоносов. Иностранцы, поддерживаемые придворными, оттесняли русских от науки, всеми средствами ставили их в зависимое положение. Ломоносов оказался в трудных условиях. Академики не признавали ценности его научных трудов, долго не присваивали ему звания профессора. Когда молодой ученый восставал против «худого состояния Академии», его подвергали аресту (8— 1968, с. 31).

Эпизод подан гораздо менее эмоционально, чем в 1945 или 1949 годах, однако лаконизм и обобщенность делают Ломоносова борцом и героем. Безликость противников великого ученого добавляет к «борьбе за русскую науку» значение «борьбы с системой».

Сохранен и другой оттенок идеологического значения: Ломоносова не понимают современники, незаслуженно обижают его, не сознают величия гения. Риторические формулы прежних учебников «шел впереди своего века» и «только в СССР по-настоящему оценили поэта», освобождаясь от риторики, сохраняются в представлении о том, что авторы, входящие в школьную программу, — люди будущего, не понятые современниками. Их сознание сродни сознанию советского человека, потому и важно так внимательно изучать их творчество. Мысль эта повторяется неоднократно. Например, Грибоедов мыслит, как Ленин: «Грибоедов раньше многих других, сочувствуя декабристам, разделяя их убеждения, понял их слабость и сомневался в успехе движения, оторванного от широких народных масс. <...> Грибоедов, как и Пушкин, ближе своих современников подошел к пониманию законов исторического развития, к пониманию роли народа в истории» (8—1968, с. 104)[5].

Механизмы осовременивания событий прошлого, работавшие в послевоенном учебнике, широко используются и тут. Державин выдвинулся на первый план в 1945 году как автор од, прославлявших победы русского оружия. Тогда учебник еще признавал, что екатерининские походы носили захватнический характер. В 1949 году выяснилось, что русские войска уже в то время сражались за свободу всей Европы. Эту идеологему дословно повторяет и учебник 1954 года. К 1968 году международная ситуация изменилась. Теперь Державин, в духе новых пропагандистских установок, стал «борцом за мир»: «Победные "громкозвучные" оды Державина прославляли не войну, а защиту мира, который он, как и Ломоносов, справедливо считал главным условием "общего блага" и "народного блаженства"» (8—1968, с. 45). Пропаганда борьбы за мир хорошо заметна и в главе о Л.Н. Толстом: в параграфе «Суд над бонапартизмом» обличаются Наполеон и другие «поджигатели войны». А итоговая глава в учебнике 9-го класса сопрягает «индивидуализм» и «стремление утвердить свое превосходство над другими» (9—1969, с. 419), осужденные великими русскими писателями, с пропагандой новой войны, не позволяя школьнику забывать о сложной международной ситуации.

«Мировое значение» русской и советской литературы сохраняется в виде специальных итоговых глав, завершающих учебники 9-го и 10-го классов. Местами «всемирное значение» становится ретроспективным и оформляет концовки разборов, начиная со «Слова о полку Игореве»: «Великая поэма переведена почти на все языки народов СССР. Значителен интерес к "Слову" и за границей, особенно в странах социалистического лагеря» (8—1968, с. 18).

«Мировое значение» в новом учебнике описано строже и последовательнее, чем в прежнем. Оно разделено на три составляющие: влияние того или иного писателя (или текста) на развитие русской культуры, влияние на литературы народов СССР, влияние на мировые литературы. Если в одной из составляющих (как правило, это влияние на мировые литературы) писатель подкачал, то на помощь приходят два других момента.

Именно так обстояло дело с Пушкиным. В параграфе «Национальное и мировое значение А.С. Пушкина» учебник, смешивая одно значение с другим, начинал с того, что «Пушкин... отразил зарю революционного движения» (8—1968, с. 216). Это самое главное, политическое «значение», которое, по мнению создателей, не может не быть мировым. Затем учебник обращается к собственно литературной составляющей и называет поэта основоположником критического реализма. Пушкин становится Горьким XIX века. Высказывание Горького о Пушкине («начало всех начал»), процитированное чуть далее, укрепляет эту ассоциацию. На третьем месте — роль Пушкина в советской литературе, которая с самого начала опиралась на опыт Пушкина и его продолжателей. Пункт четвертый — воздействие Пушкина на развитие музыки и изобразительного искусства: поэт вдохновил своим творчеством многочисленных русских и советских художников и композиторов. Наконец, на пятом месте скопом идут риторические похвалы и идеологические термины: «Глубина изображения жизни, народность и реализм, высокая гуманность и художественное мастерство сделали произведения Пушкина величайшей ценностью, живущей в веках» (8—1968, с. 217). Увенчивает «значение» любовь Ленина к Пушкину. Показательно, что влияние Пушкина на мировые литературы «провисает» — но читатель не должен заметить этого под давлением всех остальных мощных аргументов.

В 6-м издании учебника (1976 год) глава о Пушкине будет полностью переписана, изменится и «значение» поэта. Последний раздел главы назван «Значение Пушкина в развитии литературы», он разделен на четыре части: общую, без отдельного заглавия, «Значение Пушкина в развитии русского литературного языка», «Пушкин и литература народов СССР», «Мировое значение Пушкина». Мировое значение поэта сведено к национальному: «Мировая культура складывается из культур национальных. Чем полнее и правдивее писатель отражает в своем творчестве жизнь своего народа, тем значительнее его вклад в мировую литературу и — шире — культуру. Пушкин потому и стал всемирно признанным поэтом, что в своем творчестве раскрыл лучшие качества русского характера, нарисовал реалистические картины жизни своего народа» (8—1976, с. 156). К этой функции фиксации «русскости» добавляется традиционное определение «родоначальник реализма» и «хвалебная» цитата из Пабло Неруды. Мировое значение становится интенсифицированным национальным.

В учебнике 9-го класса «мировое значение» писателей сведено к оценкам Ленина. Главы о Тургеневе, Чернышевском, Некрасове, Л. Толстом включают в себя параграф «В.И. Ленин о писателе», главы о Салтыкове-Щедрине и Чехове венчают «Образы писателя в трудах В.И. Ленина». Только главы об А. Островском и возвращенном в программу Достоевском лишены ленинского параграфа (в завершающем параграфе о Достоевском приведено две цитаты из Ленина, имеющих аналогичную функцию). Ленин оказывается неоспоримым экспертом и в области воплощения «русскости», и в области «всемирности». Отмеченный и процитированный Лениным писатель тут же входит в культурный фонд человечества — тем более, что заключительная глава учебника для 9-го класса «Мировое значение русской литературы XIX века» открывается параграфом «В.И. Ленин о всемирном значении русской литературы». Ленин в советском сознании — не только образец человека социализма, но и прообраз человека будущего. Поэтому он главный эксперт и по будущему, в которое возьмут далеко не всех писателей.

Там, где всемирное значение писателя не требует подтасовок, сохраняются и традиционные аргументы. Например, рассказ о том, как к Л. Толстому за советом ехали люди со всех стран и континентов (параграф «Заставить весь мир прислушаться!»). В биографии Тургенева упоминается дружба с Флобером, Золя, Доде и Мопассаном, а также роль писателя в пропаганде русской литературы за рубежом. Характерно, что в 6-м издании на первую страницу учебника поместили следующее высказывание Горького о русской литературе XIX века: «Никто в Европе не создавал столь крупных, всем миром признанных книг... Нигде на протяжении неполных ста лет не появлялось столь яркого созвездия великих имен, как в России... Наша литература — наша гордость» (8—1976, с. 3)[6].

Ряд писателей-патриотов, сформированный сталинской эпохой, был с незначительными изменениями перенесен в новый учебник: он превратился в ряд «народных писателей». Ломоносов «всегда чувствовал свою кровную связь с народом, ради народа трудился, для его блага совершал свои научные открытия» (8—1968, с. 34). Грибоедов «самоотверженно работал для родины, для ее пользы и славы» (8—1968, с. 105). Творчество Пушкина было «призывом к борьбе за лучшее будущее народа» (8—1968, с. 173). Или в 6-м издании: «После поражения декабристского восстания Пушкин почувствовал себя... лично ответственным за судьбы народа и родины» (8—1976, с. 107). Лермонтов с юности «мучительно размышлял над судьбой своих современников, обреченных на вынужденное бездействие» (8—1968, с. 220). А. Островский считал, что необходимо «писать для всего народа» (9—1974, с. 57). С Некрасовым, посвятившим лиру «народу своему», и так все ясно: «Служение родине и народу Некрасов, как и его предшественники, считает главной задачей поэзии» (9—1969, с. 165); Салтыков стремится к «улучшению народной жизни» (9— 1974, с. 191) — сначала как чиновник, потом как литератор. Достоевский «мучительно, упорно пытался разгадать "тайну народа"» (9—1974, с. 223), верил «в неисчерпаемые духовные силы народа» (9—1969, с. 250).

Народность, заимствованная из критической литературы XIX века, стала важнейшей характеристикой литературного процесса в 1930-е годы благодаря «стадиальной теории» Г.А. Гуковского. Она сразу попала в учебник и заняла важное место в школьной терминологии, поскольку не требовала осмысления. Достаточно было назвать писателя народным, чтобы проявить глубоко марксистское понимание литературы. Определения народности, которые по необходимости давал учебник, получали то идеологическое наполнение, которое требовалось в данный момент. Однако придерживаться единого понимания народности никак не удавалось. В главе о декабристах народность приравнивалась к национальной самобытности. У Пушкина она превратилась в освещение роли народа в истории и обрела тесную связь с «историзмом». В главе «В.Г. Белинский» народность пережила еще одну трансформацию: «Под народностью литературы Белинский понимал служение родине и зарождавшемуся революционно-демократическому движению» (8—1968, с. 331). А чуть дальше выяснялось, что быть народным писателем — значит быть верным действительности. Народность становилась синонимом реализма. В 6-м издании учебника для 8-го класса народность вывели в ряд главных определений, помещенных в самое начало книги. Оттуда школьник выносил ученое соображение о том, что в разные эпохи народность понимается по-разному. Но главное — это смотреть на мир «глазами своего народа» (8—1976, с. 10. Цитируются слова Гоголя о Пушкине). В данном случае «народность» приоткрывает свою архаичность. Понятие народности, весьма актуальное в эпоху Гоголя, восходит к рассуждениям о «национальных характерах», начатых Гердером и его современниками. Советское литературоведение акцептировало «народность» через Белинского и попыталось применить это понятие к современной ситуации, а также к каждому конкретному тексту в качестве положительной характеристики. Возникло следующее определение: «Смотреть на мир "глазами своего народа" — это значит ставить в художественном творчестве проблемы общенародного значения и решать их в свете передовых идей своей эпохи» (8—1976, с. 10). Иными словами, глобально и прогрессивно мыслить. Оставалась одна неясность: почему это свойство по-прежнему именуется «народностью»? Дело было в том, что единое определение народности для школы, в принципе, не требовалось. Народность была нужна как положительная характеристика с неясным значением. В главе о Пушкине, переделанной в этом же, 6-м издании, «народность» продолжила свои «колебания» между «общенародным» и «простонародным»: «Народность понималась до Пушкина как воспроизведение народных обычаев, народных сцен, народного языка. Народными считались мысли и чувства, если они соответствуют национальным интересам. Для Пушкина народными являются только такие мысли и чувства, которые близки демократической массе нации, то есть народу» (8—1976, с. 113).

В интерпретациях конкретных текстов «народность» проявилась в виде нового универсального шаблона. Идея Гуковского о том, что в пушкинском «Борисе Годунове» главным героем можно считать народ, и ранее считалась продуктивной. Учебник конца 1930-х годов использовал этот подход в разборе «Дела Артамоновых». Новый учебник довел идею Гуковского до шаблонности, применяя ее, наподобие трафарета, ко всем произведениям национального масштаба. Народ стал центральным героем «Путешествия из Петербурга в Москву», «Кому на Руси жить хорошо», «Войны и мира», «Петра Первого», «Молодой гвардии».

Наряду с народностью цементирующим раствором для писательского ряда стал «реализм». Если раньше, вслед за Гуковским, считали, что реализм появляется в творчестве Пушкина — в «Борисе Годунове» и «Евгении Онегине», то теперь Пушкин делается основоположником критического реализма, а просто реализм растекается по всей программе и, наряду с народностью, получает функцию знака качества. Зачатки реализма обнаруживаются уже у Фонвизина — в многогранной обрисовке характеров, естественной речи отрицательных персонажей и т.д.: «Все эти особенности пьесы Фонвизина знаменовали собой движение русской литературы конца XVIII века к реализму» (8—1968, с. 49)[7].

Движение заключается в осознании того, что характеры героев зависят от социальной среды. Еще сильнее, по мнению учебника, осознал эту зависимость Радищев: «В обрисовке человеческих характеров Радищев порвал с традициями классицизма. <...> Писатель-революционер в созданных им художественных образах раскрыл зависимость взглядов и поступков человека от социальных условий» (8—1968, с. 60). Теперь уже не Пушкин, а Радищев оказывается «одним из зачинателей критического реализма» (8—1968, с. 61)[8].

Абсолютная зависимость характера от среды получает первую же «брешь» именно в творчестве Пушкина. На образе Татьяны школьный реализм начинает буксовать: «Татьяна выросла в той же среде, что и Ольга. Однако воздействие среды — явление сложное. Среда неоднородна; кроме того, среда иногда вызывает и противодействие развивающейся личности» (8—1968, с. 193). Ничего с этим не сможет поделать и новый текст главы о Пушкине: «Можно только догадываться, почему в одной семье Лариных возникли разные характеры Ольги и Татьяны. Пушкин пишет лишь, что Татьяна "в семье своей родной Казалась девочкой чужой". Развитие ее души совершается в полной зависимости от народной культуры, быта, обычаев и нравов» (8— 1976, с. 147).

С «реализмом» русской литературы связано несколько интерпретационных шаблонов. Во-первых, практически о каждом персонаже обязательно сказано, что он не отвлеченная схема, а живой человек «Оживление» начинается с Чацкого, который как раз слишком схематичен для того, чтобы стать реалистическим характером: «Это живой человек, а не отвлеченный образ положительного героя, никогда не ошибающегося» (8—1968, с. 115). Характерно, что и далее этот шаблон применяется главным образом к схематичным персонажам, например к Рахметову (9—1969, с. 153). Во-вторых, в произведениях, главным героем которых объявляется народ, обязательно выделяются живые лица массы. Герой-народ должен ожить так же, как Чацкий с Рахметовым. Например: «Народ в изображении Радищева — не безликая масса. Каждое действующее лицо "Путешествия" наделено своими отличительными чертами» (8—1968, с. 60). В «Войне и мире»: «Великий писатель представлял себе сотни тысяч людей — творцов истории — не как безликую массу. <...> И Толстой изображает неповторимо своеобразные черты каждого человека» (9—1969, с. 313). Или в «Петре Первом», другого Толстого: «Тема русского народа — одна из важнейших в романе... постепенно Толстой все четче и обстоятельнее раскрывает духовный облик народа, характер человека из народа» (10—1976, с. 249). В-третьих, все большие произведения реализма примеряют на себя шаблон «энциклопедии русской жизни», который и ранее, вслед за Белинским, широко использовался учебником: «Книга Радищева написана в форме путевых записок... Такая композиция книги дала автору возможность широко охватить русскую действительность конца XVIII века» (8—1968, с. 56). И так вплоть до Шолохова (10—1976, с. 285).

Для всех советских авторов принципиальна ориентация на классику. Фадеев ориентируется на традиции Льва Толстого и Горького. Шолохов, Фадеев и Алексей Толстой продолжают жанр эпопеи. Иногда возможна ориентация на классику вообще, ибо соцреализм продолжает дело реализма.

Наконец, единый ряд укрепляется еще и тем, что практически все писатели вступают в отношения «учитель—ученик», «предшественник—последователь» или, на худой конец, «великий писатель — соратник». «Фонвизин явился предшественником Грибоедова и Гоголя» (8—1976, с. 37)[9]; «Радищев явился... предшественником великих русских писателей XIX века» (8—1976, с. 44)[10]; «Петербургские повести положили начало новому, "гоголевскому" направлению в русской литературе. Великий писатель Ф.М. Достоевский утверждал: "Мы все вышли из "Шинели" Гоголя» (8—1968, с. 296). В главе о Добролюбове первый параграф назван «Воскресший Белинский», далее следует параграф «Соратник Чернышевского и Некрасова». Салтыков-Щедрин очень вовремя становится соратником Некрасова — когда тот теряет прежних верных соратников, Чернышевского и Добролюбова. Кроме того, один из первых биографических параграфов о Салтыкове озаглавлен «Ученик Белинского и Петрашевского». Но этого кажется мало, и при первой переработке учебника в главу о Салтыкове добавляют еще один параграф — «Традиции великих русских сатириков в творчестве Щедрина». Помимо «соратника» и «ученика», он становится еще и «последователем» — на сей раз Фонвизина и Гоголя. Выступая разом во всех ипостасях.

Несмотря на небольшие несуразности, писательский ряд оказывается крепок и продуктивен. Он по-прежнему представляет собой стержень, организующий историко-литературный материал. Место того или иного автора в ряду влияет на применяемый к нему набор интерпретаций. Вся информация о писателе, не встраивающаяся в ряд, стирается при переработках и последующих изданиях. Например, из главы о Гоголе в 12-м издании выбросили отдельную главку «Трагедия гения», в которой рассматривались второй том «Мертвых душ» и «Выбранные места из переписки с друзьями». Ее место занял небольшой параграф «Последние годы жизни». Письмо Белинского к Гоголю, пересказывавшееся в прежних изданиях, сократилось до строчки «дал резкую, беспощадную оценку» (8—1982, с. 212). Писатель должен всем своим творчеством «служить народу», должен ненавидеть самодержавие, любить Родину, которая теперь пишется с заглавной буквы — как до революции слово «Бог».

Патриотический ряд помог поместить в школьную программу и в учебник таких поэтов, как А.А. Блок и С.А. Есенин. Творчество Блока свели к теме родины: «В сущности вся его поэзия — о России» (10—1976, с. 97), — и оснастили перечисленными выше патриотическими атрибутами: «В новых произведениях Блока 1910-х годов отражены поиски пути к народу, к постижению судеб Родины. В его творчестве все сильнее проявляется реалистическое начало» (10—1976, с. 97). Кроме того, Блок, как и положено поэту ХХ века, учился у реалистов века девятнадцатого — он просто не сразу понял, кто его подлинный учитель: «Углубление патриотических чувств Блока, несомненно, совершалось под влиянием поэзии Некрасова» (10—1976, с. 98)[11]. Есенин же идеально соответствовал расплывчатому идеалу «народности». Заодно — по схеме, идущей от статей Ленина о Толстом, но уже не применявшейся к самому Толстому, — Есенина сделали выразителем крестьянского сознания: «Прежний, капиталистический город означал для крестьянина экономическое порабощение и произвол властей. Вот почему городской уклад страшил певца крестьянства» (10—1976, с. 118). Но Есенин, как положено, учился у классиков — и стал подлинным поэтом.

Помимо патриотической идеологии, новый учебник активно использовал идеологию «стадиального» учебника (второго по счету), созданного под влиянием Г.А. Гуковского. Послевоенный учебник заменил «стадии» Гуковского ленинскими «этапами освободительного движения». При этом сохранялась изначальная установка Гуковского: литература — главное поле общественной борьбы. Его «-измы» (классицизм — сентиментализм — романтизм — реализм) отошли на второй план, но не исчезли. В новом учебнике они обрели новую жизнь: они стали внутрилитературными, стилистическими характеристиками ленинских этапов. «Борьба» между литературными направлениями, на которой акцентировал внимание Гуковский, затихла.

Определение понятия «литературное направление» предваряло изучение русского классицизма: «Литературное направление характеризуется общностью взглядов писателей какого-либо исторического периода на задачи художественного творчества, на назначение искусства, его роль в общественной жизни. Принадлежность писателя к тому или иному направлению проявляется в характере идеала, в выборе тем, сюжетов, героев, художественных приемов, изобразительных средств языка» (8—1968, с. 26). Главным в этом определении оказывалась «общность» (писатели представали перед учениками как единый коллектив — наподобие школьного класса), а также прямая связь между литературой и задачами общественной жизни. Направление по-прежнему реализовывало себя на уровне тем и персонажей («художественные приемы» и «средства языка» шли на последнем месте), что в 1960-е годы было анахронизмом даже для советской науки, не говоря о мировой. Загадочный «характер идеала» отсылает к литературной критике XIX столетия, указывая на не менявшийся с 1930-х годов базис школьного подхода — статьи Чернышевского и Ленина.

Это определение относится не столько к специфике литературного творчества, сколько к особенностям политической борьбы: романтики и реалисты оказываются чем-то вроде двух политических партий. В дальнейшем романтизм, реанимируя забытую идею Гуковского, разделят на прогрессивный и реакционный — получится что-то вроде партийных фракций. В учебнике 9-го класса «штабами общественной борьбы» окажутся литературные журналы. Ав конце XIX века развернется борьба настоящих политических партий. Теория Гуковского, таким образом, будет актуализирована и модернизирована.

В 9-м классе учебник вспоминал о «противоречиях» между взглядами и творчеством писателя. Теперь они отделяли эстетическую составляющую литературного процесса от политической. Во введении к учебнику выкристаллизовалась следующая формула: великие писатели могли придерживаться каких угодно политических убеждений, но своим реалистическим творчеством они все равно способствовали освободительному движению. Нужную формулировку для этой простой мысли искали до 1986 года. Дело в том, что эта мысль вступала в противоречие с идеей «классовости» в литературе, освященной авторитетом Ленина. В 1-м издании школьнику сообщали: «Далеко не все великие русские писатели сочувствовали революционной борьбе, хотя все они были за коренное переустройство общественных отношений. Необходимо помнить и то, что политические взгляды писателя... еще не определяют полностью значения его творческой деятельности для освободительного движения» (9—1969, с. 6. Выделено в тексте). Это касалось, прежде всего, Гончарова и Тургенева, а также некоторых других писателей, зачисленных учебником в «либералы».

7-е издание нашло более удачную формулировку для «оправдания» либералов:

Мнение писателя о средствах достижения народной свободы очень важно для понимания всей его деятельности, но еще не определяет полностью значение его творчества.

Истинный художник превыше всего в искусстве ценит правду и страстно ищет ее...

Островский, Тургенев, Толстой и другие русские писатели-классики, не стоявшие на революционных позициях, своим творчеством содействовали освободительному движению, воспитывали патриотизм и свободолюбие, ненависть к деспотизму и сочувствие к обездоленным людям труда (9— 1974, с. 9).

В 17-м издании авторы продолжили поиск удачных слов. От процитированного выше куска остался последний абзац. После него учебник напоминал о классовости литературы. Затем шел такой пассаж:

Лучшее в литературе второй половины XIX века несет в себе дух широкого демократического движения, во главе которого стояли революционеры-разночинцы. <...>

Реакционные, антинародные, античеловеческие идеи и стремления никогда не порождали сколько-нибудь значительных литературных произведений. Иначе и быть не может: правда, которую превыше всего ценит истинный художник, — самое острое оружие в борьбе за свободу и социальную справедливость. <... >

Великие русские писатели по-разному смотрели на пути освобождения своей Родины; не все они были сторонниками революционных преобразований, но все отвергали самодержавное тиранство, крепостничество, полицейский произвол, воспитывали своими произведениями любовь к отчизне и родному народу, гуманность, гражданственность — и тем способствовали освободительному движению (9—1986, с. 7—8).

Если при переходе к новому учебнику стояла задача освободить текст от избытка патриотической риторики, то она была выполнена лишь отчасти. Ее место заняла риторика «похвальная», основанная на традициях Гуковского. Писателю приписывался целый ряд идеологических достоинств, нагнетанием которых создавался ореол избранности.

На волне иной риторики вернулись забытые в «патриотические» времена фигуры литературных «вождей», объединявшие литературу и политику. Фонвизин, например, «дал правительству понять, как нужно действовать в отношении жестоких помещиков» (8—1968, с. 50). Грибоедов — прямо как Ленин — понимал оторванность декабристов от народа, несмотря на то что сочувствовал их взглядам. Пушкин, как когда-то у Гуковского, вновь стал «поэтом декабризма»: «Пушкин выразил национальные свободолюбивые идеи своего времени с исключительной художественной силой и глубиной» (8—1976, с. 152—153). В 9-м классе роли распределились еще более четко. Островский оказался идейным вдохновителем Малого театра. Тургенев первым показал читателям фигуры «новых людей». А над либералами-вождями, содействовавшими освободительному движению, поднялись супервожди — Чернышевский и Добролюбов, которые до конца осмыслили и объяснили и Островского, и Тургенева, и Льва Толстого.

В биографиях «великих критиков» вновь проступил комплекс вождизма. Чернышевский предстает в учебнике как выдающийся писатель, крупный ученый, оригинальный философ и профессиональный революционер. При этом он невероятно скромен, обходителен с товарищами, образцово-показателен в любви к Ольге Сократовне — почти герой соцреализма. Но главное в нем — сверхчеловеческая энергия и трудолюбие: «Когда знакомишься с его дневниками этих лет, то диву даешься, как он успевал столько прочитать, продумать, записать. Он неукоснительно выполняет свои студенческие обязанности, но сколько делает сверх того!» (9—1969, с. 122). Добролюбов старается не отставать: «В своих взглядах на искусство Добролюбов — последователь Белинского и Чернышевского. Но он не только ученик великих критиков: поразительно рано, в двадцатилетнем возрасте, Добролюбов уже стал вполне оригинальным ученым и писателем» (9—1969, с. 36).

Однако общий канон освещения жизни и деятельности супервождя начинает «проседать». В тот момент, когда почти все писатели программы, затвердев в едином ряду, перестали «колебаться», колебания начались у Белинского. Учебник нашел нужным подробно изложить эпизод «насильственного примирения» с действительностью. Шаблон моментально меняется: «В.И. Ленин указывал, что мировоззрение Белинского "зависело от настроения крепостных крестьян"» (8—1968, с. 328). Это почти случай Толстого — идеолога «патриархального крестьянства».

Кое-что новый учебник заимствует у самого первого учебника, созданного на основе идей М.Н. Покровского. Во-первых, время от времени акцентируется классовое происхождение изучаемых писателей. Правда, теперь интерес вызывает не обусловленность творчества классовой средой, а напротив, преодоление «классовости» художественной правдой. О Радищеве по старинке говорится, что он сумел «стать выше интересов своего класса» (8—1968, с. 52), сделав революционные выводы из наблюдений над действительностью. Дворянин и либерал Тургенев, изображая «героев времени» — разночинцев, заканчивает свой жизненный путь нигилистом: «Узнав о смерти великого писателя, Александр III воскликнул: « "Одним нигилистом меньше!"» (9—1974, с. 86). Апофеоз преодоления классовой природы — Чехов, который вышел из среды, загубившей множество талантов, но «сумел победить в себе раба» (9— 1969, с. 349). «Переход на позиции» другого класса отныне не актуален; эта формулировка пропадает даже из главы, посвященной творчеству Л.Н. Толстого. Теперь писатель-реалист изначально стоит на нужных позициях — или постепенно выходит на них.

Кроме того, из учебника начала 1930-х годов были перенесены некоторые забытые интерпретационные шаблоны. Лишенные идейного фундамента, они повисли в воздухе. Так, первая глава «Евгения Онегина», как и во времена М.Н. Покровского, иллюстрирует торговые отношения Российской империи с европейскими странами:

После театра герой в своем кабинете готовится к балу. Описание кабинета заслуживает внимания... Еще в XVIII веке просветитель-демократ Н.И. Новиков писал в своем сатирическом журнале «Трутень» о прибытии кораблей из Франции: на них привезены в Петербург предметы роскоши, а «из Петербургского порта на те же корабли грузить будут... наши безделицы, как пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотна и прочее». За 50 лет — от Новикова до Пушкина — характер торговли почти не изменился. И читатель чувствует горечь автора романа за этими, казалось бы, легкими, шутливыми стихами о русской заграничной торговле (8—1968, с. 187).

Но иногда классовый подход вдруг выступает на поверхность, становясь основой трактовки. Например, о раннем творчестве Горького в учебнике 10-го класса говорилось: «Рассказы о босяках отражали новое явление в русской жизни. В 1890-е годы значительно увеличилось число люмпен-пролетариев, безработных, обреченных на нищету и бесправие. Ряд писателей быстро откликнулся на это явление» (10—1976, с. 21). Литература продолжала быть зеркалом общественной жизни; главной заслугой писателя оказывался сам факт отражения новых ее условий.

Эклектизм учебника кажется принципиальным, связанным с процессами, происходившими в советском литературоведении. Например, в работах Г.П. Макогоненко традиции Г.А. Гуковского тесно переплетаются с «патриотической» традицией. Важность XVIII века для развития всей русской литературы, показанная Гуковским, подчеркивается и у Макогоненко, но к центральной (для концепции Гуковского) фигуре Радищева добавляется Ломоносов, важнейшая фигура в послевоенных патриотических интерпретациях:

Поэтическое наследие Радищева количественно не велико, но вклад Радищева-поэта огромен: он — зачинатель русской революционной поэзии, ее основоположник. Традиция гражданской поэзии, созданная Ломоносовым, была им подхвачена, с новой силой развита. Радищев определил темы, содержание, стиль русской революционной поэзии на долгие десятилетия. Он первый создал образцы истинно высокого стиха, вложив в понятие высокость гражданский политический смысл. Высокие мысли и чувства — это мысли и чувства человека, живущего интересами родины и народа, познавшего великое счастье служения свободе, жаждущего подвига и борьбы за это будущее... Именно это радищевское начало в поэзии было усвоено декабристами и Пушкиным... (Макогоненко 1957, с. 361—362)

В основе литературного процесса у Макогоненко, как и у Гуковского, — «литературная борьба». Однако понимается она исключительно как борьба политическая. Сентиментализм подается как проправительственное течение, которое воспевало Екатерину. Ему противопоставлена просветительская литература в лице Новикова и Фонвизина, ставших провозвестниками реализма в русской литературе. С одной стороны, Макогоненко исправляет Гуковского в духе ленинских «этапов освободительной борьбы»: если реализм соответствует буржуазной экономической формации, то и возникнуть он должен в момент первых антифеодальных выступлений. С другой стороны, получается, что русское освободительное движение ничуть не отстает от французского, а русская литература в плане реализма даже опережает французскую литературу. Это уже — отзвуки борьбы с «безродными космополитами».

Похожую идеологическую контаминацию находим и в «программной» монографии «Национальное своеобразие русской литературы» (1964), написанной Б.И. Бурсовым, крупнейшей фигурой советского литературоведения и редактором учебника для 9-го класса. «Национальное своеобразие» в первой же главе обращается во «всемирность» и «всечеловечность»: «Россия издавна представляла собой все человечество полнее и глубже, чем любая другая страна мира. Она никогда не была ни собственно Западом, ни собственно Востоком» (Бурсов 1964, с. 30—31). С одной стороны, использована идея времен ждановского патриотизма «русское — это мировое». С другой, в доказательство приводится евразийская мифологема, восходящая к построениям символизма. Другое доказательство актуализирует послевоенную патриотическую риторику: Россия — самая передовая страна мира, ибо ей суждено было первой построить социализм. Русская литература полнее и глубже всех прочих литератур, потому что всем своим развитием предопределила социализм. Литературы мира следует оценивать не с точки зрения собственно литературы, а с точки зрения идей, которые в них выражены: «Национальное и мировое значение литературных памятников и целых литератур зависит не только от их художественного уровня, но и от источников, которыми они порождены, от идеалов, которые в них проповедуются» (Бурсов 1964, с. 42— 43. Выделено мною. — Е.П.).

Описываются эти идеалы при помощи обтекаемых риторических конструкций, в которых легко смешиваются русский национальный характер, мечта о социальном равенстве и морализм. Например: «Характеристика положительного и отрицательного в русском национальном характере оборачивалась у Гоголя характеристикой противоположности социального бытия и социальных устремлений порабощенного большинства и господствующего меньшинства. В известных границах морализм Гоголя не только не снижал социально-критического пафоса русского реализма, но и поднимал его до уровня, которого он прежде никогда не достигал» (Бурсов 1964, с. 157).

Этот идейный эклектизм, характерный для всей брежневской эпохи, проявляется и в последнем советском учебнике. В трактовке того или иного текста авторы не готовы пожертвовать ни одной интерпретацией. Если та или иная интерпретация кажется им недостаточной, они добавляют к ней и вторую, и третью. Показателен разбор чеховского «Вишневого сада». Эта пьеса по-прежнему (от «стадиального учебника» конца 1930-х годов) имеет главной темой разорение дворянства и выход на историческую сцену буржуазии. Помимо этого, «Вишневый сад» — пьеса о родине (интерпретационный шаблон сталинской эпохи). А еще (новый интерпретационный шаблон) — о пороке паразитизма. Кроме того, Чехову передается важное свойство писателей-вождей — дар предвидения, предощущения «светлого будущего»:

«Вишневый сад» называют пьесой о закате поместно-дворянской жизни. Это верно. Но здесь лишь часть правды, и если ограничиться ею, о пьесе может сложиться одностороннее представление. Сама по себе тема дворянского оскудения не только не волнует сегодняшних читателей Чехова — она была малоактуальной и в канун революции 1905 года. <...>

«Вишневый сад» — прежде всего пьеса о родине, о мнимых и подлинных хозяевах русской земли, о близком обновлении России.

Это сатирическая комедия, очень тонко, но неотразимо обличающая паразитизм, порок необычайно цепкий и живучий. И вместе с тем это лирическая комедия: личность автора, с его душевной болью за гибель лучшего в человеке, с его ясным предчувствием счастья и горячим призывом работать ради него, незримо присутствует в каждой сцене пьесы (9—1969, с. 402).

На протяжении нескольких десятилетий из Чехова, обличителя пошлости, тоскующего по подлинной жизни, делали Горького, провозвестника социализма. Последний учебник довел этот процесс до конца — раздел о последних годах и смерти Чехова озаглавлен: «Мы живем накануне величайшего торжества».

Эклектика сыграла едва ли не основную роль в имитации научности и объективности. В то же время именно она окончательно дискредитировала учебник по литературе. Литература более не имела идейного единства, обеспечивавшегося в прошлом отсылкой к той или иной истории (история общественных идей, история политической борьбы, история революционной мысли и пр.). Теперь литература представляла собой набор тем и персоналий. Таким образом, изучение литературы превращалось в повторение общих мест.

Среди общих мест, заполнивших текст учебника, доминируют дидактизм и морализаторство. В словосочетании «идейное воспитание» «идея» уступала «воспитанию». Этому способствовал «доверительный» стиль изложения, возникший из дозированного демократизма оттепели. Учебник заговорил не на языке (идеологизированной) науки, а на языке журнала «Литература в школе» — жаргоне методистов и педагогов.

Например, в учебнике 8-го класса нетрудно разглядеть литературных персонажей, с которых надо брать пример, и тех, кому подражать не следует. Чацкий — это (почти советский) «передовой, свободолюбивый человек» (8— 1968, с. 122), образец суждений и поведения:

Так, во взглядах на общественные порядки, на воспитание и образование [! — Е.П.], гражданский долг и службу, национальную культуру, в отношении к людям, в понимании цели и смысла жизни Чацкий противостоит обществу невежд и крепостников.

Сплетни, клевета — вот испытанное орудие борьбы этого общества с такими людьми, как Чацкий. Меткое, свободное, пламенное слово — оружие Чацкого (8—1968, с. 123).

По сути, перед нами модернизированная характеристика героя, на протяжении нескольких десятилетий служившая основой для самостоятельных работ и каркасом сочинений. На волне ухода от «засушенных» программ и «оживления» уроков литературы от характеристик отказались. Однако «оживление» заставляло воспринимать героя произведения взаправду существующим человеком. Характеристики незаметно вернулись в текст нового учебника. Но если раньше они строились на отношении к персонажу как к товарищу по классу, то теперь герой представал перед школьником умным наставником.

Сначала персонаж, а потом и писатель одеваются в костюм педагога — начинают поучать и подталкивать на верную дорогу. Например, учебник сообщает, что образ Базарова заставлял задуматься над своей собственной жизнью многие поколения читателей. Следовательно, должен сравнить себя с Базаровым и читающий эти слова ученик (а сравнив, быть как Базаров). Тому же самому, по сути, учит и лично Тургенев: «Все повествование в тургеневских романах подчинено высоким и благородным мыслям о человеке, о его месте в жизни, его роли в обществе, его судьбе» (9—1974, с. 107).

История духовных исканий Андрея Болконского и Пьера Безухова пересказана в параграфе под заглавием «Быть вполне хорошим». По-видимому, сводящий скулы дидактизм смутил и самих авторов: в 7-м издании параграф был значительно сокращен, а в 15-м издании снят совсем. Однако цитата осталась. В следующий параграф, «Путь князя Андрея», перешла фраза: «"Он так всеми силами души всегда искал одного: быть вполне хорошим..." — эти слова Пьера, сказанные об Андрее Болконском, относятся к ним обоим» (9—1982, с. 288). Искание смысла жизни учебник свел к школьной оценке по поведению.

Есть и образцы плохого поведения. Например, советскому ребенку нельзя расти самодуром. Слово, заимствованное из купеческой речи, характерно для индивидуального языка А.Н. Островского и описывает купеческую среду середины XIX века. Для учебника это слово вполне современно, ибо клеймит один из видов антиобщественного поведения — индивидуализм.

Рассказывая о пьесе Островского «Свои люди — сочтемся!», первое издание формулировало относительно нейтрально: «Самсон Силыч Большов был самодуром, деспотом, не знавшим "никакого удержу"» (9—1969, с. 42). В 7-м издании посчитали необходимым развернуть характеристику самодурства. Заодно «самодур» стал вполне живым, актуальным понятием: «Самсон Силыч — типичный самодур. Комедия показывает, как вырастают самодуры» (9—1974, с. 47). Настоящее время глагола «вырастают» указывает на то, что самодуры нередко встречаются и сегодня. Школьнику предлагают заглянуть в себя поглубже и проверить, не самодур ли он.

Осуждая Иудушку Головлева, авторы учебника так увлеклись, что совсем забыли о финале романа (впрочем, клеймить Иудушку без всяких оговорок следовало и по ленинско-сталинской традиции, идущей от прежних учебников. Подбирая все интерпретации, новый учебник не обошел и эту). Теперь, правда, Иудушку сравнивали не с Троцким, а с буржуазной прессой: «Предательство, хищничество, холодный расчет, отсутствие живых человеческих чувств — вот пороки головлевского рода, сполна унаследованные Иудушкой. Пороки эти типичны для общества, где человек человеку волк... для любого эксплуататорского класса. <...> Потоки лицемерной лжи захлестывали страницы реакционных газет, воспевавших русское самодержавие» (9—1969, с. 236—237). Вспомнили о раскаянии героя только в 7-м издании. В текст главы ввели параграф «Ужасная правда осветила его совесть», в котором указали справедливости ради: Порфирий Головлев осознал, что уморил маменьку.

Историко-литературная точка зрения постепенно перестает быть основной. Произведение школьной программы должно быть в первую очередь поучительно, должно воспитывать те или иные свойства характера. «Гроза», к примеру, — чувство собственного достоинства. Если в первых изданиях учебника Катерина стремилась к «настоящей, человеческой жизни» (9—1969, с. 66), то потом картина поменялась. Оказалось, что основа драматургического конфликта — пробуждение человеческого достоинства у Катерины: «В "Грозе" конфликт не сводится к истории трагической любви Катерины и Бориса. Сама эта история отражает типические конфликты эпохи 60-х годов: борьбу между отживающей моралью самодуров и их безответных жертв и новой моралью людей, в душе которых пробуждается чувство человеческого достоинства» (9—1982, с. 58). На заре перестройки, в 17-м издании, авторы сделали человеческое достоинство главным в пьесе:

Каков же основной конфликт в «Грозе»?

Может быть, это противоречие между самодурством и приниженностью? Нет. В пьесе превосходно показано, что насилие поддерживается покорностью: робость Тихона, безответность Бориса, терпеливая деликатность Кулигина словно бы придают духу Кабанихе и Дикому...

Острое, непримиримое противоречие возникает в «Грозе» тогда, когда среди придавленных тиранством, среди тоскующих, холопствующих, хитрящих является человек, наделенный гордостью, чувством собственного достоинства, не способный смириться с жизнью в рабстве даже перед лицом смерти» (9—1986, с. 48).

Поэзия Некрасова, как положено, учит быть гражданином, роман «Что делать?» — воспитанию силы воли, «Война и мир» — единству с народом и историей своей страны. Советская литература еще более поучительна. Герои романа «Мать» ощущают тесную связь со своим классом, «Как закалялась сталь» дает образ «положительно прекрасного человека» (в 6-м издании для характеристики Павки Корчагина используется цитата из Достоевского), «Судьба человека» демонстрирует «естественность героизма» (10—1976, с. 296).

Не менее важна демонстрация примеров антиобщественного поведения, опаснейшим из которых оказывается индивидуализм (противостоящий ему коллективизм, пожалуй, — единственная школьная идеологема, сохранившаяся в неприкосновенности с двадцатых—тридцатых годов). Ярким примером индивидуализма для 8-го класса стали герои Лермонтова. Евгений Арбенин не смог подняться над воспитавшим его обществом и преодолеть индивидуализм; «бунт Демона лишен общественного содержания» (8—1968, с. 230). Автор, совпадающий во мнениях со своими положительными героями, выступает по отношению к отрицательным в роли идейного судьи: «Поэт судит гордого одиночку... — судит с передовых общественных позиций своего времени, с позиций подлинного гуманизма» (8—1968, с. 230). А в «Герое нашего времени», уже «реалистическими средствами письма» (8—1968, с. 270), Лермонтов «выносит приговор молодому поколению 30-х годов» (8— 1968, с. 273).

В 9-м классе «индивидуалистический бунт» показывали на примере Раскольникова. «Добрый тиран», который изменит жизнь людей в лучшую сторону, — это буржуазная демагогия. Достоевский, как и Лермонтов, критикует индивидуалиста, только не видит различия между насилием Раскольникова и революционным насилием. В 10-м классе примеров индивидуализма становилось больше. Одно из заданий соцреализма — изображение эгоистов-индивидуалистов, неспособных влиться в здоровый советский коллектив. На примере Мечика («Разгром») школа предупреждала советских детей: давите эгоизм в себе! Сегодня ты эгоист, а завтра предатель!

Важной частью морального воспитания была антирелигиозная пропаганда: «Религиозность Катерины — это не ханжество, не темное изуверство Кабанихи, а скорее детская вера в волшебные сказки. Катерину... привлекает в религии ее эстетическая сторона... Но религия таит в себе великое зло. Религиозные предрассудки заставляют молодую женщину воспринимать светлое человеческое чувство любви как наваждение, соблазн, смертный грех» (9—1969, с. 66)[12]. В сцене смерти князя Андрея несколько риторических вопросов придавали вполне ясному тексту идеологическую «неясность»: «Что хотел показать Толстой: новый, высший этап духовного развития героя, перед которым открылась какая-то великая тайна, или внутренний мир человека, перед лицом смерти испытавшего "отчужденность от всего мирского"?» (9— 1969, с. 326). Религиозно-неправильное стихотворение Лермонтова учебник подвергает легкой редактуре: вычеркивается последняя строчка из «Когда волнуется желтеющая нива...». Ненужное слово «Бога» пропадает, а философская лирика превращается в пейзажную.

Показательно стремление вычеркнуть ненужную часть текста (точно так же методисты-интерпретаторы поступили с ненужным им финалом «Господ Головлевых»). Если учебник 1930-х годов стремился объяснить любое литературное явление с точки зрения марксистской идеи, — и не боялся при этом даже «Бесов» Достоевского, — то учебник 1970-х предпочитает промолчать, скрыть лишнее.

Начав поучать, учебник не мог остановиться. Литературные персонажи, помимо прочего, стали поводом для обучения дружбе и любви. В разборе «Отцов и детей» череда риторических вопросов подводила школьника к верному ответу на вопрос, что такое настоящая советская дружба: «Можно ли взаимоотношения Аркадия и Базарова назвать настоящей дружбой? Может ли дружба быть без глубокого взаимопонимания, может ли она быть основана на подражании одного другому, на слепом преклонении?» (9—1969, с. 111).

С любовью было сложнее. Романы Тургенева — удачный материал для обсуждения любви[13]. Но в школьную программу попало самое неудобное в этом плане произведение. Пришлось длинно объяснять, почему Базаров относится к женщине не так, как положено советскому человеку:

Его взгляды на женщину, на любовь иногда называют циничными. Так ли это на самом деле? В его отношении, например, к Фенечке больше человечности и уважения, чем в нелепой страсти к ней Павла Петровича. <...>

Его первые слова об Одинцовой грубы. Но эту грубость, вызванную более всего отвращением к «красивым» словам, не следует путать с цинизмом и пошлостью (такую ошибку нередко допускают при неглубоком чтении романа) (9—1969, с. 112).

Оказывается, Базаров просто стесняется — как герой соцреалистических фильмов. Он говорит циничные слова — зато на деле уважает Фенечку. Для убедительности учебник клеймит всех персонажей, любящих по-другому, — особенно достается Павлу Петровичу: у человека либеральных убеждений любовь не может быть высокой (нужды нет, что любовь Павла Петровича очень похожа на воспетую почти тут же любовь Тургенева к Полине Виардо): «Унизительной и бесплодной была романтическая любовь Павла Петровича к княгине Р. Легким сентиментальным увлечением было чувство Аркадия к Одинцовой, любовь же его к Кате — едва ли не результат только подчинения слабой натуры более сильной. А отношения братьев Кирсановых к Фенечке?» (9—1969, с. 111—112).

По-настоящему правильной любви учит десятиклассников Павка Корчагин: «Но никогда Павел Корчагин не противопоставлял любовь и революцию. Он поверял любовь революцией» (10—1976, с. 226). В 6-м издании тема любви связала героя Н. Островского чуть ли не со всей предшествующей литературой: «Интимное чувство Павла Корчагина столь же щедро, сколь чисто и бескомпромиссно, как, предположим, у Андрея Болконского или у лирического героя С. Есенина и А. Блока. И дело здесь не в сходстве черт, не в общем совпадении настроений и поступков, а в родственности эмоциональной атмосферы, в благородстве чувств» (10—1981, с. 209). Налицо методика «эмоционального изучения» произведения, позволяющая сравнивать все со всем. Отсутствие «общих черт» нисколько не мешает сравнению.

Изучение литературы приобретает оттенок сентиментальности, которая теперь воспринимается как оборотная сторона литературы: к серьезной стороне относится общественно-политическое содержание, к сентиментальной — образчики культуры чувств. Этот момент зафиксирован и в системе основных определений, с 6-го издания открывавших учебник для 8-го класса: «Эстетические эмоции, вызываемые художественным произведением, способствуют восприятию общественных идей не только умом, но и сердцем... » (8—1976, с. 7). Учебник стимулирует такое восприятие произведения; тут снова помогает доверительный стиль изложения:

Молодой скульптор Шубин и будущий ученый Берсенев беседуют о природе, о любви, о смысле жизни и о счастье...

«<...> — А ты знаешь такие слова, которые соединяют?..

— Да хоть бы искусство... родина, наука, свобода, справедливость.

— А любовь? — спросил Шубин...»

В этот спор приятелей могли бы включиться и мы. Ведь они поднимают вопросы, над которыми думают каждый юноша, каждая девушка, вступающие в жизнь, над которыми думали и главные герои романа, в особенности Елена(9—1969, с. 91).

Начав с любовной темы, сентиментальность начинает захватывать соседние плацдармы — например, проникает в патриотический ряд, окрашивая соответствующим образом отношения «учитель—ученик», «предшественник— последователь», «друг—соратник». Писатели сохраняют верность до гроба своим учителям. Соратников поддерживают до последнего вздоха. Предшественников почитают, как родных отцов. Например, Салтыков-Щедрин: «Благоговейное отношение к создателю "Мертвых душ" писатель сохранил до конца жизни» (9—1969, с. 225). Александр Островский стал «другом и наставником» (9—1974, с. 56) актерам Малого театра. Твардовский писал о Пушкине, «выражая свою сыновнюю любовь к великому поэту России» (8—1976, с. 155). В этом контексте практически любое указание на литературное взаимодействие приобретало сентиментальный оттенок: «Оставшись один, без Добролюбова и Чернышевского, во главе опального журнала, Некрасов не сложил оружия. Верным его соратником продолжал быть Салтыков-Щедрин» (9—1969, с. 171).

Морализаторство, в свою очередь, тоже захватывало новые территории — те, с которых отступала идеология. Показателен анализ романа «Разгром». В эпоху вульгарной социологии главным в фадеевском тексте был вопрос классового происхождения героев: интеллигент Мечик не смог влиться в коллектив и превращался в предателя, пролетарий Морозка, несмотря на мелкие недоразумения, становился красным героем. В «эпоху патриотизма» трактовку определяла защита родины от интервентов и приравненных к ним белых. Новый учебник вобрал и то и другое, но теперь во главе угла — оказалась нравственность: «Фадеев сопоставил рядового пролетария, отсталого в культурном отношении, с интеллигентом. И тем не менее Морозка проявил себя более нравственным человеком по сравнению с индивидуалистом Мечиком» (10—1976, с. 185).

Сентиментальность, моралистическое «воспитание чувств» предстает мировоззренческой категорией. Это новая призма, пришедшая на смену патриотизму; через нее рассматривается теперь весь литературный процесс. Например, при анализе «Евгения Онегина»:

Роман Пушкина не ограничен рамками одной, хотя и очень важной, социально-исторической проблемы. В нем поэтически освещен целый круг вопросов жизни, моральных и эстетических, волнующих и людей нашего времени. Перечитывая страницы «Евгения Онегина», мы думаем о человеческих характерах и отношениях: о любви и дружбе, о верности и измене, о связи сменяющих друг друга поколений, о глубине и мелкости чувств, порядочности, честности и лжи, беспринципности (8—1968, с. 204).

Или в разделе итоговой главы, посвященной мировому значению русской литературы, где говорилось о теме «маленького человека»: «Сочувствие этому простому человеку — одно из ярких выражений гуманизма лучших писателей прошлого...» (9—1969, с. 418). При переработке сентиментальность пассажа усилили другим эпитетом: «Сочувствие этому беззащитному человеку...» (9—1974, с. 360). Писательский ряд, проливающий горькие слезы над судьбой простого народа, стал воплощением брежневского учебника.

Сентиментальность, помноженная на морализм, привела к полной победе «наивного реализма», борьбу с которым вел на заре советской методики Г.А. Гуковский. В дальнейшем «наивный реализм», отрицаемый на словах, многократно применялся на деле, особенно в разборах советской литературы. Новый учебник окончательно встал на детскую точку зрения. В нем всерьез обсуждается, любит автор своих героев или не любит, хвалит или порицает. Например, о героях Толстого: «Ни у кого из читателей не возникает сомнения, любит или не любит Толстой Пьера или Наташу, Элен или Берга» (9— 1969, с. 314). Или: «Любуясь своей героиней [Наташей Ростовой. — Е.П.], Толстой особенно ценит в ней "простоту, добро и правду"...» (9—1969, с. 316). Слово «идеал», закрепившееся за Татьяной Лариной, заиграло новыми красками. Любому школьнику становилось ясно, что Наталья Гончарова по многим показателям существенно уступала Татьяне)[14].

Нелюбовь автора к персонажу может подаваться объективно-аналитически: «Моральное лицо Фамусова приоткрывается в сценах с Лизой. В последующих эпизодах Фамусов высказывает свое мнение о книгах, о службе. Из разговора Софьи с Лизой мы узнаем, что Фамусов... ценит в людях лишь чины и богатство, да и сам он говорит Софье, что бедный человек не может быть ее мужем. Все это уже создает определенное представление о Фамусове» (8—1968, с. 116). В 6-м издании первое предложение сняли, решив, наверное, не учить школьников плохому. И так ясно, что автору Фамусов не нравится. Иногда же формулировали напрямую: «До сих пор ведутся споры о том, как Тургенев относится к Базарову. Но вряд ли у кого-нибудь возникает сомнение насчет того, как писатель расценивает "отцов"» (9—1974, с. 96).

Показательно, что если учебник упоминает литературоведческие споры, то это споры о том, как автор оценивает свой персонаж. Научность и неоднозначность трактовок, с которых начинался новый учебник, свелись к досужей методической болтовне. То же самое видим в истории Наташи Ростовой — толстовского «идеала»: «Изображение Наташи-матери в финале романа доныне вызывает споры. Читателей подчас огорчает произошедшая с нею перемена» (9—1969, с. 320). О чем тут спорить? О том, что хорошо бы поправить Толстого и переписать финал? Предмет для научного спора отсутствует (как отсутствует он и в случае с Базаровым). В результате у школьника складывалось снисходительное отношение к науке о литературе: что это за наука такая, если вся ее функция — изучать биографии писателей и выяснять, следовало ли рожать Наташе Ростовой?

Сочувствие «хорошим» героям (не прототипам, а именно придуманным «образам») могло стать инструментом оправдания не слишком советского автора. Например, эволюция творчества Чехова описана в учебнике следующим образом: «В его рассказах все чаще появляются образы простых тружеников, которым автор глубоко сочувствует» (9—1969, с. 356). Революционный же автор сочувствует обездоленным «образам» по обязанности. Некрасов под сентиментальным углом зрения оказался столпом сочувствия простому народу: «Сторонники "чистого искусства"... поучали поэта: "Брось воспевать любовь ямщиков, огородников и всю деревенщину". Однако поэт твердо стоял на своем: "Так как мне выпало на долю с детства видеть страдания русских мужиков от холода, голода и всяких жестокостей, то мотивы для моих стихов я беру из их среды..."» (9—1974, с. 152).

«Наивный» реализм достигал апогея в 10-м классе, с началом изучения советской литературы. Павел Корчагин, как и в «патриотическом» учебнике, оживал на фронтах Великой Отечественной войны, в труде советских людей, в борьбе за свободу капиталистических стран. Ему по-прежнему писали письма, адресованные в музеи Н. Островского[15]. Однако, в отличие от прошлых лет, Павка повернулся лицом к быту: продолжая быть образцом советского поведения, он стал не столько героем, сколько обычным человеком. В параграфе «Положительный герой в советской литературе» учебник прямо называл «идеалом» вождя, не отделяя реального человека от литературных персонажей: «Наша эпоха дает примеры осуществления идеала. Таким является для нас прежде всего личность великого Ленина...» (10—1976, с. 233)[16]. Ленин оказывался великим на бытовом, школьном уровне — как человек, который всегда поступал правильно и нравственно. Следуя наивному реализму, школа медленно уходила от реализма социалистического: герой-народ, герой- класс, герой-партия («партия и Ленин — близнецы-братья») становились в учебнике «живыми людьми», теряя аллегорическую составляющую.

Особенно трудно давались школе персонажи аллегорического типа, не имеющие отношения к социалистическому реализму. Учебник разрывался между соцреалистическим и наивно-реалистическим шаблонами, не зная, какой из них подходит лучше. Например, в случае с блоковской Незнакомкой: «"Незнакомка" — произведение о силе творческой фантазии, преображающей мир. Поэт говорит: "истина в вине", но его "вино" не сродни тому, которым глушат себя "пьяницы с глазами кроликов". Речь идет о духовном преображении сознания, позволяющем увидеть мир необычным и прекрасным. В этом смысле образ Незнакомки можно рассматривать как развитие образа Прекрасной Дамы. Но возникает он в мире кричащих противоречий» (10—1976, с. 96). Еще интереснее поступает учебник со стихотворением «На железной дороге»:

В нем передан трагизм юности, не находящей пути в жизни. «Пустынные глаза вагонов» мертвят молодость девушки, с жадной надеждой вглядывающейся в пролетающие мимо глаза поездов. Ее молодость оказалась «бесполезной», мечты — «пустыми», потому что жизнь не дала ей счастья.

<... > И тем более многозначительной оказывается рядом с девушкой фигура жандарма — символ леденящей силы самодержавия...» (10—1976, с. 97).

Интерпретатор, по-видимому, пропустил первые две строки и не понял, что девушка, лежащая «под насыпью, во рву некошеном» и смотрящая «как живая», мертва. Он дотошно развивает тему несчастной жизни, которой обречены все в царской России (жандарм, стоящий рядом с телом, удивительным образом оказывается символом удушающего режима); выясняется, что девушка с надеждой смотрит в окна поездов. Забавно, что эта явная ошибка сохранится во всех изданиях учебника (только фразу о жандарме в 6-м издании уберут как слишком тенденциозную.) Интерпретатору не нужны ассоциации с Анной Карениной, не нужны и интертекстуальные связи с другими стихотворениями цикла «Родина». Ему нужен «живой человек» — даже если он мертвый.

«Наивный реализм» вкупе с сентиментальностью и морализаторством уводил литературу от идеологических задач. Поскольку учебник использовал сразу несколько идеологических доктрин, строго-идеологическая интерпретация текста перестала быть обязательной. Вместо универсального цементного раствора «противоречий и противоречивости», использовавшегося в 1930— 1950-е годы, стали применять менее прочный раствор под названием «Споры не утихают до сих пор». Признавалось, что на целый ряд вопросов учебник не может дать однозначного ответа.

Лишенный идейного стержня и заполненный пересказом, он напоминал тягучее желе. В этом обстоятельстве — секрет его долгой жизни. Особенно устойчивым оказался учебник для 9-го (начиная с 1989 года — 10-го) класса, рассказывающий о русской литературе второй половины XIX века. Он пережил 1991 год и неоднократно переиздавался в 1990-е годы. Постепенно утрачивая откровенно идеологические пассажи — наряду с явными ошибками[17],— учебник успешно притворялся научным и свободным от идеологии. Подвергаясь с каждым переизданием значительным сокращениям, он только выигрывал от этого.

Инерция этого учебника ощутима и сегодня. Новые учебники, создававшиеся после 1991 года, так или иначе ориентировались на предшественника: сначала в задачах нравственного воспитания и комментированного чтения, затем, в 2000-е, в новопатриотическом воспитании и поддержании «духовности» (антирелигиозная пропаганда при этом сменилась религиозной, но основы трактовок, что характерно, остались неизменными).

Школа по-прежнему не знает, зачем изучать литературу. Вопрос, поставленный в эпоху оттепели, до сих пор не получил ответа. После крушения советской идеологии литература перестала быть главным идеологическим предметом. При этом нового важного для школы значения она не приобрела. Если в советской школе литература шла предметом № 1 (наряду с математикой), то в нынешней российской школе ее место где-то среди предметов второго ряда (вроде географии и химии). Методисты и учителя не только не придумали за двадцать с лишним лет новой концепции своего предмета, но даже не поставили перед собой такой задачи. Ответ на вопрос, зачем изучать литературу, либо кажется очевидным, либо сводится к традиционным ответам образца 1960-х годов. Среди учителей и методистов много сторонников «эмоционализма»: литературное произведение, как и в оттепель, представляет собой полигон для «отработки» чувств и переживаний учащихся. Есть сторонники «эстетического воспитания»: для них литература представляет единый пакет с представленной крайне поверхностно МХК (мировой художественной культурой). Возможны модификации «эстетического воспитания»: литература, например, рассматривается как обучение художественному письму (creative writing). Постоянно слышны голоса, твердящие о воспитательном значении литературы — в том примитивно-дидактическом смысле, что «кто читает Толстого, тот не употребляет наркотики в подворотнях». И более ничего. Даже возродившееся в 2000-е годы патриотическое воспитание словесники упустили: его передали большей частью преподавателям истории. Это творческое бесплодие педагогической мысли на первый взгляд поражает.

Однако ничего поразительного в этом нет. Педагогическая система современной России — слегка модифицированная советская система. На протяжении многих десятилетий формировалась армия методистов, целью которой было придумывать творческие приемы для проведения той или иной идеи, спущенной сверху. В формировании идей методисты не участвовали. Учитель же оказывался вдвойне подчиненным существом: его готовили для выполнения указаний методистов. Таким образом, вся система школьной педагогики опиралась на тактику, оставляя стратегию товарищам из ЦК. Передача школьного учебника в руки педагогов и методистов (учебники 1930-х годов писали университетские профессора и ведущие ученые-литературоведы) совпала с общим обветшанием советской идеологии.

Думается, откажись школа от брежневского (подлатанного в перестройку) учебника в 1991 году, сразу и бесповоротно, сегодняшняя идеологическая ситуация была бы совершенно иной. Но идеология из этого учебника не выпирала, трактовки казались здравыми и даже академичными, и учебник оставили до лучших времен. Почти двадцать лет школа продолжала давать примерно те же оценки писателям и текстам. Только к концу 2000-х годов стали появляться новые учебники, ориентированные на серьезное, научное изучение литературы («линейка» учебников издательства «Академия» под редакцией И.Н. Сухих). Теперь же снова — как когда-то, из правительственных сфер — раздаются голоса о «единой концепции» школьной литературы, выборе нужных произведений и правильных трактовках отобранных текстов. Только если раньше речь шла о воспитании настоящего советского человека, то теперь (с небольшим смещением оценок) при помощи литературы собираются воспитывать российских патриотов и «правильно мыслящих» граждан своей страны. Если в 1970-е годы в «не совсем наши» попадали Блок и Есенин, то теперь — Некрасов (Николай; неизвестно, как предполагается поступить с Виктором), Белинский и Булгаков (Михаил). Удивительное единодушие с советскими методистами сохранилось только по отношению к Салтыкову-Щедрину: он был потенциально опасным и для советских чиновников, и для сегодняшних[18].

К сожалению, школа за двадцать лет не смогла объяснить ни новой власти, ни своим ученикам, что литература — не инструмент воспитания, а, наряду с языком, важнейшая составляющая национальной идентичности, что из «русскости» (российскости) нельзя выкинуть ни Михаила Булгакова, ни Константина Победоносцева, а если что-то выкинуть, то мы вечно, как в советском анекдоте, будем двигаться в светлое будущее «на растопырках».

ЛИТЕРАТУРА

8—1939 — Поспелов Н, Шаблиовский П. Русская литература: Учебник для VIII класса средней школы. М.: Гос. уч.-пед. изд-во Наркомпроса РСФСР, 1939. [Общее руководство: проф. Н.Л. Бродский.]

8—1968 — Русская литература: Учебное пособие для 8 класса средней школы / Под ред. Н.И. Громова. М., 1968. [Авторы: Семенова Н.К., Спицына Н.А., Лахостский К.П., Громов Н.И.]

8—1976 — Русская литература: Учебник для 8 класса средней школы / Под ред. Н.И. Громова. 6-е изд., перераб. М., 1976. [Авторы: Семенова Н.К., Спицына Н.А., Коровин В.И., Громов Н.И.]

8—1977 — Русская литература: Учебник для 8 класса средней школы / Под ред. Н.И. Громова. 7-е изд. М.: Просвещение, 1977. [Авторы: Семенова Н.К., Спицы- на Н.А., Коровин В.И., Громов Н.И.]

8—1982 — Русская литература: Учебник для 8 класса средней школы / Под ред. Н.И. Громова. 12-е изд., дораб. М., 1982.

9&mdash1969 — Русская литература: Учебное пособие для 9 класса средней школы / Под ред. проф. Б.И. Бурсова. М.: Просвещение, 1969. [Авторы: Качурин М.Г., Мотоль- ская Д.К., Шнеерсон М.А.]

9—1974 — Русская литература: Учебник для 9 класса средней школы / Под ред. Б.И. Бурсова. 7-е изд., испр. и доп. М.: Просвещение, 1974. [Авторы: Качурин М.Г., Мотольская Д.К., Шнеерсон М.А.]

9—1982 — Качурин М.Г., Мотольская Д.К. Русская литература: Учебник для 9 класса средней школы. 15-е изд., дораб. М.: Просвещение, 1982.

9—1986 — Качурин М.Г., Мотольская Д.К. Русская литература: Учебник для 9 класса средней школы / Под ред. проф. Н.Н. Скатова. 17-е изд., дораб. М.: Просвещение, 1986.

10—1976 — Русская советская литература / Под ред. проф. В.А. Ковалева. М.: Просвещение, 1976. [Авторы: Бузник В.В., Бушмин А.С., Грознова Н.А., Выходцев П.С., Ершов Л.Ф., Ковалев В.А., Муратова К.Д., Павловский А.И., Тимофеева В.В., Хватов А.И., Шошин В.А., Шурыгина Т.С.]

10—1981 — Русская советская литература: Учебник для 10 класса / Под ред. проф. В.А. Ковалева. 6-е изд., перераб. М.: Просвещение, 1981.

Бурсов 1964 — Бурсов Б.И. Национальное своеобразие русской литературы. М.; Л.: Сов. писатель, 1964.

Макогоненко 1957 — Макогоненко Г.П. Радищев и его время. М.: ГИХЛ, 1957.

Макогоненко 1961 — Макогоненко Г.П. Денис Фонвизин: Творческий путь. М.; Л.: ГИХЛ, 1961.

[1] Статья подготовлена в рамках проекта «Изучение литературы в советской школе». Продолжение работы «Учебник патриотизма (литература в советской школе в 1940— 1950-е гг.)», опубликованной в: НЛО. 2009. № 97. С. 37—57.

[2] Кленицкая ИЯ. Как добиться эмоционального восприятия образа героя учащимися // Литература в школе. 1958. № 3. С. 24—32.

[3] Эта метафора из учительского жаргона получила широкое распространение в методической литературе и превратилась чуть ли не в термин. См., например, одно из первых его употреблений: «<...> "засушенные", регламентирующие каждый шаг программы» (Новоселова В.С. О художественной литературе и учителе-словеснике // Литература в школе. 1956. № 2. С. 39). На следующий год он уже широко используется учителями: «Очевидно, засушиваем мы, учителя-словесники, <....> чудесные образы художественной литературы <...>» (Коптева А.Т. Как я использую занятия по литературе в воспитательных целях // Литература в школе. 1957. № 2. С. 26).

[4] Полагаем, что сборники кратких содержаний произведений школьной программы, появившиеся на прилавках магазинов в 1990-е годы, вырастают именно из этого последнего советского учебника.

[5] Впрочем, эта мысль целиком заимствована из довоенного учебника. Ср.: «Грибоедов, несомненно, разделял идеи декабристов, но сомневался в их практической осуществимости. Больше всего смущала Грибоедова оторванность революционеров от народа: "Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный строй России", говорил он о декабристах» (8—1939, с. 221). Ленинские мысли о декабристах сначала были приписаны Пушкину, а затем метонимически распространились и на Грибоедова.

[6] С началом перестройки патриотическое хвастовство приглушили. В 14-м издании учебника (1986) цитата из М. Горького была сокращена до последнего предложения.

[7] Интересно, что в несколько измененной формулировке 6-го издания «реализм» стоит рядом с «народностью». Оба термина выражают один и тот же смысл: Фонвизин преуспел в выражении «правды жизни»: «Комедия "Недоросль" находится у истоков русской реалистической литературы. В пьесе Фонвизина — все русское, национальное: тема, сюжет, социальный конфликт и характеры действующих лиц» (8—1976, с. 36).

[8] Тенденция называть реализмом все мало-мальски ценное сложилась в литературоведении 1960-х годов. См., например, работы ученика Г.А. Гуковского — Г.П. Макогоненко «Радищев и его время» (1957) и «Денис Фонвизин: Творческий путь» (1961). Ср.: «Реализм, окончательно победивший в XIX веке и вобравший в себя достижения классицизма и романтизма, обретает свою жизнь именно здесь, в просветительской литературе XVIII века. <...> И при всех своих противоречиях, исторической ограниченности и непоследовательности именно этот метод, открытый просветительской литературой XVIII века, в последующем обогащенный историческим, социальным и эстетическим опытом человечества, лег в основу реалистического искусства XIX века» (Макогоненко Г.П. Денис Фонвизин: Творческий путь. М.; Л.: ГИХЛ, 1961. С. 126—127).

[9] В 1-м издании использовалось более осторожное выражение: «В XIX веке традиции Фонвизина продолжили А.С. Грибоедов и Н.В. Гоголь» (8—1968, с. 51).

[10] В 1-м издании говорилось: «...предшественником И.А. Крылова, А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина» (8—1968, с. 61—62). В 7-м издании формулировка обрела чеканность: «Радищев — предшественник великих русских писателей XIX века» (8—1977, с. 44).

[11] Оказалось, что у классиков можно учиться не только реализму, но и патриотизму. По-видимому, авторы почувствовали тенденциозность фразы и заменили ее в 6-м издании менее громкой: «В познании России, ее сил и возможностей Блоку, несомненно, помогла поэзия Некрасова» (10— 1981, с. 90).

[12] Со временем формулировки станут менее жесткими. В 15-м издании (1982) уйдет «великое зло»: «Но Катерине свойственны и религиозные предрассудки, которые заставляют молодую женщину воспринимать светлое человеческое чувство любви как наваждение, как смертный грех» (9—1982, с. 66). В 17-м издании (1986) после «эстетической стороны» появится продолжение: «Катерина с глубокой искренностью верит в заветы народной нравственности, которые нашли отражение в христианстве. Она чиста душою: ложь и разврат ей чужды и отвратительны» (9—1986, с. 56).

[13] В большом количестве этот материал казался школе опасным. Если в 1-м издании Тургенев представал двуликим: как летописец революционного движения (для юношей) и живописец любви (для девушек), — то при первой переработке, в 7-м издании, из тургеневской главы выпали параграфы, рассказывавшие о «Месяце в деревне», «Дворянском гнезде», «Вешних водах». Осталось лишь перечисление произведений, в которых Тургенев «поэтически рисует... чувство любви» (9—1974, с. 74).

[14] В трактовке Татьяны новый учебник, как и во многих других случаях, сопрягал друг с другом интерпретации из прежних учебников. С одной стороны, как и в учебнике 1950-х годов, главное, что Татьяна — «русская душою». Ее финальный монолог «выдержан в духе исконной народной морали» (8—1976, с. 148). С другой стороны, как и в учебнике 1930-х, Пушкин, думая о Татьяне, рассуждает классово: «Итак, в русской действительности Пушкин обнаружил две культуры: дворянскую и народную. Идеалом поэта выступила единая культура, сочетающая в себе высокие достижения дворянской образованности и гуманную народную нравственность» (8—1976, с. 148—149). Надо думать, эта идеальная культура и воплотилась в СССР эпохи развитого социализма.

[15] «В музее Н. Островского в Москве хранится экземпляр романа, изданный в блокадном Ленинграде, здесь же обгоревшие, простреленные пулями книги Островского, их брали советские солдаты, отправляясь в бой с фашистскими захватчиками. <...> "Как закалялась сталь" была с героями-молодогвардейцами. <...>

Имя Павла Корчагина обрело жизнь буквально на всех континентах. Н. Островский словно предугадывал судьбу своего романа, предчувствовал, что его книга станет бесстрашным солдатом, подымется вместе со своим народом на тяжелую борьбу с фашизмом. <... >

И сегодня, спустя сорок лет после выхода романа, в музеи Н.А. Островского (их два — в Москве и Сочи) приходят письма со всех концов страны» (10—1976, с. 231).

[16] В 6-м издании (1981) это утверждение снимут: наверное, за излишнюю прямолинейность.

[17] В 6-м издании учебника для 8-го класса Чичиков обозначен как «торговец мертвыми душами» (8—1976, с. 229). В 12-м издании Чичиков — «скупщик мертвых душ» (8— 1982, с. 230).

[18] См.: Островского и Тургенева ставят в школах на особый контроль. Общественная палата разрабатывает концепцию «патриотичного» изучения литературы // Известия. 2013. 7 марта (http://izvestia.ru/news/545948).

Опубликовано в журнале:

«НЛО» 2014, №2(126)

Роль русской епархии в Америке в развязывании Первой мировой

прот. Михаил Аксенов-Меерсон

Данное исследование возникло в ходе написания очерков из истории Православной Церкви в Америке и потому опирается на уже рассмотренную ранее историю присоединения части русинской иммиграции в Америке к русской епархии. В очерках была сделана попытка посмотреть на этот аспект американской религиозно-иммигрантской истории через призму политической истории европейской и, в особенности, русской. В главах же, публикуемых в этом номере НЖ, напротив, читателю предложен взгляд на европейские события в контексте американских.

Публикуемый отрывок представляет собой первую часть исследования о том, какую роль сыграло различие политико-религиозного мышления в Новом и Старом Свете. Это различие было бессознательным фактором, подтолкнувшим Австро-Венгрию и Россию к конфликту, вылившемуся в Первую мировую войну. Локальные события религиозной жизни малозначимых иммигрантских общин в Америке, будучи отраженными в средствах информации на европейском континенте, приобрели мощный общественно-политический резонанс. Эти события, вроде перехода части униатов в православие, на которые в Америке почти никто, кроме самой этой общины, не обратил никакого внимания, воспринятые через призму их конфессионально-этнической политики, породили в империях Габсбургов и Романовых взаимную подозрительность, которая мешала им разрешить дипломатически противоречия их интересов, завязанных на балканской проблеме. Миссионерская деятельность русского священноначалия в Америке, формально объединившего под русским омофором бывших униатов из Австро-Венгрии и сербских иммигрантов из самой Сербии и из австрийских территорий, представлялась австро-венгерским политикам подготовительным плацдармом, с которого Россия, якобы, готовила наступление с обоих флангов на Габсбургскую империю. На эту предполагаемую угрозу габсбургская администрация отвечала организацией среди русинов движения за украинскую самостийность, а также занялась покрывательством большевистских вождей (Троцкого и Ленина). С другой стороны, вдохновленные ростом православной епархии в Америке за счет обращенных униатов-русинов, русские славянофильские круги, включая царя, сделали ставку на обращение в православие тех же русинов в самой Австро-Венгрии, поддерживая среди них пророссийские настроения в пику украинской карте австрийцев. Эта «холодная война» за русинов, которая велась с начала 1890-х годов, усилилась именно ко времени начала Великой войны и способствовала последовательной коррозии длительного монархического согласия трех императоров (российского, австрийского и германского), что, в конечном счете, могло только способствовать развязыванию военных действий. Вся иллюзорность российской политики, направленной на «спасение» русинов, проявилась уже в ходе самой войны на занятой русской армией галицийской территории, что вызвало ответный террор австро-венгерских властей против ни в чем не повинного русинского населения. Война между двумя армиями, российской и австро-венгерской, после падения монархии в России переросла в Гражданскую войну. Направляемая большевиками и ведомая в значительной мере профессиональными военными из числа освобожденных по сепаратному мирному соглашению австро-венгерских и германских военнопленных, вошедших в Красную армию, эта Гражданская война уничтожила как остатки прежнего монархического режима, так и начатки режима демократического, и передала обескровленную войной Россию в руки режима коммунистического.

Прот. Михаил Аксенов-Меерсон

К моменту присоединения русинской иммиграции в Америке к русской епархии почти вся епархия ютилась в русском соборе в Сан-Франциско. В ее составе находилось несколько церквей на проданной Соединенным Штатам Аляске, с бегущим оттуда духовенством, и по-существу не зависящая от нее греческая церковь в Новом Орлеане с присланным из России греческим священником. В начале 1890-х годов, по словам архиепископа Платона (Рождественского), главы русской епархии в Америке с 1907 по 1914 год, без всякой инициативы с ее стороны в ее ограду «буквально ворвались» русины-униаты1, которых отказалась признать местная католическая иерария. Переход в русскую епархию огромного греко-католического прихода в Миннеаполисе и последующее вступление в епархию других карпаторосских униатских приходов вместе со своими церквами образовали тело епархии, разбросанной по территории Соединенных Штатов и Канады. К началу Первой мировой войны русская епархия состояла в массе своей из карпатороссов.

Первая мировая война, потрясшая до основания Старый Свет, принесла многие потрясения и в Новый, не исключая и жизнь американской епархии РПЦ. Однако в этом очерке мы рассмотрим обратную причинность: не столько влияние войны на американскую православную епархию, сколько влияние самой епархии на Первую мировую войну, более того, ее бессознательный, но тем не менее, на наш взгляд, решающий вклад в развязывание этой войны. В качестве преамбулы к развитию этого тезиса, могущего показаться парадоксальным, скажем, что в этой войне новые силы, вызванные к жизни эпохой модерна и в начале ХХ века вошедшие в возраст, насильственно свергли и разрушили тысячелетнюю державу религиозных теократий.

Первая мировая война привела к падению четырех империй: Российской, Австро-Венгерской, Германской и Оттоманской, – которые были заменены республиканскими, революционными или националистическими правительствами стран, возникших после их распада. Падение империй завершило тысячелетний режим теократий, христианских и исламской, и привело к мировому господству секуляризма, либо либерального, либо агрессивного революционно-тоталитарного типа в форме идей коммунизма и национал-социализма. Потому можно назвать эту войну еще и войной между тысячелетними христанскими теократиями – имперскими наследницами Римской империи: Священной Римской империей (962–1806), превратившейся в Австрийскую (1804–1867), а затем Австро-Венгерскую (1867–1918), возглавлявшихся одним и тем же домом Габсбургов, с одной стороны, и Российской, сознающей себя наследницей Византии, Восточной Римской империи, с другой. До середины ХIХ века Австро-Венгерская империя оставалась главной политической опорой Римской Церкви до такой степени, что ее императоры даже обладали JusExclusivae, т. е. правом вето при избрании Папы, которым пользовались, даже когда теократический режим Австрийской империи был заменен либеральной конституционной монархией. Последний раз Вена воспользовалась этим правом в 1903 году, когда Франц-Иосиф наложил вето на «обеспеченную кандидатуру кардинала Рамполлы», бывшего госсекретаря Папы Льва XIII. Вместо Рамполлы на папский престол был выбран кардинал Сарто под именем Пия X2.

Сама австрийская монархия считала себя политической хранительницей западно-римского христианства, подобно тому как российский император мыслил себя преемником византийских императоров, а потому защитником всех православных в мире. Византия же была завоевана и поглощена исламом в Оттоманской империи (1453), считавшей себя также истинной преемницей того геополитического целого, которым была империя Римская.

Конечно, на это легко возразить, что в отличие, скажем, от Тридцатилетней войны XVII века между католиками и протестантами, в Великой войне религиозные лозунги не были решающими, если и вообще фигурировали. Мы не собираемся здесь оспаривать современный анализ, видящий в причинах войны столкновение вполне секулярных и современных капиталистических интересов и тяжб за старые и новые колонии и рынки сбыта европейских империалистических держав, или же конфликт национализмов малых наций, стремившихся приобрести и усилить за счет других наций или государств свою собственную государственность. Однако политические военные альянсы переигрывались неоднократно и в прошлом, и они могли бы быть переиграны и в этот раз, стань, например, русский царь, и особенно его министр иностранных дел Сазонов, на точку зрения министра Дурново, считавшего, что России нечего делить с Австро-Венгрией и Германией и они могут продолжать существовать в мире, разрешая возникающие конфликты умелой дипломатией3.

Цель же этого очерка – довести до исторического сознания те глубокие, можно сказать подводные, течения, которые в силу своего религиозного, и потому в новое время маргинального, характера не были осознаны даже и воюющими сторонами в качестве реальных факторов и причин конфликта. Это, впрочем, не означает, что эти факторы воюющими сторонами вовсе не учитывались. Просто в Новое время о них было как-то не принято говорить и, тем более, придавать им решающее политическое значение. ХХ век вышел из-под развалин старого мира, Первой мировой войной погребенного, и потому смотрел на истоки войны уже своим секулярным взглядом, подслеповатым по отношению к религиозной специфике невозвратно ушедшей эпохи.

В публикуемых в этом номере НЖ главах очерка я предлагаю посмотреть на недоразумение относительно «русскости» русинского или карпаторосского населения Австро-Венгрии, якобы колебавшегося между австро-венгерским униатством и русским православием; недоразумение, раздутое в миф именно русской православной епархией в Америке, куда в течение двух десятилетий перед войной вошли русины-униаты, иммигрировавшие из Австро-Венгрии в Америку.

ПРИЧИНЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ И ГАЛИЦИЯ

Герхард Динес, заместитель директора австрийского музея «Йоаннеум» в городе Грац и куратор проходившей в Австрии выставки в 2013 году, посвященной истории лагеря для русских военнопленных времен Первой мировой войны, сказал: «Первая мировая война стала забытой войной»4. Что он имел в виду? Судьба победителей оказалась не намного счастливее судьбы побежденных. И те, и другие стыдились и обращались к истории с основным вопросом: как война могла произойти? Хотя ответы даются разные, историки подчеркивают случайный характер возникновения войны. Победители винят побежденных – Австро-Венгрию и Германию как зачинщиков. Что касается России, то она, проведя предварительно всеобщую мобилизацию и медля с ее отменой, тем не менее никому сама войны не объявляла, хотя и сосредоточила свои войска на австрийской и германской границах с целью оказать дипломатическую поддержку Сербии.

Однако поражает тот факт, что с самого начала, по мере продвижения российских войск по территории Галиции и Буковины, в ответ на объявление Австрией войны России 6 августа 1914 года, русское правительство сразу же стало образовывать на завоеванной территории собственные губернии. В течение первых месяцев войны были созданы Львовская и Тернопольская, позже – Черновицкая и Перемышльская губернии Российской империи. Губернии делились на уезды, а их администрация и на губернском, и на уездном уровнях практически полностью комплектовалась чиновниками из России. Это само по себе представляется вызывающим поведением одной из воюющих сторон на только что занятой территории противника, причем именно той стороной, которая была втянута в войну как бы против своей воли и ради защиты даже не своего, а чужого государства – Сербии.

Генерал-губернаторство было образовано с несвойственной русской бюрократической машине расторопностью уже 25 августа, меньше чем через три недели после объявления войны и сразу же с занятием русскими войсками части Галиции. Губернатором был назначен генерал граф Георгий Александрович Бобринский, канцелярия которого начала работу во Львове 5 сентября, как только русские войска взяли город. Военный губернатор Бобринский в своей программной речи заявил: «Я буду учреждать здесь русский язык, закон и строй», – и сразу же начал проводить политику, направленную на скорейшую инкорпорацию Восточной Галиции в состав Российской империи. Это выглядело агрессией по отношению к территории противника, которая никогда не была российской территорией, уже полтора века принадлежала Австро-Венгрии и могла отойти к ней обратно при перемене военной фортуны (что и произошло через несколько месяцев, а именно в июне 1915 года, в связи с контрнаступлением войск центральных держав). Несмотря на эту довольно необычную и явно вызывающую в военных условиях политику, граф Бобринский был поощрен правительством Российской империи и вскоре из временно исполняющего обязанности генерал-губернатора императорским указом был утвержден в этой должности, а затем, при посещении царем Львова, был пожалован званием генерал-адъютанта с прибавлением к фамилии именования «Галицийский»5. Когда же Галиция в результате отступления русской армии опять оказалась внутри Австро-Венгрии, это новое русское губернаторство не было упразднено, канцелярию «временно» эвакуировали в Киев. Это означало, что русское правительство не отказалось от завоевания Галиции и не потеряло надежду на ее окончательную инкорпорацию в состав Российской империи. Упразднена канцелярия военного губернатора была лишь в марте 1916 года, когда надежда на скорую русскую победу стала угасать.

Надо отметить, что ничего подобного не происходило при занятии русскими войсками Восточной Пруссии и области Мазурских озер. Здесь Россия не учреждала никакого русского губернаторства и собственной администрации. Завоеванная территория была под военным режимом действующей армии (российской), пока не была отбита обратно немцами. Чем же в этом смысле отличалась Галиция? Оче-видно тем, что русское правительство имело на нее свои виды, желало ее завоевать, получить в качестве своей собственной территории еще до подписания всякого мирного соглашения. Также очевидно, что оно полагало местное население своим, русским, и потому поставило над ним русских чиновников. Если до начала войны не было оснований утверждать, что Российская империя имела какие-то завоевательные цели в отношении Австро-Венгрии, то такая решительная инкорпорация в ее состав захваченной в первые месяцы войны территории уже не могла оставить у противника сомнений, что со стороны России эта война – захватническая.

Пока историки не нашли никаких свидетельств, что захват Галиции и ее присоединение к Российской империи серьезно планировались на правительственном уровне. Однако именно о том, что таковые намерения питали в некоторых кругах, в том числе и самодержец России, свидетельствует «Записка» П. Н. Дурново Императору Николаю II, написанная в феврале 1914 года, за пять месяцев до начала войны. В этой «Записке» бывший российский министр внутренних дел и действительный член Государственного Совета, кроме того, возглавлявший (1908–1915) в его составе крайне правую группировку6, писал царю следующее про Галицию: «Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. (Курсив мой. – о. МАМ) Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан, сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров»7. Слова Дурново подтвердились в прошлом уже несколько раз и на наших глазах подтверждаются снова.

О какой же «идее национального сентиментализма» и о «какой ничтожной горсти русских по духу галичан» говорит Дурново в своей «Записке» как о возможной причине войны, и уж во всяком случае как о рациональном основании включения этой части Австро-Венгрии в состав Российской империи в форме готовых губерний и уездов? Речь идет о русинах-униатах, поскольку именно переход этой небольшой иммигрантской общины обратно в православие – вступление в русскую епархию в Америке – дал основание определенным слоям русского общества, Церкви и правительства, включая царя, считать и коренное славянское население Галиции потенциально православным, а значит и «русским». Что и привело к эскалации вражды между католической Австро-Венгрией и православной Россией – вражды, перешедшей сначала в «холодную войну» между ними, а затем и в Первую мировую войну.

ВЛИЯНИЕ АМЕРИКАНСКОЙ ЕПАРХИИ НА СОБЫТИЯ В РОССИИ И ЕВРОПЕ

Добровольный переход униатов-русинов в православие через вступление в русскую епархию в Америке продолжался в довоенный период несколько более двух десятков лет и получил широкую церковно-политическую огласку в русской прессе, прежде всего, через издание «Американского православного вестника». К тому времени «русская Америка» уже исчезала. С продажей Аляски русское присутствие в Америке пошло на нет и, кроме нескольких приходов на Аляске, в конце концов сохранилось в русском соборе в Сан-Франциско, где чуть ли не номинально ютилась русская епархия в Соединенных Штатах.

Русины-иммигранты из Австро-Венгрии, называвшие свою Галичину и свою общину «Русью», слили это название с «русской Америкой» православной епархии, тем самым возродив «Американ-скую Русь». А «Американская Русь», уже приняв в себя иммигрантов – галичан и карпатороссов, – ретроспективно закрепила за Галицией и Закарпатьем с частью униатского русинского населения названия «Червонной Руси» и «Угорской Руси» как потенциальной территории «Руси Державной». Эти понятия прочно вошли в лексикон «Американского православного вестника» (АПВ) и российских славянофильских кругов. Из-за магии языка этот переход униатов в православие в Америке сыграл немалую роль в дезориентации российской внешней политики и подлил масла в огонь искреннего православно-освободительного панславизма, или, по словам Дурново, в пропаганде «идеи национального сентиментализма» по защите «русских по духу галичан». Эта идея была подхвачена и превратилась в целое движение в славянофильских кругах, и ею увлекся сам Государь Император. При этом она полностью умалчивалась в среде профессиональных политиков, включая и министра иностранных дел. Ведь они понимали ее взрывной характер, способный вызвать международный конфликт. Но, уйдя в политическое подсознание двух соседствующих империй – Австро-Венгерской и Русской, – эта идея начала генерировать такую вражду и подозрительность между ними, под конец уже переходящую в паранойю, что и сами политики и дипломаты оказались бессильны ее контролировать. Эта «идея национального сентиментализма» по защите галичан, вначале принявшая довольно скромную форму информационной войны, стала даже уже не искрой, а довольно долго тлевшей пороховой бочкой, взорвавшейся в конце концов в Первую мировую войну. Дурново своей «Запиской» попытался затушить ее хотя бы в сознании Государя. Но «Записка», как уже известно из истории, не возымела действия или же запоздала.

Ряд историков видят в обращении русинов-униатов в Америке продолжение русской имперской политики, направленной на распад Австро-Венгрии. Их мнение – ретроспекция, в которой предвоенные и военные настроения проецируются назад, на русскую политику уже с середины ХIХ века. На самом деле идея «освобождения» русинов-униатов из-под австрийского владычества возникла в некоторых российских кругах именно под влиянием перехода их в православие в Американской русской епархии. Здесь уместно привести отрывок из главы «История Американской Руси» в книге Иеронима Луцика «Народная история Руси». Иммигрант из Австро-Венгрии, Луцик, одно время редактор издававшейся в Америке проукраинской униатской газеты «Правда»8, перейдя в США в православие – и с тем в русскую епархию, написал и издал в Америке (в 1911 г.) популярную историю русинов, начиная от крещения Руси до иммиграции части русинского населения в Северную Америку: «Ледва тридцать лет минает от часу, коли первыи русскiи переселенцы так из Державной, як из при- и закарпатской Руси прибыли до Америки... Русский народ в Полночной Америке живет роскинутый на великом просторе целых Соединенных Штатов, от Нью-Йорка до Сан-Франциско и от Миссури до Рио-Гранде. Наибольше русских живет в штатах: Нью-Йорк, Нью-Джерзи, Пеннсилвания, Огайо, Массачусетс, Коннектикут. Русские переселенцы начали наплывати до Америки около р. 1880. Наибольше прибыло их из Галичины и Угрии, а с 1905 р. начинает много прибывати и из Державной Руси, хоть там людям поводится далеко лучше, чем в Прикарпатской Руси. Из Галичины прибыли до Америки первые переселенцы из Лемковщины»9. Мы оставляем язык и орфографию автора. Они ясно показывают различие между тем, что под словом «русский» понималось в «Державной Руси», а что в «Прикарпатской».

Именно с переходом этих иммигрантов в православие на них и обратили внимание в самой России. Хотя славянофилы в первой половине ХIХ века и сформулировали идею панславизма с Россией в качестве покровительницы всех славян, но определяющим фактором этой идеи они ставили именно православие. Россия обязана защищать православных славян, не имеющих собственной государственности и живущих под гнетом других государственных исповеданий, именно потому, что она – суверенное православное государство. Униаты, естественно, не подпадали под эту категорию, поскольку и для своих правительств, и для русского правительства они были католиками. Вспомним, что еще Аугсбургский религиозный мир, достигнутый на рейхстаге Священной Римской империи (1555) под председательством дома Габсбургов, учредил принцип Cuiusregio, eiusreligio, т. е. чья страна (правление, правительство), того и религия. Так возник практически общеевропейский закон, по которому правящая династия определяет государственную религию своей страны и определяется ею. Правда, этот принцип распространялся в Западной Европе только на две наиболее могущественные стороны, а именно на католиков и лютеран, все остальные исповедания были из него исключены. Но и императорская Россия жила по тому же принципу: православие было государственной религией, и Царствующий Дом обязан был быть православным.

Уважая принцип государственно-религиозного суверенитета других европейских государств и их правящих династий, и Дом Романовых не претендовал на какое-либо влияние на славянское население Австро-Венгерской империи, поскольку это население было католическим и находилось под властью католического монарха. Из числа славянофилов один лишь Михаил Погодин (в 1835 и 1839 гг.) выдвинул идею инкорпорирования карпаторосского населения в Российскую империю10. Однако российское правительство проигнорировало эту идею полностью. Более того, начиная с Французской революции, Наполеоновских войн и Священного союза и вплоть до последних десятилетий ХIХ века, отношения между тремя империями: Австрийской, Российской и Германской, несмотря на естественные трения их как соседей, определялись духом консервативной солидарности имперских правительств против общеевропейского национально-освободительного и социального движения. Как при императоре Павле Суворов, назначенный главнокомандующим союзными войсками европейских империй, защищал Австрию от революционной Франции, так и русский генерал Паскевич при Николае I подавлял Венгерское восстание 1848 года для сохранения единства империи Габсбургов.

Что же касается самих русинов, то и они поддерживали австрийскую имперскую власть, поскольку та обеспечивала им равенство перед законом и защищала их как могла от национального притеснения и дискриминации со стороны поляков, словаков и венгров. В одном из современных обзоров истории русинов их причисляют к народам, которые на протяжении всей своей истории претерпевают «бесчисленные и кажущиеся бесконечными страдания и притеснения» именно в качестве народности11.

РУСИНЫ. ИСТОРИЯ ОБЩИНЫ МЕЖДУ ГОСУДАРСТВАМИ

Именно эту историю, малознакомую, мы и должны кратко обозреть, чтобы понять саму специфику и даже уникальность основного контингента русской епархии – карпатороссов. Изначально они составляли население Галицко-Волынского княжества, созданного князем Романом Мстиславичем в 1199 году и превращенного в королевство Галиции и Лодомерии в 1254 году, когда князь Даниил Галицкий принял от Папы Римского Иннокентия IV титул «короля Руси» и основал галицкий Королевский Дом и династию «королей Руси», или «князей всей земли русской, галицкой и владимирской» (rexRussiae). Население, оставшееся в массе своей православным, и именовало себя «русинами», прилагательное от которого – не «русинский», а «руський» или «русский». Но их пограничное положение на стыке больших государств сделало и саму Галичину, как называлась эта земля, и ее обитателей – русин, объектом постоянных военных и дипломатических завоеваний и переделов. В XIV веке в результате почти полувековой войны за нее между Польшей, Венгрией и Литовской Русью земли Галицко-Волынского княжества были поделены между этими государствами.

Польское королевство получило часть княжества с городами Галичем и Львовом, Подляшье, Люблин и южные земли Подолья, а также – часть Волыни с городами Белзом и Холмом, а Великое Княжество Литовское – Волынь с Владимиром и Луцком, Полесье и часть Подолья. Таким образом русины оказались разделены между Польшей и Княжеством Литовским, а после их объединения в XVI веке уже целиком оказались под властью католичества и втянуты в орбиту восточно-европейской политики. Не имея собственной государственности, через всю последующую историю они оставались ее жертвой. К тому же, они были вынуждены видеть себя глазами завоевателей, неизменно пытавшихся их ассимилировать в культуру того государства, под власть которого их определила на данный момент историческая судьба.

В западных справочниках и энциклопедиях русины называются «рутенцами». Американская энциклопедия дает им следующее определение: Ruthenians – «историческое название украинцев, соответствующее украинскому ‘русины’. Английское слово Ruthenians происходит от латинского Rutheni (ед. число Ruthenus), от которого произошло немецкое Ruthenen и похожие слова на других языках. Первоначально так называлось кельтское племя в Южной Галлии». В Средние века так назвали обитателей Киевской Руси – по западной средневековой практике давать новым народам, появившимся на горизонте, имена древних исчезнувших племен. Впервые это слово в применении к обитателям Руси встречается в Annales Augustiniani в 1089 году и с того времени веками использовалось на Западе для латинского именования восточных славян, и в особенности украинцев и белоруссов12.

Другая энциклопедия определяет их как галицко-волынское население, вначале вошедшее в состав Литовской Руси, потом Речи Посполитой, а после раздела Польши (1772) доставшееся Австро-Венгрии, где их культурным центром веками был Львов (Львив, или Лемберг). С конца XVI века это население было постепенно переведено в униатство, то есть православие по обряду и церковным обычаям, но подчиняющееся Риму и исповедующее католичество. Переход этот произошел в две стадии, в результате Брестской унии (1595 года) и Ужгородской унии, которая включала устное соглашение (1646 года), позднее подтвержденное письменными соглашениями (1664 и 1713 гг.). Сама эта многоступенчатость свидетельствует о том, что в значительной мере уния была насильственным переводом православного населения под власть католической иерархии13. В результате образовалась Греко-Католическая Церковь, православная по обряду и языку (церковнославянскому) и ряду специфически православных обычаев (женатое белое духовенство, совершение миропомазания священником и т. д.), католическое по подчинению Риму, богословию и формированию духовенства в католических семинариях. Веками эта Греко-Католическая Церковь оставалась специфически русинской (Карпаторосской Церковью). Уже здесь было заложено глубокое противоречие в сознании католической иерархии, с одной стороны, и массы мирян – с другой; противоречие, проявившееся несколько веков спустя в легком и безболезненном переходе русин-униатов обратно в православие уже в Америке. Рим считал эту аранжировку с византийским обрядом православным лишь по форме, но католическим по содержанию, в то время как русины воспринимали ее как православную по содержанию, а католическую лишь по форме. Но в силу ее своеобразного устройства, предоставляющего приходам жить на низовом уровне своей привычной православной жизнью, она служила русинам в странах римско-католического большинства (и в Галиции, и в Венгрии) бастионом, предохраняющим от ассимиляции в господствующие католические культуры. В католических странах это русинское население в силу своей религиозной, якобы, «второсортности» было отодвинуто в низший малообразованный класс мелких фермеров и зависимого крестьянства. В этом качестве в Польше его эксплуатировала польская католическая шляхта, в Австро-Венгрии – средний класс, в который оно не могло попасть из-за отсутствия должного образования, а входя в него, неизбежно ассимилировалось уже в венгерской культуре. Эта превратность их исторического существования отразилась в множестве имен, которые они носили: «галичане», «карпатороссы», «рутенцы», «лемке», – имен, свидетельствующих, что на их собственное самосознание «русин» накладывалось и географическое положение, и то, кем и как их видели те государственные образования и народности, под власть которых их ставила сама пограничность их исторической судьбы. Что сохраняло их идентичность – так это православие, а точнее даже – православный обряд на церковнославянском языке, внутри которого береглась историческая память даже тогда, когда этот обряд был включен внутрь католичества в институте униатства, как бы специально для них изобретенного.

РУСИНЫ В ЛИВОНСКОЙ РУСИ

Само имя «русины» указывает на древнее формирование такого самоопределения, сохранившегося до наших дней. По мнению академика А. А. Шахматова, древние славяне зародились на склонах Кар-патских гор14. В XV–XVI веках жители Львова, Киева или Чернигова еще не знали никакой «Украины». Само это слово появляется именно в лексиконе Польши для обозначения «окраины». Но Западная и Юго-Западная Русь себя окраиной не считали. Наоборот, они долго оставались центром, в котором продолжала свободно жить и развиваться православная культура. Это сознание своей центральности в русской истории укоренилось настолько, что в конце XVII века, уже после века Унии, православный игумен Киево-Михайловского монастыря Феодосий Сафонович написал обзор русской истории15, начав от Ноя, но так и не добравшись до Москвы. Эта русская история, ограничивающаяся пределами «киевского центра и государства русско-литовского», была столь популярна, что, войдя в Синопсис Инно-кентия Гизеля, выдержала 25 изданий в течение двух веков, «вплоть до последнего – в 1861 году»16.

Возможно, что именно в Западной Руси и началась проповедь Евангелия. Как пишет о. Владимир Зелинский, «...по преданиям, западная часть нынешней Волыни уже с конца IX века входила в епархию равноапостольного Мефодия (умер в 885 г.), простиравшуюся от Моравии до волынских рек Буга и Стыри.»17 Галицкая Русь помнила, что именно она дала Москве ее первого митрополита из русских – св. Петра. После 1241 года, когда после трех сокрушительных поражений коалиции русских князей Русь как независимое государство перестала существовать, сохранились неразгромленными западнорусские княжества. Галицкий князь Даниил, в надежде получить поддержку Европы против монголов, принимает в 1254 году католичество18. Но большинство населения остается православным.

Впрочем, не от Европы и католичества приходит поддержка против Орды, а от одного из языческих литовских племен. Литовские князья, от Миндовга (1240) г. до Ягеллы (1377–1434), объединяли литовские и западнорусские княжества для противостояния уже не столько Орде, сколько западным Крестовым походам против литовцев и славян. Папа Иннокентий Третий провозгласил Крестовый поход против прибалтийских язычников. Для завоевания были созданы три военных ордена: Тевтонский, Ливонский и Меченосцев, – которые, неся католическую веру, пользовались любой слабинкой соседей, чтобы завоевать не только язычников, но и крещеных славян, причем не только православных, но и своих, католиков.

Для защиты от крестоносцев Миндовг создает коалиционное государство, куда входят княжества Западной и Юго-Западной Руси. Это государство успешно сопротивляется Тевтонскому ордену, сумевшему завоевать всю Прибалтику. Литовские князья при этом не покоряют русские земли; русские княжества присоединяются к литовско-русскому государству сами, видя в нем защиту от немецких Орденов и от Орды. В XV веке, когда Великое Княжество Литовское, Русское и Жмудское стало могучей европейской державой, к нему присоединились уже и Смоленская, Орловская, Калужская, Тульская и Курская земли. Граница проходила в районе Можайска. Русский князь мог перейти под власть Москвы со всей своей землей, этим не нарушая обычаев и законов, как часто и делалось, особенно когда, под натиском католицизма, православных лишали прав и оттесняли от участия в политическом процессе, т. е. в социальной самозащите19. В самой Литовской Руси власть Великого князя была ограничена сеймом; русским в нем принадлежало большинство, так как 80% населения были православными. До крещения Литвы в католичество в 1386 году русские доминировали и в культурном отношении. Древнерусский язык был официальным языком Литовской Руси, на нем велись летописи. Он и остался государственным языком не только после обращения Литвы в католичество, но и после присоединения ее к Польше. И в Речи Посполитой, смешанном польско-литовско-русском государстве, и даже в Польше на русском языке писались все официальные документы вплоть до 1791 года, уже после первого раздела Польши, по которому она утрачивала свой федеративный строй. Конечно, как указывал историк А. В. Карташев, язык этот, «нося имя ‘русского’... отражал в себе оформление белорусского диалекта и по лексикону и по грамматической морфологии». Он продолжал отражать и культурное доминирование православной традиции. По подсчетам Карташева, до конца XVII века во всей Литовской митрополии, при наличии восьми епископов и одиннадцати тысяч «попов русских», местная Православная Церковь «вместе с монастырями числила в своем составе от 4 до 5 тысяч приходских центров»20. Никогда не провозглашавшая своей автокефалии, эта церковная область продолжала числиться митрополией Константинопольского патриархата, будучи фактически автономной.

Литовские князья долгое время видят в русских естественных союзников и против немцев, и против Орды. Миндовг, основатель коалиции, ищет помощи против Тевтонского ордена у новгородцев и заключает договор (1262 г.) с Александром Невским о совместном походе против немцев. Похода не вышло, так как Миндовг был убит заговорщиками из числа литовской знати. Ольгерд заключает союз с Михаилом Тверским. В. О. Ключевский считает, что «культурное сближение соединенных народностей, под преобладающим воздействием более развитой из них русской, шло так успешно, что еще два-три поколения, и к началу XVI века можно было ожидать полного слияния Литвы с Западной Русью»21.

В Литовской Руси русское православное население пользовалось свободами и привилегиями («привилеями» – на языке Литовской Руси), утерянными или не приобретенными в Московском княжестве. Особенно это касалось положения городов, которые в Польше и Литовской Руси жили по Магдебургскому праву – юридическому кодексу, возникшему в XIII веке в Магдебурге для самоуправления торгово-промышленного города. Этот кодекс распространился на многие города Германии и остальной Европы, привился в Новгородской и Псковской республиках с поправками на местную вечевую традицию.

Даже при мощном наступлении католицизма в Литве православные могли еще удерживать свои свободы и права. Литовская Русь, которая, наряду с Новгородом, свыклась с церковной свободой, стояла под угрозой ее лишиться, идущей сразу с двух сторон: со стороны надвигающегося с Запада католицизма и со стороны Москвы, где Церковь все более оказывалась под властью Великого князя. Именно боязнь Москвы, которая начинает войну с Литвой, вынуждает Ягелло на принятие крещения у католиков (1386). Русский по матери, Ягелло (1377–1434?) решается на брак с польской царицей Ядвигой, но устанавливает лишь династический союз с Польшей через корону – вместо объединения двух стран, потому что сейм, в массе своей православный, встал против государственного объединения с католической страной.

После этого многие русские князья со своими землями переходят к Москве. Но большинство населения Литовской Руси продолжает исповедовать православие и добивается для себя равных прав с католиками, которые и получает в привилегиях (1432 г.) при Сигизмунде Кейстутовиче. В 1511 г. таковые привилегии получает православное духовенство; в 1531 г. виленскому католическому епископу было запрещено судить православных. Согласно Ключевскому, «общие и местные привилегии постепенно сравняли литовско-русское дворянство в правах и вольностях с польской шляхтой... с влиятельным участием в законодательстве, суде и управлении», что было закреплено в XVI веке законодательным сводом Литовского княжества – Литовским статутом. Весь следующий XVI век Литовская Русь ведет войны с Московией: 1500–1503, 1507–1508. 1512–1522, 1534–153722. При этом она все еще сохраняет свою независимость и сопротивляется государственному слиянию с католической Польшей, при династическом союзе с нею.

Эпоха Иоанна Грозного, с долгой Ливонской войной и завоеванием части Ливонии в 1563 году, становится временем окончательного выбора для Литвы, устрашенной политикой восточного соседа. Литовская Русь продолжает быть прибежищем московитов, спасающихся от террора: сюда бегут кн. Курбский, завоеватель Казани, игумен Артемий (игумен Троице-Сергиева монастыря), первопечатник Иван Федоров. Литва остается центром православной культурной работы. Здесь делается перевод Острожской Библии, переводятся творения греческих отцов. Но уже открывается и путь к окатоличению православных. Русское дворянство, переходя в католичество, получает все огромные права польской шляхты, выбирающей монарха и контролирующей государство. Его же одаривают и крепостными, отчего происходит быстрое закрепощение православного населения. Под мощным давлением католичества православный епископат идет на компромисс: Церковь подчиняется Риму, но сохраняет свое православное богослужение и обычаи; благодаря своему образу жизни сохраняет и связь с остальной массой церковного народа – мирянами, общиной. Брестская Уния 1596 года официально перевела православное население под власть Папы, но с сохранением православного обряда.

Постепенно после Унии православные стали превращаться в культурное меньшинство на собственной родине. Правда, и в униатстве они сохранили традицию братств, которая помогала им организовывать собственную церковную жизнь и защищать свои права уже социально, поскольку при новых порядках униаты постепенно отодвигались в низы общества. Это только усилилось после раздела Польши, когда прежде православное, а ныне униатское население оказалось в границах Австро-Венгерской империи. В середине XIX века одна его часть осталась в Польше, в Галиции, другие же были разделены между австрийской Галицией и венгерским Подкарпатьем, где они тоже оказались под чужим культурным, языковым и социальным влиянием, частенько переходящим в гнет со стороны венгерских и словацких местных властей23.

А теперь свяжем это с русской епархией в Америке. В год, когда Аляска с ее православным населением перешла к Соединенным Штатам и в ней началось умирание православной Миссии, произошел перелом и в положении австро-венгерских карпатороссов, вынудивший часть их эммигрировать в Америку. Это были, в основном, русины, проживавшие на венгерской территории, положение которых резко ухудшилось с получением Венгрией автономии с собственной администрацией (1867). Последняя взялась за активную ассимиляцию русинов в мадьярскую культуру. Здесь от бывшей родины осталась только Церковь, точнее даже приход, сохранявший православные обряды и обычаи под властью Рима, при посредничестве униатской иерархии, которая предоставляла большую свободу приходской жизни. Приход-то и был тем единственным местом, где русины веками сохраняли исконные начала самоуправления, даже по мере постоянного снижения социального и культурного уровня, и где притулилось их национальное самосознание. Именно во второй половине ХIХ века, после Венгерского восстания 1848 года и особенно венгерской автономии (1867), из венгерских и словацких областей и из польской Галиции началась эмиграция русин-униатов в Америку.

Артикуляризация, или литературное выражение национального самосознания русин в Австрийской империи начались лишь в ХIХ веке, но они пошли именно путем восстановления исторической памяти. Один из ранних лидеров этого возрождения национального самосознания в Галичине, называемых «будителями», был филолог Д. И. Зубрицкий (1777–1862), вступивший в переписку с российскими славянофилами, в частности с М. П. Погодиным. Зубрицкий пишет «Критико-историческую повесть временных лет Червонной или Галицкой Руси. От водворения христианства при князьях поколенья Владимира Великого до конца 16-го столетия» (т. е. Брестской унии). В одном из своих писем к Погодину Зубрицкий сообщает, что им уже составлена «родословная карта всех князей Рюрикова поколения... с лишком 670 лиц», а также окончена первая часть «Истории Галичского княжества»24. Вослед подобных исторических изысканий и местная популярная литература восстанавливает историческую память и преемство русинов от Ярослава Мудрого с его «Русской Правдой», от Новгородского вечевого колокола и от соборного православия начальных киевских времен. В этом смысле показательна «Народная история Руси», написанная в Америке Иеронимом Луциком: написав историю русинов, начиная от Андрея Первозван-ного, и доведя ее через историю русинов в Австро-Венгрии (Угорская и Буковинская Русь) до очерка о русинской общине в Америке, он включил ее в историю Государства Российского как параллельную ему и родственную историю25.

То, что это самосознание выражало чувство идентичности самого народа, с одной стороны, и давало ему историческую перспективу, с другой, подтверждает сознание и русинской иммиграции в Америку уже в конце ХIХ века. Приведем собственное свидетельство русинов о себе в форме жалобы на опеку католических миссионеров, посланной в 1899 году в русскую епархию от группы карпатороссов, поселившихся в Канаде. Большую часть этого небольшого письма занимает именно обзор собственной истории: «Року 862 було основано руске князевство. Року 988 князь Володимир Великий приняв веру вод Греков а за ним и руский народ. Русины галицки мали своих князев и королев до року 1337. В роце 1340 польский король Казимир напав на галицку Русь с великою силою войска и загорнув Русь под свою власть; замки королевски зруйновав, а все скарбы заграбив и забрав до Кракова. Року 1351 папа римский заслав энциклику до польских бискупов, щобы ти старали ся запроваджувати латиньство помежь Русинами, если бы не можливо було вод разу запровадити латиньство, то бодай заключити унию с Римом. Але руский народ запротестував против сего добра. Польские ксьондзы однак не могли стерпети всходной церкви под польским панованем, для того старали ся силомоц довершити свого дела... Церковная уния з Римом була запроваджена в Галичине в роках под 1681 до 1710 через польских езуитов и через здраду руских епископов. И теперь в Галичине не лепше. Поляки а властиво ксьондзы и езуиты старают ся всеми силами затерти следы всходного обряду и тем самым вынародовити руский народ... Мы упенившись в холодной Канаде, водчуваемо все те добро езуитов, котре стоит сумными рядами во нашой истории, а друге живе сведоцтво на нашом народе. За-для того мы тут протестуемо против католицкой школы за ласки Французов и взагале не хочимо их ласк.» Подписано: «Комитет Вече». Из пятерых подписавших двое – Григорий и Михаил – носили фамилию «Фекула». И сейчас, более века спустя, «Фекула» – известная фамилия деятелей американского православия26.

РУСИНЫ В АВСТРО-ВЕНГЕРСКОЙ ИМПЕРИИ

В короткий период в новое время, с конца XVIII по середину XIX века, почти все русинское население было объединено под Габсбургской короной. С разделом Польши в 1772 году Галиция вошла в состав Австрийской империи в качестве восточной части королевства Галиции и Лодомерии. В 1775 году к нему, в качестве Черновицкого округа, отошла и Буковина, исторически румынская область, аннексированная Россией у Турции и затем уступленная ею Австрии. Подкарпатское население, оказавшееся в Венгрии, тоже было внутри одного государства. На этнографической карте Австрийской империи, составленной незадолго до Первой мировой войны, русины, разделенные внутренними границами между Галицией, Буковиной, Венгрией, Словенией и Словакией, даже не упоминаются, – скорее всего, чтобы не привлекать к ним внимание соседней России. Кроме того, весьма чувствительная к проблеме многонациональности имперская власть не желала раздражать национализм всех этих народностей упоминанием русинского меньшинства. А сами русины, в силу своего низкого социального статуса, не могли отстоять своих прав. После объединения Литвы с Польшей и введения Унии само русское дворянство было ополячено. Принимая католичество латинского обряда, оно допускалось в состав польской шляхты со всеми ее политическими правами и экономическими привилегиями. То же постепенно произошло с купечеством и высшим духовенством. Остались верны своей народности и своей вере – в форме унии – только мелкие ремесленники, крестьяне и низшее духовенство («попы и хлопы»). Не имея собственных высших и средних учебных заведений, русины оказались лишенными и собственной интеллигенции. Образование было доступно лишь на польском, венгерском и немецком языках, и, получая его, русины уже тем самым ассимилировались в господствующей культуре и чаще всего теряли связь с собственной народностью. Интеллигенцией, верной народу и его заботам, оставалось лишь униатское духовенство. Оно и играло роль лидеров в культурной жизни населения, основной ячейкой самоорганизации которого, как и в Средние века, оставался приход. При императрице Марии-Терезии, при которой русины оказались внутри границ империи, а затем при императоре Иосифе II, их церковные и гражданские права были значительно расширены и, в теории, Греко-Католическая Церковь была уравнена с господствующей Римо-Католической27.

Габсбургская администрация не поощряла этнический национализм, она была достаточно космополитичной и предоставляла путь наверх по лестнице государственной службы выходцам из всех своих народностей, особенно их аристократии, при условии их полной преданности короне и идеалу «Священной (т. е. католической) Римской империи». При своей относительной (для того времени) либеральности, имперский режим не препятствовал и самоорганизации различных этнических групп своего населения. Поэтому в Австрийской империи положение русинов улучшилось по сравнению с их прежним положением в Польше, а в Галиции, как коронной австрийской земле, их положение было лучше, чем в Венгрии.

Рядом правительственных распоряжений в Галиции была значительно ограничена власть помещиков, которые уже не могли распоряжаться не только трудом и имуществом, но и личностью своих крепостных, как это было при польской власти. Были приняты меры к поднятию культурного уровня и авторитета униатского духовенства. Русинам стали выдавать правительственные стипендии для получения образования в униатской духовной семинарии в Вене, основанной при императрице Марии-Терезии (1717–1780), а униатские епископы были уравнены в правах с католическими, например, в праве участия во вновь установленном Галицийском сейме. Поэтому русины заняли по отношению к империи не только лояльную, но и патриотическую позицию. Когда в 1809 г. галицкие поляки подняли против Австрии восстание, в надежде на поддержку Наполеона, и захватили Львов, русины выступили на стороне короны, помогая войскам в борьбе с повстанцами. То же произошло и во время Венгерской революции 1848 года, когда русины на стороне австрийцев и вместе с русской армией Паскевича, посланной на помощь империи, участвовали в подавлении восстания.

Впрочем, сама эта революция, наряду с общим революционным движением 1848 года в Европе, названным «Весной народов», привела к либеральным реформам в самой Австрийской империи. Была принята конституция, введшая ряд демократических свобод и ликвидировавшая пережитки феодализма. Это вызвало подъем национального движения среди галицийских русинов, во главе которого стала униатская церковь. Австрийцы учли настроения русинов в Галиции и всячески содействовали их антипольской и проавстрийской деятельности. При покровительстве австрийского генерал-губернатора Франца Стадиона в 1848 году оформился политический орган галицких русинов – была создана «Головная руская рада», также называемая «Галицийская рада», из 66 человек. В нее входили мелкие чиновники, интеллигенция, представители высшего духовенства и студенты.

Все это сохранилось в благодарной памяти русинов, что мы находим в свидетельстве об этом уже упомянутого Иеронима Луцика. Приведу из него несколько цитат, касающихся австрийского периода русинской истории: «Австрия занялася в первых часах дуже щиро русским народом проживающим в Галичине... Цесарева Мария-θересия... добра и справедливая монархиня... знала добре, як великие беды перенесла Галичина под лукавым рядом Польши. Народ был обеднелый, темный, духовенство понижене, мало учене. Она выслала своего сына, цесаревича Иосифа, до Галичины, где он наочно пересведчился о великой нужде русского селянства. Из Львова писал он до матери, что конечно треба тут поднести торговлю, промысл... иначе народ пропадет. А прежде всего треба образовати духовенство, без него, як писал Иосиф, для просвещения народа не дастся тут ничего сделати»28. Далее Луцик описывает благодеяния русинам со стороны наследовавшего Марии-Терезии Иосифа II, который был тоже «дуже справедливый цесарь», заботившийся о «русском народе», который отменил крепостничество (в 1782 г.), сократил барщину до трех дней в неделю, дал право «селянам женитися» без позволения барина и покупать землю (1787), а также изменил положение духовного сословия, «приказал на университете во Львове учити богословие на русском языке», положил стипендию духовенству и дал право избирать епископов из числа мирского духовенства. Так же с благодарностью Луцик упоминает и последующих императоров: Леопольда II (1790–1792), «справедливого для русского народа», защитившего права униатов перед католиками латинского обряда, императора Франца I (1792–1835), который «установил во Львове униатскую митрополию» (1808), и, наконец, Фердинанда Благого (1835–1848), который отменил полностью барщину и даровал народам Австрии конституцию, «то есть припустил весь народ до управления державою через выбранных из народа послов». «Народ русский в Галичине, – пишет Луцык, – доныне 3-го мая молится Богу за душу того благого владетеля. Русский народ платил всегда верностью и любовью за все добродетели того цезаря. Коли другие народы Австрии бунтовалися, русский народ остал всегда верным цезарю. Во многих кровавых битвах русские полки билися храбро и не щадили своей крови. А коли в самом Ведне (Вене. – о. МАМ) пришло до революции, то на страже при монархе были беспрестанно русские воины.»

Пользуясь конституционными правами, русины пытались объединиться внутри империи не по территориальному, а по этнически-религиозному принципу, с целью развития собственной культурно-гражданской автономии в рамках достаточно либеральной австрийской монархии, чему помогала их собственная традиция самоорганизации. Такое объединение входило в задачу Высшего русинского совета (Головной рады) под началом епископа Григория Яхимовича29. В 1850-х годах за объединение русинов Галиции и Закарпатья в единую имперскую область с самоуправлением под непосредственной властью австрийского императора выступал каноник Пречевской епархии Александр Духонович. Но именно этому препятствовали те национальности, среди которых русины оказались разбросаны и представляли политическое меньшинство.

По инициативе Галицийской рады в Восточной Галиции стали формироваться местные русинские комитеты из представителей интеллигенции и духовенства. Были выдвинуты требования расширения прав русинов в Галиции и нового раздела провинции на две части: польскую Западную Галицию и русинскую Восточную. Этот вопрос даже обсуждался на Славянском съезде народов империи в Праге (1848) по инициативе представителей «Русской» (русинской) рады, результатом чего стало соглашение 7 июня о признании равенства национальностей Галиции. Русинам была предоставлена возможность начать обучение на родном языке в начальных школах и вводить преподавание его в гимназиях. Поэтому именно в австрийский период истории русинов начинает пробуждаться их национальное самосознание и его выразители – интеллигенция – получают соответствующее название – «славянские будители»30. В 1848 году усилиями «славянских будителей» на русинском научном съезде был выдвинут тезис о лингвистической и культурной принадлежности русинов к русскому народу Российской империи и об изучении истории Галиции в связи с историей России. Таковое самосознание опиралось на труды собственных ученых, раскапывающих свою историю, но также и на языковое самосознание, возникшее не без влияния австрийского этнического плюрализма. С начала австрийского владычества в Галичине широко распространяется термин «русины» с его западной вариацией rutheni и среди населения, и у интеллигенции.

XIX век – век пробуждения исторического сознания европейских народов. История созревает как строгая научная дисциплина, и создаются монументальные труды в области национальных историй. Интерес к собственной истории возникает и среди русинской интеллигенции, в ее среде создаются труды, возводящие ее генеалогию к Киевской Руси, – вроде работ Д. И. Зубрицкого (1777–1862)31 или Б. А. Дедицкого (1827–1909), журналиста, написавшего популярную «Народную историю Руси от начала до новейших времен». Находя в своем прошлом лишь борьбу за свое этнически-культурное выживание, часть русинской интеллигенции предложила модель культурно-языковой ориентации на Россию. Здесь надо подчеркнуть именно лингвистический характер этой ориентации. Русины, разбросанные по разным регионам, говорили на разных диалектах, и перед их интеллигенцией возник вопрос о литературном языке. Часть из них взяла ориентацию на русский язык с его развитой литературой как на возможную модель для развития собственного литературного языка. При этом все исследователи этого движения и русинской истории подчеркивают, что с реальной Россией ни русины, ни их интеллигенция знакомы не были, к ней территориально никогда не принадлежали, режима ее власти на себе не испытывали. Россия для них оставалась абстрактной и достаточно теоретической моделью. Кроме того, ранняя русинская интеллигенция, выражавшая самосознание народа, причисляла себя к малороссам. Исследователь Пашаева замечает: «В воззвании к народу ‘Головная русская рада’, сообщая о предоставлении императором конституции, впервые в официальном заявлении утверждала: ‘Мы, русины галицкие, принадлежим к великому русскому народу, который говорит на одном языке и составляет 15 миллионов, из которых два с половиной миллиона населяют Галицкую землю’»32. Пашаева продолжает: «Это заявление соответствовало тогдашним воззрениям галицких будителей, причислявших себя к малорусскому (по нынешней терминологии – украинскому) племени. Так, в своей брошюре Головацкий писал, что русинское, или малорусское, племя (russinische oder kleinrussische Stamm) после великоруссов самое сильное, по Шафарику, оно насчитывает 10 370 000 живущих под русским скипетром и 2 774 000 под австрийским». «Нарiд Руский располагается з поза гiр Бескидских за Дон», – сообщается в «Русалке Днестровой», одном из первых русинских литературных альманахов33.

Именно русинские интеллигенты-«будители» формировали в сознании русинов миф о России. Так, в силу культурного равнения на Великую Россию (не говорим – Великороссию, поскольку русины под ней понимали Российскую империю, вместе с ее всеми «россиями» – Белой и Малой – и другими народностями, как единый этнос) постепенно возникает сближение в сознании прорусски настроенной интеллигенции понятий «русин», или «русский», или великоросс. Это сближение позднее, после перехода русинов-иммигрантов в Америке в православие в русскую епархию, автоматически и некритически внедряется и в России и постепенно превращается в культурное смешение этих понятий. Славянофильское направление начинает воспринимать русинов как своих соотечественников, отделенных во-лей несчастных обстоятельств.

Сразу может возникнуть вопрос: не боялась ли пророссийская интеллигенция поставить в глазах австрийских властей под подозрение все русинское население Галиции как потенциального врага или перебежчика, готового перейти под власть соседней империи прямо со всей своей областью, принадлежавшей Австрии? Увы, позднее именно это и произошло. Однако на начальных стадиях пророссийского движения этот страх не возник в силу ряда обстоятельств. Во-первых, благодаря либеральной эпохе «Весны народов», когда в самых разных славянских группах империи начались самостийные движения за культурную и внутриполитическую автономию. Русины требовали того же, что и все другие; единственным потенциально опасным отличием прорусской интеллигенции было то, что она идентифицировала собственное культурно-языковое наследие с языком и культурой огромной пограничной империи. Другим обстоятельством было сознание русинами своей лояльности Австрии, предоставлявшей им права и свободы, которых у русинов нигде не было и которые они не получили бы и в России. Это выразил за пару лет до русинского конгресса и до «Весны народов» один из «славянских будителей» и интеллектуальных вождей всего прорусского направления, профессор Львовского университета и униатский священник Яков Головацкий в статье «Положение русинов в Галиции», напечатанной в 1846 году в независимом бесцензурном журнале «Летописи славянской литературы, искусства и науки». Опровергая мнение, будто движение русинов (Russinenthum) представляет опасность для империи из-за соседства Галиции с Россией, Головацкий подчеркивает, что русины в Галиции – униаты, к которым в православной России относятся плохо. К тому же, и русский тип церковного благочестия, с постоянными постами и «монашеской жизнью русских попов», не подходит для образованных русинов. Что же касается русинского крестьянства, то его положение в Австрийской империи лучше, ибо «нигде помещик не может так безнаказанно плохо обращаться со своими крестьянами, как в России». Следовательно, русины останутся австрийскими патриотами, если только не ущемлять их национальные права34. В этой статье, напечатанной под псевдонимом «Таврило Русин», автор ратует за культурно-языковую автономию своего народа внутри империи. Он, правда, описывает приниженное положение русинов, поскольку и «под австрийским мягким скипетром» они живут «без литературы, без журналов, без национального образования, без школ – как варвары». Но и подтверждает вполне сознательную политическую лояльность русинов по отношению к империи: «В настоящем Австрия предлагает, хотя не известно, надолго ли, свободу, равноправность и конституцию, а Польша – рабство и политическое самоубийство...»35 О России как политической альтернативе, как мы видим, здесь не идет и речи. При этом следует отметить, что австрийская Польша была свободнее, чем Польша, входящая в состав Российской империи.

Итак, пророссийская интеллигенция Галиции, равняясь в культурно-языковом отношении на Россию, имела в виду лишь культурно-языковое самоопределение и самоуправление, будучи уверенной, что доказанная русинская лояльность Австро-Венгрии служит прочным гарантом для формирования такой культурной автономии.

ЦЕРКОВНО-СЛАВЯНСКАЯ ОСНОВА НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ

«Народ наш, – как писал в своей «Истории» Иероним Луцик, – як нiякiй другiй на свете привязанный есть до Церкви»36. Это отмечает и сторонний наблюдатель, чешский чиновник Яромир Нечас, секретарь Г. Жатковича, первого губернатора автономной русинской области Прикарпатской Руси в Чехословакии, в 20-х годах прошлого века. Нечаса поразило, что среди русинов «даже большевистские вожди» (коммунистические идеи легко угнездились среди обездоленного русинского населения Чехословакии) «регулярно посещали церковь», их социал-демократы почтительно приветствовали священников, «а одно из антиклерикальных собраний в Ужгороде» открылось традиционным русинским приветствием «Слава Иисусу Христу!»37

Религиозная вера уходила в глубокие слои национального самосознания русинов, само пробуждение которого в новое время было тесно связано с богослужением и опиралось на него. В течение нескольких веков православный обряд оставался единственной культурной родиной русинов, живущих среди разных народностей с их собственным охранительным национализмом. Поэтому и движение за культурную автономию началось как «обрядовое движение» за очищение в рамках униатской Церкви православной литургики от позднейших католических наслоений и искажений. Оно возникло как вполне невинная легальная реформа, но привело к первому серьезному столкновению имперской администрации с прорусским направлением. Хотя Уния 1596 года, переведя православных в папскую юрисдикцию, обещала полное сохранение православного богослужения, в реальности и оно оказалось «окатоличено»: духовенству разрешалось служить по несколько литургий в день; вместо православного престола, бывало, стоял открытый алтарь со статуями святых – иезуитов, и. т. д. Движение за очищение обряда и приведение его к православному уставу возглавил униатский священник о. Иоанн Григорьевич Наумович, и к нему присоединились другие священники и миряне. Сам Наумович, популярный и отзывчивый пастырь, был в 1861 году избран депутатом в первый галицкий сейм, а в 1873 – после введения прямых выборов – послом в рейхсрат. Со своей политической трибуны он выступал неоднократно в защиту экономических, гражданских и культурных прав русинского населения и даже требовал от сейма помощи русинскому театру во Львове38. При этом он держался пророссийской ориентации и, оставаясь униатским священником, повел проповедь за возвращение русинов в православие. Наумович, как и другие промосковские деятели, считавшие себя верными подданными австрийской монархии и привыкшие к ее либеральным порядкам, открыто начал говорить об этническом и языковом единстве «русского народа от Карпат до Камчатки», не представляя политически взрывных результатов таковой идеологии, последствий которой так боялась Австрийская империя, состоявшая на 42% из славян и прислоненная именно русинской территорией к Российской границе. Сознавая, что православие имело в империи легальный статус (хотя было признано лишь в Буковине с ее преимущественно румынским населением), Наумович настаивал на праве русинов ориентироваться на Россию, не боясь того, что он может навлечь на себя, на промосковское направление и, в целом, на все русинское население подозрение властей в нелояльности и даже в государственной измене. В прессе он открыто заявлял, что «все усилия дипломатии и поляков сделать из нас особый народ рутенов-униатов оказались тщетными и что Русь Галицкая, Угорская, Киевская, Московская, Тобольская и пр. с точки зрения этнографической, языковой, литературной, обрядовой – это одна и та же Русь... Мы не можем отделиться китайской стеной от наших братьев и отказаться от языковой, литературной и народной связи со всем русским миром»39.

Реагируя на потенциальную опасность таковой промосковской идеологии среди своего населения, пограничного с Россией, австрийские власти стали искать другое направление для русинского культурного и языкового самоопределения и, видя русинское стойкое упорство против ассимиляции в среде австрийских поляков, стали поощрять среди русинов проукраинское направление, которое, в свою очередь, представлялось сепаратистским уже в глазах их русского имперского соседа. На руку этой австрийской линии сыграла русская имперская политика в отношении Украины. В 1863 году министр внутренних дел Российской империи П. А. Валуев издал циркуляр, по которому разрешалось на украинском языке печатать лишь ограниченное количество написанной на нем художественной литературы и запрещалась вся остальная учебная, религиозная и прочая литература, а царский указ 1876 года запретил не только «печатание в пределах Российской империи произведений на ‘малорусском наречии’, кроме художественной литературы и исторических памятников», но также «свободный ввоз книг и брошюр из-за границы, театральные представления, чтения и даже ‘подписи под нотами’»40. Поскольку украинский язык был близок к галицким наречиям, хотя и не совпадал ни с одним из них, австрийцы стали поощрять на этом языке всякую культурную деятельность в Галиции. При поддержке австрийской администрации украински настроенная часть галицкого общества начала движение за отделение Украины от Российской империи и за создание из нее и Галиции отдельного государства.

С переходом русинских иммигрантов в русскую епархию в Америке между двумя империями началась и продолжала «теплеть» «холодная война» за русинское население. Этому способствовало и создание в 1867 года Австро-Венгрии с общей внешней политикой, но двумя раздельными внутренними: на территории Венгрии власти начали планомерную ассимиляцию славянского населения, игнорируя его культурные и национальные права, в Галиции, под австрийской властью, положение было лучше, но и здесь русины стали терять надежду на получение автономии. После 1867 года Галиция приобретает характер польской провинции. И если в Подкарпатье русины стали подвергаться мадьяризации, то в Галиции усиливается процесс их полонизации.

Русины при этом сохраняют полную лояльность Австрии и, пользуясь своими конституционными правами, продолжают выбирать своих представителей в львовский сейм и в венский рейхсрат. Но в силу своего меньшинства они не могут выдвинуть никакой политической программы. Отдельные москвофилы из интеллигенции начали посматривать в сторону России, ожидая помощи (не вполне понятно – какой) и пытаясь обратить на себя внимание. Уже упомянутый ранее профессор Львовского университета Яков Головацкий поехал депутатом от прорусских галичан на этнографическую выставку 1867 года в Санкт-Петербург. Там он рассказывал о русских связях русинов, также ведущих свое происхождение от крещения Руси при Владимире. В своей речи на обеде в Дворянском собрании Петербурга (11 мая 1867 года), он даже заявил, что русины «по роду и по племени, по вере и языку, по крови и кости» составляют единство с «великим славянским многомиллионным русским народом». Австрийские власти отреагировали на это выступление увольнением Головацкого из университета. Но произведено это было без шума и скандала, ему даже была назначена небольшая пенсия. Его выступление не осталось без последствий и в России, куда он был приглашен со всей своей большой семьей и где принял православие и русское подданство. Александр II произвел его в чин статского советника, и в его служебный стаж были засчитаны годы преподавания в Львовском университете. Став православным, Головацкий сложил с себя сан униатского священника. Эта индивидуальная эммиграция прошла без всяких осложнений в политических отношениях между империями. Галичане-русины, будучи униатами, т. е. официальными католиками, гораздо меньше в ту пору интересовали и русскую дипломатию, и славянофилов, чем судьбы православных сербов или болгар. Австрия также не искала обострения отношений с собственным русинским населением в Галиции.

ПОЛОЖЕНИЕ РУСИНОВ В ВЕНГРИИ

Но это обострение стало нарастать в Венгрии, когда та получила автономию. Ее администрация взялась за активную ассимиляцию русинов в мадьярскую культуру. Это выразилось прежде всего в том, что в Венгрии греко-католические епископы стали назначаться только из числа полностью мадьяризованного духовенства; те, в свою очередь, требовали и от священников последовательной мадьяризации своей паствы. Это давление было столь явным и последовательным, что привело к отчуждению основной массы мирян от духовенства. Венгры старались подавлять всякие проявления русофильства среди русинов и ограничить их автономию41. Одно время русины пытались объединиться в единую Перемышленскую митрополию, однако венгры заблокировали эту попытку создания церковной базы для этнического объединения42. Тогда-то и началась иммиграция русинов в Америку, в основном из Венгрии, но отчасти и из Галиции.

Хотя славянофильски настроенная часть русского общества и сочувствовала положению славян под турецким игом и даже создала в 1858 году Славянский благотворительный комитет под председательством того же М. Погодина, это сочувствие никак не переносилось на русинов, проживавших в Австро-Венгрии. После же войны с Турцией 1877 года, которая чуть не привела к войне с Англией, и особенно после Берлинского конгресса 1878 года, русское правительство стало игнорировать славянофильские тенденции в среде русской общественности. До конца ХIХ века, до того как русины-униаты в Америке попросились в тамошнюю русскую епархию, ни в Русской Церкви, ни в российских правительственных кругах никому не приходило в голову видеть в русинах-униатах в Австро-Венгрии союзников в геополитическом переделе средней Европы. Правда, в Австро-Венгрии существовал среди русинов прорусский клуб, ратовавший за принятие русинами русского языка как языка собственной культуры и письменности. Но москвофильское направление было самобытным движением среди русинов; сама Россия в нем не играла никакой роли43. Россия поддерживала это движение, но именно как культурное, а не религиозное и, тем более, не политическое, поскольку сами лидеры этого движения были политическими консерваторами, выступавшими за поддержку австрийской имперской власти и политики. Их культурно-политическая программа была основана на идее сохранения русинской культуры путем объединения всех русинов как национального меньшинства внутри Австро-Венгерской империи, с собственной культурной и, желательно, с политической автономией, наподобие венгров и словаков. Эта программа исключала как великорусскую концепцию присоединения к Российской империи, так и украинскую, с отождествлением русинов с движением за единую самостийную Украину. В 1882 году были арестованы несколько видных москвофильских деятелей: Добрянский, его дочь Ольга Грабарь, о. Иоанн Наумович. Поводом послужила попытка перехода в православие русинского села Глинички вслед за проповедью Наумовича, который, оставаясь униатским священником, ратовал за возвращение к православию. Власти обвинили арестованных в панславизме, государственной измене и в стремлении оторвать Галицию, Буковину и Прикарпатскую Русь от Австро-Венгрии с перспективой присоединения их к России. Процесс получился бездоказательным, поскольку вся деятельность обвиняемых была легальна и ограничивалась публичной проповедью своих убеждений. При этом русское общественное мнение и правительство, выступая за права человека и осуждая этот процесс, не пытались использовать эти гонения в качестве повода для политических демаршей по отношению к соседу.

Весьма осторожна была реакция высших правительственных кругов в России (точнее, К. П. Победоносцева и Александра III) на этот процесс. Когда после процесса подсудимые временно были выпущены из тюрьмы и Наумович остался без средств к существованию, т. к. приход у него был отнят, русское правительство оказало ему и Добрянскому тайную материальную помощь. Она была передана через венского посольского протоиерея Михаила Раевского. В своем письме К. П. Победоносцеву, тогда обер-прокурору Синода, от апреля 1883 года, Раевский уведомляет, что «отец Наумович приедет сам в Вену за получением денег». Сумма не указывалась, но к письму приложена расписка уже получившего помощь Добрянского на 15 тыс. гульденов44.

Исключительно интересно более подробное письмо К. П. Победоносцева Александру III об этом процессе и о подавлении национальной самобытности русинов со стороны венгров и поляков в Австро-Венгрии. Победоносцев ссылается на рассказ Добрянского, который «тайно от австрийских агентов» приехал в Петербург из Германии и описал в рассказе Победоносцеву даже не сам процесс над ними, а продажность парламентской демократии и беспомощность русинов, которые не смогли ею воспользоваться для защиты своих прав из-за того, что они остаются политическим меньшинством, а также и беспомощность австрийских властей, не смогших вмешаться в это преследование и стать на защиту русинов, потому что это было бы вмешательством во внутренние дела Венгрии. При этом Победоносцев называет «русинов», вероятно, с подачи самих «москвофилов», «русскими», не делая никакого семантического различия между «русскими» в Австро-Венгрии и «русскими» в России. «Чудовищный процесс по обвинению в государственной измене, возбужденный против Добрянского, Наумовича и других, лучших и доблестнейших людей русской народности (Курсив мой. – о. МАМ), – пишет Победоносцев, – привел в изумление здравомыслящих людей в целой Европе.» И далее Победоносцев призывает царя и своих соотечественников сделать должный вывод ...о вреде конституционного правления: «Но вот что весьма поучительно, и особливо для нас, русских. Австрийское правительство само было опечалено этим процессом и понимало все его беззаконие, но было бессильно предотвратить его и видело себя в необходимости подчиниться партии, возбудившей этот процесс. Роль недостойная для правительства; но австрийское правительство принудило себя на эту ложь потому, что оно утверждается на конституции»45. Далее в письме Победоносцев показывает, как, пользуясь демократией, другие народности Австрийской империи, подавляют русинов. Победоносцев и здесь называет русинов «русскими»: «Теперь вся парламентская сила – в руках у мадьяр и у поляков. Мадьяры – полные хозяева у себя и давят без пощады и без совести всякую иную народность, а система выборов так хитро ими же и поляками устроена, что никакая другая славянская народность не может иметь в палате сильного голоса... Располагая силою в парламенте, они задумали целый ряд законов к подавлению русской народности: изменение календаря, замену русского алфавита латинским, изгнание русского языка из русской школы, замену русского духовенства латинским, передачу иезуитам русских монастырей и духовных школ...» Тема этого большого письма – не столько необходимость защиты русинов со стороны России, сколько антиконституционный памфлет. Русины здесь оказываются скорее аргументом в полемике, чем ее целью и главной темой. Обер-прокурор Синода и доверенный советник императора, бывший еще и членом Совета министров, называемый в кулуарах его «негласным председателем», Победоносцев пишет царю с возмущением о нетерпимости венгерских и польских властей, о насилии над правосудием, ни словом не намекая на необходимость России вмешаться в это дело. Единствен-ная мораль, которую выводит Победоносцев в этом письме, – это мораль о губительности и злостной нетерпимости парламентской демократии к «инакомыслию», о нетерпимости и беззаконии, перед которыми оказалась бессильной сама австрийская имперская бюрократия, допустившая этот парламентаризм. Нигде, ни одним словом, влиятельный Победоносцев, который без стеснения мог призвать в поддержку своей политики военную силу России и ее дипломатию, не говорит здесь о том, чтобы использовать это прорусское движение в Австро-Венгрии в каких-либо геополитических целях.

Царь Александр III сочувствовал арестованным, но тоже не собирался в это дело вмешиваться, понимая всю политическую бестактность и даже опасность такового вмешательства. По словам Пашаевой, «в РГБ хранится письмо Победоносцева императору от 23 октября 1885 года. Направляя ему письмо Наумовича, Победоносцев пишет: ‘Совестно утруждать Ваше Императорское Величество посреди многих забот и занятий еще новым чтением. Но почитаю нелишним представить Вам полученное мною вчера письмо священника Наумо-вича, в нем выражается поистине отчаянный вопль русского населения в Галиции о безысходном положении их в борьбе с польским правительством, которому предала их Австрия. Наумович, недавно перешедший из униатства и порвавший все связи с Римом – человек по-чтенный и служит... действительно лучшим представителем лучшей части русского населения в Галиции...’ Наверху письма Александр Ш подписал синим карандашом: ‘Чрезвычайно больно и грустно читать его письмо. Авось даст Бог и нам и им светлый день когда-нибудь’.»46

Так впервые на языке российского государства было отождествлено понятие «русин» (в случае с Наумовичем, перешедшим в православие) с «русским» в качестве «великоросса», подданного империи. Несмотря на то, что сам Наумович после тюремного заключения переселился в Россию, далеко не все москвофилы были готовы ему последовать, привыкнув к либеральным порядкам габсбургской им-перии. Сам Наумович избирался в венский парламент и галицкий сейм. Добрянского, начиная с 1850-х годов, несколько раз избирали в венгерский парламент, хотя венгерское правительство и отнимало у него мандат, боясь его политической программы и настойчивости: Добрянский предлагал разделить Венгрию на пять национальных округов – русинский, сербский, немецко-венгерский, румынский и словацкий. Но парламентская система, которую так критиковал По-бедоносцев, свое дело делала. Когда в 1865 году Добрянский был избран в третий раз в парламент, правительство все же было вынуждено признать его мандат, и в течение четырех лет он выступал с его трибуны, пока в 1869 году его снова не лишили мандата по обвинению в панславизме47. Очевидно, что при всем сочувствии в России к деятельности Добрянского, в ней он не смог бы получить депутатских полномочий – за отсутствием парламентской системы. И русинская общественность это более или менее понимала.

Арест Наумовича, Добрянского и других деятелей прорусского клуба привел к закату всего этого москвофильского движения среди русинов в Старом Свете. До обращения униатов-иммигрантов в Америке в православие русины в Австро-Венгрии именно в качестве униатов не привлекали к себе особого внимания в России. Прежде всего, они сами давно уже свыклись со своим церковным положением. Уния была сконструирована таким образом, что ни по обрядам, ни по образу жизни, – т. е. именно по тем сторонам, с которыми имеет дело простой мирянин на уровне приходской жизни, – не отличалась от православия. Римскими были богословие, семинарии, каноническое право и церковноначалие, т. е. униатская иерархия, подчинявшаяся Риму. Ни с тем, ни с другим простой верующий, малообразованный или вовсе неграмотный, в своей повседневной церковной жизни дела не имел. Более того, это положение продолжалось веками и уже вошло в плоть и кровь местного населения: так оно его ощущало, когда находилось на политической территории Речи Посполитой, а затем на территории Польши; таковым это церковное положение и осталось, когда после раздела Польши эта территория с русинами отошла к Австро-Венгерской империи.

ПОЛОЖЕНИЕ РУСИНСКОЙ ИММИГРАЦИИ В АМЕРИКЕ

Уния была данностью и таковой могла бы остаться и в условиях американской иммиграции русинов, если бы в Америке было такое явление как католичество византийского обряда, и если бы Като-лическая Церковь в Соединенных Штатах обладала властью насильно удержать униатов в подчинении. Но ни того, ни другого не было, а американский образ жизни, с его конфессиональной раздробленностью и общинами по этническому принципу, способствовал автономии и сепаратизму. Униатские приходы могли с легкостью переходить в состав русской епархии потому, что никто не был в силах их от этого удержать, а самому американскому государству до этого не было никакого дела. В конце ХIХ века в Америке даже образовалась многотысячная епархия польских старокатоликов во главе с собственным епископом поляком, т. е. «Польская Католическая» Церковь, независимая от Папы Римского, – явление, которое в самой Польше было бы немыслимо.

Так же и «русскость» австро-венгерских русинов, вступивших в состав русской епархии в Америке, имела мало общего с русскостью подданного Российской империи. К тому же, эта русскость, по существу, ни политически, ни культурно русинов ни к чему не обязывала, кроме сентиментальной приверженности к своим же исконным православным обрядам, теперь уже не связанным с подчинением Риму. Перейдя в русскую епархию в массовом порядке, эти приходы, разбросанные по огромной территории, не столько подчинялись директивам епископа, как явствовало из признаний архиепископа Платона, сколько навязывали епархии свои собственные традиции и образ жизни, точнее, жили тем же укладом, которым жили веками и до этого, с поправкой на постепенную ассимиляцию в американском обществе. Именно свобода, царившая внутри русской епархии на огромной американско-канадской территории, и привлекла русинов с самого начала в православие из католичества с его жесткой дисциплиной. Американские католические епископы, в основном ирландского происхождения, на своем съезде в Чикаго в 1893 году решили применить собственные стандарты к католикам византийского обряда, т. е. просто перевести их на униформный латинский обряд, «поскольку возможная потеря немногих душ греческого обряда несоизмерима с тем благословением, которое приносит дисциплинарное единообразие»48.

Русские же епископы в Америке сознавали себя в большей или меньшей степени именно миссионерами, которые призваны строить Церковь из этнически и культурно разнородного иммигрантского материала. Собственный уклад, язык и обычаи сохраняли в этой епархии и другие национальные общины: сиро-арабская, сербская, отдельные греческие приходы, албанская община. Все они вели культурно-самостийное существование внутри единой организации русской архиепископии. Подобным образом устроились и карпатороссы с галичанами, с той лишь разницей, что теперь их церковный центр переместился в Санкт-Петербург. При этом Святейший Синод, сверху и издалека решавший их церковную судьбу, оставался для них так же далек и недоступен, как до этого – Римская курия.

Однако при этом русская иерархия и духовенство, возглавлявшие епархию, стали для бывших униатов их голосом, толмачами и выразителями. Это было тем легче, что основная масса русинов-иммигрантов была настолько задавлена ежедневной борьбой за выживание на своей новой заморской земле, что они охотно перепоручали своей отныне православной иерархии и духовенству выступать за них и от их имени, тем более, что они и сами себя признавали «русскими» – русинами. Но в самосознании русинов и их русских толмачей, таких как редакторы и издатели двух основных органов епархии – «Американского православного вестника» и газеты «Свит», – слово «русский» значило совсем разные вещи.

Здесь следует подчеркнуть огромное значение «имени», мощь слова и риторики, которая в этом исторически, казалось бы, кратком и незначительном эпизоде приобрела поистине мировую зажигательную силу. Русины считали себя русскими, т. е. гражданами уже не существующей, умопостигаемой Руси Киевской, которая, породив и Московскую Русь, и Петербургскую Россию, и Украину, уже не была ими узнаваема. Как указывает Пашаева, «прилагательное от ‘русин’, как считают сами русины, не ‘русинский’, а только ‘русский’, ‘руский’»49.

Для русской же иерархии и духовенства, подданных Российской империи, именно это подданство и принадлежность к Русской Пра-вославной Церкви в земном ее смысле, с Государем Императором во главе как политическим покровителем и защитником всех православных, и составляли их «русскость». Именно в этих терминах епископ Николай (Зиоров) в 1890-х годах объяснял американским властям, что православная литургическая молитва за Царствующий Дом и воинство не означает, что русские иммигранты, в том числе и иммигранты-русины, не лояльны к своему новому отечеству – Америке. Епископ утверждал, что Церковь возносит эти молитвы за православного императора потому, что в его миссию входит защита всех православных во всем мире50.

Как мы видели, и Победоносцев называл русинов-униатов в Австро-Венгрии, сочувствующих православию или же в него переходящих и смотрящих на Россию как потенциальную моральную защитницу, «лучшими и доблестнейшими людьми русской народности». Для русинов же, перешедших в Америке в епархию русской Церкви, «русский» означало всего лишь несколько модифицированную форму их собственного самоопределения как культурно-автономной этнической группы, которая продолжает в духе преемственности со своим собственным прошлым строить свою культурную и религиозную жизнь в Новом Свете. Так в миннеаполисском приходе самого о. Алексея Тофта, первым вошедшим в русскую епархию, возникло подряд несколько организаций с названиями «Русское женское общество» (1904), «Русское братство» (1907), «Русское библиотечное общество» (1908), «Русское театральное общество» (1911), хотя, по свидетельству одного из иммигрантов, в то время «в Миннеаполисе не было ни одного человека из России», да таковые и не имелись в виду51.

Такое понимание двух разных вещей под одним словом «русский» – типичный пример бахтинского двуголосого слова52. Однако то, что описуемо в терминах поэтики и даже мифологии, привело, как мы увидим, к реальным политическим и историческим последствиям. Здесь миф творит историю, а не просто ее осмысляет. Имя «русский» в применении к «русинам» превратилось в тот электрический ток, который средствами даже очень скромной массовой информации (русской газеты и журнала), быстро достигал столиц двух соседствующих империй и заземлялся в них на двух противостоящих враждебных полюсах. В российском истолковании Русская Православная Церковь была неразделима с имперским государством, со времен Петра I инкорпорировавшим эту Церковь в собственную бюрократию и практически содержащим всю американскую епархию из имперско-церковного бюджета. Поэтому для великоросского сознания русины, став православными и вступив в русскую епархию, стали, тем самым, если и не актуальными, то «почетными» подданными Российской империи. Таковое впечатление производили даже писания русского духовенства в Америке, уже хорошо осведомленного о специфике американских порядков, в которых религия – это целиком автономная сфера, не относящаяся к гражданской и политической. Тем паче в России, а особенно в имперских кругах, такое понимание нового статуса русинов возникло автоматически, как самоочевидная новая реальность. Особую роль сыграл в этом «Аме-риканский православный вестник», исполнявший функцию епархиальных ведомостей. Он выходил два раза в месяц и издавался бесперебойно более двадцати лет до самого 1917 года, а потом продолжал выходить с перебоями еще полвека. Русская пресса, в массе своей – русинской епархии, возглавляемой российским духовенством и церковноначалием, – превратилась в мощный свободный рупор почти угасшего москвофильского направления в самой Австро-Венгрии; рупор, разносивший эту идеологию сразу на три континента.

Америка – правовое общество, и иммигранты уже во втором поколении, обученные языку, нравам и законам, получают возможность за себя постоять. Вступив же в русскую епархию, осознав себя вполне православными и обретя средства для выражения собственного самосознания, галичане из Америки, без всякого, так сказать, злого умысла, не придавая этому особого международно-политического значения, начали влиять на самосознание и своих бывших собратьев униатов в Австро-Венгрии, и на формирование собственного образа в Церкви и обществе в самой России. Естественным каналом этого влияния было возвращение обратно к себе на родину русинов, поживших в Америке и соприкоснувшихся там с русской епархией. Далеко не все оставались в Америке, некоторые приезжали на заработки, чтобы, скопив денег, вернуться и купить землю или собственное дело дома. Таким образом нормы и конструкты демократии в американском изводе начали влиять на возникновение и распространение такого явления, как «русскость», в самосознании австро-венгерских русинов и в восприятии их в этом качестве в России.

Архиепископ Платон свидетельствовал, что русская Миссия была плохо осведомлена об униатах, проживавших в Америке. Но до их возвращения в православие русское общество мало знало и об униатах в Австро-Венгрии. Для Русской Церкви Уния была данностью, с которой приходилось бороться в западных областях России и в Польских землях. Но здесь Православная Церковь, скорее, не наступала, а держала оборону против католического натиска, который и окрашивал представление об униатах у пограничного православного духовенства.

Как же могла возникнуть такая путаница в умах, прежде всего образованных людей, неплохо осведомленных об истории России, Руси и Российской империи? Российская историческая наука вообще мало интересовалась историей Западной Руси, сознательно или бессознательно проходила мимо нее, поскольку та опиралась на древнерусские феодальные и вечевые традиции, искорененные в Московии и напрочь забытые в петровской России. Ни у одного крупного русского историка ХIХ века – ни у Сергея Соловьева, ни у Ключевского, при всем его внимании к социальному аспекту истории и при том, что он в своем курсе русской истории бегло уделяет внимание и Литовской Руси, ни даже у либерала П. Милюкова в его «Очерках по истории русской культуры», – мы не найдем описания истории Западной Руси именно как отдельного культурно-политического типа.

До обращения в православие униатов в Америке и их жалоб на местную католическую иерархию Русская Церковь не видела в униатском населении Австро-Венгрии потенциальных православных, которые так и рвутся назад в Русскую Православную Церковь, желая и территориально присоединиться к России. Но поскольку русская историческая наука прошла мимо Западной Руси именно как отдельной культурной и церковно-политической модели, то и «русскость» русинов стала восприниматься в России не по типу автономной культурной общины, а по модели церковно-государственной. Именно поэтому их симпатию к России ошибочно истолковывали как стремление вступить в ее состав, стать подданными российского православного императора.

«Американский православный вестник» этому весьма содействовал: выражения «Червонная Русь» и «Угорская Русь», которыми москвофильские «будители» называли русинское население и земли Галиции и венгерского Прикарпатья, прочно вошли в российский лексикон, а территории стали восприниматься как потенциально российские. Так на геополитическом горизонте рубежа ХIХ–ХХ веков возникла новая символическая страна, «Червонно-Угорская Русь», не имеющая под собой политической реальности, но наполненная реальностью символической, – подобно Константинополю, представлявшему для греков исчезнувшую Византию, маячившую, подобно призраку, над телом Оттоманской империи, а затем Турции. В панславянском сознании эта «Червонная Русь», по существу бывшая неким «умным» наваждением или градом Китежем, стала на четвертое место в ряду вполне реальных Великороссии, Малороссии и Белоруссии. В этом смысле показательна «Народная история Руси» Иеронима Луцика, посвященная предстоятелю русской епархии Платону, архиепископу Алеутскому и Северо-Американскому. По-следняя страница книги заканчивалась так: «Да живет святая, Православная Русь, защитница всего славянства. Да живет Русский Царь и Царствующий Дом, Богом данный, блюститель русской силы и чести»53. Это – уникальная трактовка истории русинов, включенная в русскую историю. В ней краткие обзоры историй Угорской и Буковинской Руси заканчиваются и обзором Руси Американской, т. е. предвоенного укоренения и своеобразного вторичного «подданства» русинов в русской епархии в Америке.

Конечно, то была уже американская книга, оторванная от своей галицкой и карпаторосской почвы и политической реальности. Она давала некий конструкт и, одновременно, формулировала и выражала некую новую идеологию, складывавшуюся у русинов, нашедших в русской американской епархии почву для своего мифа и идеала, – почву, на которой их никто не притеснял и которая их политически ни к чему не обязывала. Такое сознание могло возникнуть только в Америке, то есть при полном отрыве религиозного, культурного и даже этнического сознания от политической реальности Старого мира, а главное, при полном отделении Церкви от государства. Русские публикации в Америке, принявшие и даже провоцировавшие эту идеологию и свободно оперировавшие понятиями «Червонная Русь», «Подъяремная Русь», сумели убедить в этом мифологическом конструкте-хронотопе определенную часть православной иерархии и духовенства в самой России. Так, и архиепископ Тихон (Белавин) в своем выступлении на Мэйфилдском соборе называл русинов – свою основную паству – «русским народом» из Австро-Венгрии54.

Православные русины в американской епархии охотно принимали такое толкование, поскольку для них самих Россия была полной абстракцией, да и образ их собственной родины, из которой они эмигрировали, постепенно все более и более тускнел. Даже в наши дни телевизора и интернета достаточно провести несколько дней в пенсильванской глубинке, где-нибудь в районе Свято-Тихоновского монастыря, чтобы почувствовать, насколько отсюда весь мир представляется далеким и нереальным. Что же говорить о неграмотных или полуграмотных иммигрантах в конце ХIХ века, целыми днями трудившихся в пенсильванских шахтах или на сталелитейных заводах, а по воскресеньям собиравшихся в своих церквях и полностью делегировавших собственное представительство доверенным выборным лицам и духовенству, организовавшим их новый быт в русской епархии? Для них несколько измененное имя «русские» значило именно то, чем они были всегда и чем продолжали оставаться в Америке, и ничуть не больше. Но именно тем, что они так легко и охотно дали себя переименовать и так легко восприняли великорусскую риторику своих двух органов печати, став православными, они стали способствовать распространению и в России мнения, что их собратья в Австро-Венгрии с радостью готовы, вместе со своими территориями, войти в великую Россию.

Вот, например, статья о двадцатилетнем юбилее русского православного Петро-Павловского братства в гор. Бриджпорте штата Кон-нектикут, напечатанная, заметим, в 1914 году, сразу же после начала войны, в «Американском православном вестнике»: «Велика и широка наша Русь родная. От Дуная до Алтая и дальше, до Великого Океана тянется одна неделимая великая русская земля. От холодных льдов Севера до знойного Закавказья и Туркестана простирается наша родина святая. И на всем этом пространстве живет один русский народ, соединенный единою верою православною, крепкий единым русским духом христианской любви. Одна великая неделимая Русь. Она не делится и не должна разделиться. Она едина. Потому-то она так сильна и могущественна, ибо ‘в единении сила’. И все русские люди, живут ли они в Галичине или на Угорской Руси, в златоверхом Киеве, или в златоглавой белокаменной Москве, суть братья и дети одной Великой Русской Земли. Наша родина – целая Россия, наше знамя – православный трираменный крест, наш народный клич – ‘С нами Бог!’ С такими мыслями было заложено в г. Бриджпорте, штате Коннектикут, и наше Русское Православное Петро-Павловское Братство, которое и стало существовать с 7 августа 1894-го г.»55

Можно представить, с каким удовлетворением русский царь мог читать подобные изъявления безоговорочного русского патриотизма и лояльности ему лично, доходившие из далекой американской епархии, когда его собственная держава раздиралась революцией, антиправительственным террором и национально-сепаратистскими движениями, и резкая критика его режима и дворцовых порядков раздавалась с трибуны Государственной думы. По какой-то злой иронии, выпуск «Американского православного вестника» с этой статьей вышел 28 августа 1914 года, три дня спустя после образования на территории занятой русскими войсками Галиции (25 августа) генерал-губернаторства графа Бобринского, провозгласившего основой своей политики здесь учреждение русского языка, закона и строя путем ее скорейшей инкорпорации в состав империи. Конечно же, это только способствовало убеждению австро-венгерских политиков в том, что русская епархия в Америке, куда формально входили и сербские приходы, являлась мало прикрытым заморским плацдармом, на котором Россия заранее разыгрывала это свое наступление.

Однако действительно ли эти слова выражали самосознание карпаторосских членов Петро-Павловского Братства в Бриджпорте? Очень сомнительно. Их автор взял процитированное клише из заяв-лений русинов-москвофилов и подобных же статей и лозунгов в «Американском православном вестнике». По сей день стоит в том же Бриджпорте, в Новоанглийской епархии Православной Церкви в Америке, построенная в 1894 году этим Братством Святодухова церковь, где уже в наше время более десяти лет прослужил священником выходец из России, москвич, тщетно пытавшийся ввести хоть немножно церковнославянского языка в богослужение и в жизнь своего прихода, чтобы привлечь новых иммигрантов из России. Приход, состоящий из внуков, правнуков и праправнуков основателей прихода и Братства, написавших ту русскую патриотическую статью, и слышать не хотел ни о каком русском языке даже в гомеопатических дозах, да и вообще не очень жаловал иммигрантов из России. Приход этот в настоящее время англоязычен на сто процентов; ни Россия, ни ее культура, ни ее язык его всерьез не интересуют. Так же не интересовала их дедов и прадедов реальная Россия, когда они писали эту статью про свой двадцатилетний юбилей. Для них это было не более чем привычная риторика тех газет, которые для них издавались. Эта терминология и идеология ни в Коннектикуте, ни в Пенсильвании, ни в Канаде, из которых они уже не собирались никуда далее эмигрировать, их политически ни к чему не обязывали.

АМПЛИФИКАЦИЯ «МОСКВОФИЛЬСКОЙ ИДЕОЛОГИИ» В АМЕРИКАНСКОЙ РУСИ

Итак, в Америке русины, – как оставшиеся в униатстве, так и перешедшие в православие, – стали строить свои общественные организации, называя их, без всякой задней мысли, «русскими». В феврале 1892 года, после перехода конгрегации о. Алексея Тофта в русскую епархию, группа галицких и прикарпатских священников и мирян собралась для создания Объединения греко-католических русских братств. На этом же собрании организаторы постановили издавать газету под названием «Американский русский вестник». Газету решено было издавать на «русском», но со «словацким диалектом»56.

Три года спустя о. Алексей Тофт на собрании в своем приходе в городе Вилкес-Барре в Пенсильвании призвал к созданию Русского православного общества взаимопомощи57. Оно и было основано в 1895 году самим Тофтом совместно с архиепископом Николаем и русским консулом в Нью-Йорке А. Е. Оларовским. Показательно, что именно консул, т. е. не церковная фигура, а представитель Россий-ского государства, стал его первым президентом (1895–1897 годы)58.

Общество требовало, чтобы все его члены принадлежали Рус-ской Православной Церкви, подчеркивало, что оно русское и что есть лишь один неделимый «русский народ». Это последнее утверждение тем более парадоксально, что почти все его члены были американскими иммигрантами из Австро-Венгрии, до того – австро-венгерскими подданными. Но с точки зрения имперской России общество было «русским», и оно стало единственной американской организацией, получившей благословение Святейшего Синода59.

В 1900 году иммигрант из Прикарпатья Иван Зинчук-Смит организовал Общество русских братств, открытое как для униатов, так и для православных, но с 1902 года закрытое для представителей духовенства во избежание разделений по исповедному признаку среди русинской общины. Языком был выбран литературный русский с использованием русинского диалекта, т. е. тот самый язык, на котором Луцик написал свою «Народную историю Руси». Это Общество, в частности, в своем ежегоднике, названном «Календарь», опубликовало поэму своего генерального секретаря Михаила Баланда «До русских молодцев», называемых «сыновьями Святой Руси». Поэт призывал «русских молодцев» не верить обманчивому зову «поляков и евреев», соблазняющих идеей «Украины», а оставаться верными и гордыми сынами «матери Руси», т. е. родной Галиции с ее долинами, реками и горами60.

Конечно, на государственном полюсе Российской империи такие речения однозначно понимались как полная политическая солидарность русинов именно с государством Российским. Но другим полюсом, начавшим воспринимать подобные высказывания со страхом за свою территориальную целостность, оказалась Австро-Венгерская империя, чьими фактическими подданными были русины. События в Америке не могли остаться без резонанса и среди русинов в Австро-Венгрии. Под их влиянием возродилось москвофильское направление, а с ним и стремление употреблять русский литературный язык. Это направление питалось не столько реальной оценкой положения русинов на границе двух империй, сколько романтическими настроениями. Не жившие никогда в России галичане понимали, как правило, Россию не как многонациональную империю, а как национально-культурный монолит, не разбираясь в разных направлениях российской политики или общественной мысли и не примыкая ни к одному из них. Поскольку это направление приобретало в Австро-Венгрии все более оппозиционный характер, москвофилы питали надежды на поддержку единой великой России и даже провоцировали эту поддержку. Так, москвофил Дмитрий Вергун начал издавать в Вене журнал «Славянский век». Авторы, печатавшиеся в нем, употребляли наименование «русские» вместо «русинов», говоря о народе, жившем в восточной Галиции и северной Венгрии, хотя остальных славян продолжали называть их собственными привычными именами: «чехи», «поляки», «сербы», «болгары». Отдел переписки в «Славян-ском веке» время от времени сообщал и новости из Америки – о переходе все новых и новых униатских общин в православие. В одном из номеров был опубликован отчет о съезде славянских журналистов в гор. Сан-Луисе и о том, что на съезде присутствовали Виктор Гладик, редактор журнала «Правда», издававшегося Организацией русских братств (русской епархии в Америке), и Павел Жаткович, редактор униатского «Американского русского вестника». «Славянский век» Дмитрия Вергуна, издававшийся в Вене, и поведший оттуда информационную войну, стал уже катализатором, благодаря которому символическая точка на заокеанском горизонте материализовалась в небольшую грозовую тучку, нависшую над обеими европейскими столицами.

РЕАКЦИЯ В АВСТРО-ВЕНГРИИ НА «АМЕРИКАНСКУЮ РУСЬ»

События в Америке, а особенно резонанс на них в русинской общине в Австро-Венгрии и в самой России, пробудили и волну страха австрийских властей перед возможным прорусским движением среди русинов-униатов в самой империи. Уже в начале 90-х годов, после того как первые приходы русинов-униатов из Австро-Венгрии вступили в русскую епархию, австрийский министр иностранных дел граф Густав Калноки начал склонять польских политиков в Гали-ции признать украинское движение, чтобы повернуть русинов в направлении украинского национализма и самостийности. Поляки вроде бы согласились на это, но когда украинцы потребовали равенства политических прав с поляками, то те пошли на попятный и использовали избирательные законы в свою пользу, чтобы блокировать украинское представительство61.

Также и деятельность москвофильского направления стала рассматриваться венским кабинетом как откровенное проявление сепаратизма. После процесса Наумовича начинается наступление Рима на Униатскую Церковь. Базилианские (униатские) монастыри в Гали-ции, с их громадным имуществом, переходят под власть и руководство иезуитского ордена. Униатский митрополит Иосиф Сембра-тович, пытавшийся остановить этот захват, был смещен и отозван из Галиции в Рим, где и умер62.

С началом же перехода русинов-иммигрантов в Америке из униатства в русскую епархию началось и правительственное наступление на униатов в Австро-Венгрии. В 1893 году император издал рескрипт, закрывающий русскую духовную семинарию в Вене, откуда выходили самые образованные священники. Студентов стали отсылать в Рим. Закрывается также и Генеральная духовная семинария во Львове, дававшая университетское образование и готовившая священников для всех трех галицких епархий – Львовской, Станиславской и Перемышльской. Ее заменяют епархиальными семинариями с понижением образовательного ценза, чтобы поставить священников в полное подчинение епископам – правительственным ставленникам63.

Но, при несомненном церковном давлении, никто не ущемлял гражданских прав русинского населения. Описавший это в своем очерке Мончаловский, друг и биограф Наумовича, зачитал его в качестве доклада в петербургском Галицко-Русском благотворительном обществе, где очерк и был опубликован. Как видно на примере того же Мончаловского, в предвоенные годы галичане свободно ездили в Россию, причем поездки эти носили совершенно легальный характер «и лишь в страшные годы военного террора тяжко отразились на судьбах путешествовавших»64. Сам Вергун, в дополнение к своей издательской деятельности в Вене, по совместительству стал еще и вице-председателем Галицко-Русского благотворительного общества в Санкт-Петербурге65.

ГАЛИЦКО-РУССКОЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО

Галицко-Русское благотворительное общество было образовано 15 декабря 1902 года в Петербурге. По своему уставу, утвержденному министерством внутренних дел, общество ставило своей целью «оказывать всякого рода нравственную и материальную поддержку русским галичанам и их семействам, временно или постоянно проживающим в Санкт-Петербурге». В момент своего возникновения это было действительно чисто благотворительное и просветительское учреждение неославянофильского толка. Помимо благотворительной помощи уроженцам Галиции, Общество стремилось также содействовать ознакомлению русской общественности с жизнью Прикарпатской Руси, с ее прошлым и настоящим.

Основателем и первым председателем Галицко-Русского благотворительного общества стал ученый славист-филолог А. С. Будилович, женатый на Елене Добрянской, дочери Адольфа Добрянского, видного деятеля русофильского движения среди русинов в Прикарпатье. Специалист по церковнославянскому и раннеславянским языкам, одно время ректор Варшавского университета, а затем ректор Императорского Юрьевского университета, Будилович был убежденным монархистом и славянофилом консервативно-романтических взглядов. В 1905 году он стал председателем Особого совещания по вопросам об образовании инородцев, а в 1907 году – одним из основателей Русского окраинного общества, ставившего задачи противодействовать сепаратизму и антирусским настроениям среди инородцев. Свои взгляды на проблему «русинов» он высказывал прямо на своих выступлениях в Галицко-Русском благотворительном обществе.

С самого своего возникновения Общество заявило себя в качестве трибуны панславянской риторики, подчеркивавшей роль имперской России как защитницы и собирательницы всех славян, в том числе, и особенно, галицийских русинов. Во вступительной речи Будилович подчеркнул «единство судьбы» России и Прикарпатья с Галицией или «Червонной и Угорской Руси». По словам Будиловича, история не знает того периода времени, когда «Червонная Русь» не входила бы культурно и этнически в семью русского народа. В течение двух тысяч лет Карпаты были «святыми горами» этой семьи. «Червон-ная Русь» противилась всем попыткам своих врагов уничтожить ее веру, однако в последние «несколько веков» (Курсив мой. – о. МАМ) их религиозные и культурные связи с Россией были укреплены... Будилович дал краткий обзор «вражьих попыток» разорвать узы, связывающие русских в Австрии с русскими в России66.

На открытии Галицко-Русского благотворительного общества, как бы очерчивая его политическую программу, выступил священник-популист о. Григорий Петров. На его зажигательные религиозно-патриотические выступления в панславянском же духе в Санкт-Петербурге стекались толпы народа. В своей речи в Галицко-Русском обществе о. Григорий сравнил мира с палитрой художника или струнным инструментом, где художник и исполнитель – сам Господь Бог. Перефразируя известное описание многообразия национальных даров и черт в конце пятой главы «Мертвых душ», где Гоголь превозносит, по поводу прозвища Плюшкина, «метко сказанное русское слово», Петров сравнил народы мира с красками на палитре или струнами арфы. Когда какие-то цвета на палитре или струны отсутствуют, то ни живопись, ни музыкальное произведение не могут совершиться, что является преступлением против духа. Таковое же преступление против духа случается, если культура позволяет быть разделенной внутри себя. «Отделенность народов Галиции и Закарпатской Руси от русской нации и является таковым преступлением. Обязанность национальной культуры состоит в том, чтобы объединить все ее народности в единую нацию.» Дмитрий Вергун печатал эти и подобные выступления в «Славянским веке», пока, после четырех лет издания, его не прикрыли австрийские власти. Однако «Славянский век» и его редактор сумели объединить «большинство славянских и русских клубов в самой Российской империи и за ее пределами». После закрытия журнала Вергун перебрался в Россию, где стал ездить по всей стране с лекциями о положении русинов в Австро-Венгрии и их желании вступить в единую семью с российским народом. Ему удалось создать целое движение сочувствия русофильскому движению среди русинов, что входило в программу Общества как укрепление контактов между подданными «Держав-ной» и «Подъяремной» Руси. В Обществе устраивались лекции и заседания, на которых читались доклады русских ученых и общественных деятелей о современном положении и истории, а равно и текущих нуждах Руси Галицкой и Угорской. 21 декабря 1903 года Общество торжественно отпраздновало память св. Петра, первого митрополита Московского, выбранного не из греков, а из русских. Петр же, как подчеркивалось, был уроженцем Галицкой Руси. В заключение собрания Общества его почетным членом был избран Флавиан (Городецкий), митрополит Киевский и Галицкий.

Почти с самого возникновения Галицко-Русского благотворительного общества его членом стал граф Николай Павлович Игнатьев (1832–1908), который в 1903 году был также избран председателем Славянского благотворительного комитета. Скорее всего, это была не более чем почетная должность для ушедшего в отставку некогда блиставшего политического деятеля. Однако символичность такого назначения уже тогда не могла остаться незамеченной австро-венгерскими дипломатами и политиками. Имя графа Игнатьева, российского чрезвычайного посланника, было широко известно на международной арене как имя дипломата, последовательно проводившего политику панславизма. В бытность свою послом в Константинополе генерал Игнатьев и не скрывал своей цели добиться расщепления Оттоманской империи на множество славянских государств, которые бы призвали Россию гарантом своей политической независимости67. В 1878 году он подписывал со стороны России Сан-Стефанский договор, создавший независимое государство Сербия. Под давлением международных дипломатических кругов царь вынужден был уволить его в отставку прямо перед Берлинским конгрессом (1878). Фигура Иг-натьева во главе Славянского благотворительного комитета волей-неволей придала комитету характер наступательно-дипломатической организации, не очень даже скрываемый под одеянием культурно-просветительного и религиозного общества, – что граф неустанно и демонстрировал, противопоставляя идеологию панславизма пангерманизму. В панславизм входило и обязательное просвещение всех славян в духе великорусской идеи, по которой России принадлежала роль их естественной защитницы против всяческих притеснений. И будучи отставленным от своей дипломатической деятельности, Игнатьев оставался вхож ко Двору и имел личные беседы с Государем.

В глазах австро-венгерских политиков Русско-Галицкое общество в Петербурге явилось пока еще скрываемым симптомом наметившейся тенденции русской внешней политики перейти от Турции к расщеплению «лоскутной» империи. Именно эти опасения были открыто выражены во введении к Красной Книге, сборнику венских дипломатических документов, которыми Вена обменивалась со своими послами и правительствами задействованных стран прямо накануне Великой войны. «Первым шагом (К развалу Австро-Венгрии. – о. МАМ) было создание Балканского союза, задуманного для ослабления Австро-Венгрии, основания которой как великой державы должны были быть расшатаны панславянской и сербской агитацией в ее пограничных областях68. В качестве предварительного шага Турция должна быть разгромлена и изгнана из Европы. Благодаря этому сила увеличенных христианских балканских государств могла бы быть использована Россией в ее борьбе против двух центральных европейских держав»69. Документ австро-венгерского правительства присоединяет сюда и Германию как главную союзницу и опору.

Возникает вопрос, стояли ли за риторикой российского Галиц-кого общества реальные политические планы? На первых порах – нет. Скорее всего, это была безответственная риторика людей, не имевших реальной власти, столь частая в политически бесправных, а потому и политически неопытных обществе и Церкви. Этим людям ничего, кроме риторики, и не оставалось; они либо пользовались трибуной Галицко-Русского общества для выражения своей романтической идеологии, либо были рады поддакнуть высочайшим настроениям, либо плыли по течению и того, и другого. Однако после революции 1905 года и создания русского парламента пропагандистские речи уже получили политическую трибуну, и за рубежом к ним стали относиться именно, как к таковым, – программным политическим речам. Так, в думский период председателем Общества стал член Государственной думы граф Владимир Бобринский, последовательно проводивший идею включения Галиции и Карпат с их населением в состав Российской империи.

ПРИСТАЛЬНЫЙ ИНТЕРЕС НИКОЛАЯ II К ГАЛИЦИЙСКОЙ ПРОБЛЕМЕ

Это Общество так и могло бы остаться одной из русских благотворительных организаций без всяких политических поползновений, не окажись у него могущественного покровителя, а именно – Самодержца Всероссийского Императора Николая II. Царь, правда, сам открыто не выступал с поддержкой, справедливо опасаясь собственного правительства, но тихо повел свою, пока еще «холодную», войну за «Червонную Русь». Вовлеченность царя в этот проект «национального сентиментализма» началась и разрослась на базе его пристального внимания к росту русской епархии в Америке за счет русинов, бывших униатов. Русско-американский «Православный вестник» печатал материалы о неусыпном интересе российского Императорского Дома к американской епархии, печатал телеграммы и поздравления, которыми в течение многих лет обменивалась епархия с Царствующим Домом, свидетельствовавшие о личной заботе о епархии самого Государя, который поддерживал епархию часто из собственных фондов. В 1899 году царь Николай пожертвовал из личных средств 5 тысяч долларов на американскую Миссию, а в следующем году еще 5 тысяч на постройку Никольского собора в Нью-Йорке. Кроме того, по Высочайшему распоряжению в день Благовещения на постройку Никольского собора в Нью-Йорке был произведен сбор средств по всем церквам Российской империи. Общей сложностью было собрано 60 тыс. рублей. В том же году царь пожертвовал еще пять тысяч рублей из личных средств на постройку собора в Чикаго и две тысячи – на церковь в Питтсбурге70. В 1908 году царь подарил еще 5 тысяч на русский иммигрантский дом в Нью-Йорке71. Надо отметить, что царь совсем не любил сорить деньгами. Знавший его лично в Ставке адмирал Бубнов свидетельствовал, что «Государь не был подвержен никаким страстям и излишествам; стол у него был совсем простой... из игр любил он лишь домино и трик-трак, а в карты не играл»72. А протопресвитер армии и флота Георгий Ша-вельский даже говорит о крайней бережливости царя, экономившего в затратах и на собственную семью, которую безумно любил. Шавель-ский иллюстрирует это свидетельством военного министра Редигера. Военный министр как-то рассказывал Шавельскому, что «ожидая в Царском Селе царя, задержавшегося на прогулке, он увидел Николая II с пятью девочками. Зная, что у царя только четыре дочери, Редигер не удержался и спросил царя, что это за маленькая девочка, которую он вел за руку. – ‘Ах, это Алексей Николаевич, – смеясь, сказал царь. – Он донашивает платья своих сестер. Вот вы и приняли его за девочку’»73.

Поэтому поддержка американской епархии из личных средств на внушительные по тем временам суммы свидетельствует об исключительной заботе Государя об американской Миссии и жертвенном участии в ней. Конечно же, помощь царя не выходила за рамки религиозной благотворительности или же миссионерского рвения. Однако параллельно этому растущий интерес России к галицийским «проблемам» и мост между прикарпатскими русофилами и Петербургом не могли остаться незамеченными в Австро-Венгрии и не вызвать ее опасений. Реакция самой Австрии была сдержанна, поскольку по новому распорядку империя вела совместно лишь внешнюю политику, а переход американских карпатороссов в русскую епархию и их влияние на рост русофильских настроений в Австро-Венгрии попадали в компетенцию внутренней политики Венгрии. Таким образом, если Австрия на первых порах заняла выжидательную и наблюдательную позицию, то в Венгрии, откуда шел основной поток русинской эмиграции, этой проблемой занялись на самом высоком политическом уровне.

БОРЬБА ВЕНГРИИ ЗА АМЕРИКАНСКИХ УНИАТОВ

Составив себе представление, что «борьба за Галицию и Угорскую Русь» ведется Россией на американской территории, венгерское правительство направило туда и свою «армию» – в данном случае, «армию войны межконфессиональной» – отряд венгерских католических священников. События развивались следующим образом. В 1901 году премьер-министр Венгрии получил донесение, что некоторые русины, эмигрировавшие в Америку, возвращаются в Венгрию и призывают своих земляков обратиться в православие. Это показалось настолько угрожающим явлением, что осенью министр исповеданий назначил расследование, чтобы определить, насколько угроза серьезна. «Как показало расследование, определенное число русинов эмигрировали из Бечерова (к северу от Прешова, в настоящее время в восточной Словакии) в Миннеаполис, где они перешли в русскую православную епархию. Некоторые из перешедших в православие вернулись на родину и стали убеждать земляков последовать их примеру. Как показало дальнейшее расследование, лишь отсутствие церковного здания стояло препятствием переходу значительного числа поселян, включая и священников, в православие. Более того, русская организация в Америке пообещала собрать деньги для постройки церкви»74.

Некоторые чиновники стали опасаться, что это начало целого движения. Окружной прокурор Анош Пакси дал показания, что более трети населения уходит из греко-католической церкви и требует русского православного священника. Дальнейшее указание свидетельствует о том, что это по масштабу незначительное религиозное движение тем не менее имеет под собой геополитическую подоснову, равно как и чревато геополитическими последствиями. По словам того же прокурора, это движение распаляется слухами, что после смерти Императора Франца-Иосифа русинская территория в северной Венгрии будет передана России и, таким образом, русины, перешедшие в православие, окажутся в более благоприятном положении. Вряд ли этот слух исходил от Франца-Иосифа, или же наследного принца – еще вполне живого и деятельного Фердинанда, или же от венгерских властей. По инициативе прокурора, несколько священников – Андрас Збилей, Василий Збилей и Ласло Титко – были привлечены к уголовной ответственности за антикатолическую пропаганду и в марте 1902 года осуждены на тюремное заключение.

Венгерское правительство настолько встревожилось этим «антипатриотическим» движением иммигрантов-русинов в Америке, что во главе с премьер-министром повело дипломатические переговоры с Ватиканом, добиваясь права для самого правительства номинировать из числа венгров униатского епископа для Америки и священников-венгров, которые в дополнение к своим священническим обязанностям могли бы быть и активными «политическими агентами» Венгрии среди американских иммигрантов75.

Венгерское министерство исповеданий издало в 1902 году несколько указов, имеющих целью ограничить численность духовенства, едущего из Венгрии в Америку, лишь лояльными венграми, которые смогут препятствовать обращению бывших австро-венгерских подданных в православие. Эта цель была ясно изложена в послании от 4 февраля 1902 года (№ 393) венгерского министра исповеданий Комлочи католическим иерархам в Америке76. В нем говорилось, что венгерское правительство вынуждено защищать свои интересы в Америке и для этого не допустить туда иммиграцию «враждебных» (по отношению к Венгрии) священников. Поэтому американские епископы должны принимать только тех священников, которые приезжают в Америку по правительственным рекомендациям. Эти шаги необходимы, поскольку, согласно Комлочи, из сорока двух словацких католических конгрегаций в Америке только семь возглавляются «патриотическими» священниками. Это послание каким-то образом попало к словацким священникам в США, было переведено на английский и опубликовано в брошюре с названием «Hungary Exposed: Secret State Document Reveals the Plotting of that Government in theUnited States». 26 июля 1903 г. «Вашингтон пост» напечатала статью об этом скандале и о вмешательстве Венгрии во внутренние дела Амери-ки и американских граждан. А на следующий день «Нью-Йорк таймс» опубликовала интервью с Джозефом Хорватом, издателем венгерско-американской газеты «Szabadsag», в котором проявилась характерная неспособность этого венгра стать на американскую точку зрения, отражавшую нейтральность государства в делах религии. Джозеф Хорват настаивал на правомочности венгерского правительства проводить свою политику. По его словам, «в Венгрии словаки и русины делали вид, что они лояльны к своей родине», но стоило им приехать в Америку, и они стали выступать «под русским флагом». Пускай у себя на родине русины молились на своем «русском» языке, но поскольку они венгерские подданные и среди них много венгров, то венгерское правительство отныне требует, чтобы в Америке богослужение проходило на венгерском языке77. Интервью лишь подтвердило американским читателям, что религиозные меньшинства в Австро-Венгрии не пользуются теми свободами, которые они, эмигрировав, смогли получить в Америке.

По настоянию венгерского правительства Ватикан послал в Америку двух священников-венгров: Андрея Ходобая, в звании апостольского наблюдателя, и Иоанна Коротноки, назначенного на важный приход в Аллегени в штате Пенсильвания. Венгерское министерство иностранных дел даже прочило Ходобая в униатские епископы в Америке. Основная стратегическая линия как самого венгерского премьер-министра, так и министерства иностранных дел, состояла в том, чтобы убедить Ватикан назначить венгра униатским католическим епископом для Америки. Эта позиция была прямо выражена в отчете премьер-министра Венгрии за 1902 год относительно бечеровского случая перехода части униатов в православие под влиянием русинов из Америки78. Однако Ватикан испытывал сильное противодействие со стороны ирландской иерархии латинского обряда в Америке, которая была резко против «униатской ветви» в католичестве. Поэтому он не желал компрометировать дисциплинарное единство, которое и без того было тяжело поддерживать в Америке при ее религиозном плюрализме.

Ходобай главной целью своей политической миссии считал создание сильной греко-католической церковной организации, возглавляемой священниками-венграми и финансируемой венгерским правительством; организации, которая противостояла бы как панславянским настроениям, так и русинской культурно-религиозной автономии79. И первые шаги в этом противостоянии были сделаны именно в Венгрии, где был создан комитет по назначению священников для Америки, состоящий из семи епископов, из которых двое были епископы византийского обряда, а пятеро – латинского, о чем Ходобай и уведомил апостолического делегата в Вашингтоне в 1906 году.

Одной из задач о. Ходобая была организация в Америке венгерскоязычных униатских конгрегаций, в которых бы служба византийского обряда велась на венгерском языке. Они предназначались для тех русинов, которые иммигрировали в Америку из венгерской части Австро-Венгрии, вроде о. Алексея Тофта и части его прихожан, которые если и не полностью были ассимилированы в венгерской культуре, то хотя бы знали венгерский язык. Их-то и старалась привлечь Венгрия, специально создавая для них в Америке мадьяроязычные религиозные общины и содержа эти общины на государственные деньги с исключительной целью предохранить от соблазна перехода в православие свое собственное карпаторосское население, пребывающее в Унии, и упразднить самую основу его идентификации с русскими и Россией.

Ходобаю удалось создать пять таких угроязычных униатских церквей в городах Хомстеде, Кливленде, Пассэике, Южном Лорэне и Бриджпорте. Интересны донесения Ходобая венгерскому правительству: в качестве правительственного агента и, с другой стороны, папского представителя для восточного обряда в Америке, он должен был оценивать священников-униатов со стороны их «патриотичности» по отношению к Венгрии и лояльности ее правительству. Так, в письме премьер-министру Венгрии в феврале 1906 года Ходобай превозносит о. Юласа Орожа в Кливленде как «наиболее активного и патриотического священника», а в июне, в другом письме на имя премьер-минис-тра, просит того прислать побольше «патриотических» священников», а также докладывает об «антипатриотической» кампании о. Юлия Медвика из города Маккиспорта, который «пытается оторвать народ от венгерского правительства». В 1908 году, после обращения в православие редактора проукраинской униатской газеты «Правда» Иеро-нима Луцика, будушего автора «Народной истории Руси», о. Джон Коротноки обратился к австро-венгерскому консулу в Филадельфии с требованием не пускать Луцика на родину из-за его пропаганды православия.

В конечном итоге, старания венгерского министерства иностранных дел и его духовных агентов в Америке привели к прямо противоположным результатам. Ходобай и его сотрудник Джон Коротноки также докладывали о политическом влиянии съездов Греко-Католического союза, собиравшихся каждые два года. О съезде 1904 года Коротноки докладывал венгерскому премьер-министру, что «словак Ровнянек и его ‘панславянские’ сторонники имеют решающее влияние на конгресс». «Пагубными» результатами его влияния явилось то, что президент Союза Майкл Юхаз Младший от «панславянской» группировки был переизбран, и съезд принял резолюцию, по которой все должностные лица Союза должны быть американскими гражданами, а съезд разделяет «панславянские идеалы и правила в форме присяги»80. Узнав, что венгерские власти, пытавшиеся раньше лишить русинов собственного языка и идентичности на родине, теперь пытаются лишить их того же и в Америке, униатская карпаторосская община возмутилась до такой степени, что Греко-Католичес-кий союз исключил из своего состава всех священников, представлявших интересы венгерского правительства, о чем оное и было поставлено в известность австро-венгерским генеральным консулом в Филадельфи1и в 1908 году. Сам факт требования американского гражданства для должностных лиц Греко-Католического союза свидетельствовал о чисто культурно-религиозной программе этой этнической общины в Америке, не преследовавшей никаких политических целей в Старом Свете. Однако венгерское правительство все это воспринимало в свете российской геополитической угрозы. Ни в Австро-Венгрии, ни, особенно, в России, не сознавали этого радикального различия между обращением униатов в православие в Америке и перспективой возвращения униатов в православие в Прикарпатской Руси. В Америке религия и отношения между конфессиями никак не транслировались в политику. Максимально, чего могли добиться разные иммигрантские группировки, – это организоваться социально и выдвинуть своих представителей в местные, штатные или федеральные органы для защиты своих прав и интересов. В России религиозная озабоченность судьбой униатов в Прикарпатье или Польше автоматически принимала форму территориальных притязаний, которых и пребывающее в составе Российской империи Царство Польское, и, тем более, «лоскутная» Австро-Венгерская империя боялись как реальной политической и военной угрозы.

РУССКО-ГАЛИЦИЙСКОЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО И БОЛЬШАЯ ПОЛИТИКА

От австрийского посла в Петербурге конечно не могли быть скрыты ни интерес царя к американской епархии, ни резонанс обращения в православие униатов в Америке среди русинов-униатов в Австро-Венгрии. Там-то галицко-русские патриоты, известные под именем «москвофилов», начали пропагандистскую кампанию, вторя закрытому «Славянскому веку» и энтузиастам Галицко-Русского благотворительного общества, на собраниях которого научно доказывалось, что Галиция и в историческом, и в этнографическом отношениях «единая, неделимая Русь», со всею Россиею разделенная «лишь не-счастными политическими обстоятельствами»81. Вероятно, чтобы исправить эти «несчастные политические обстоятельства», Русско-Галицийское благотворительное общество стало оказывать все большее влияние в Петербурге. На него прямо ссылается епископ Евлогий (Георгиевский) в бытность свою членом Думы (Второй и Третьей, 1907–1912).

К этому времени означенное Общество превратилось в политическую и церковную силу, совершенно не пропорциональную декларируемым им скромным благотворительным целям. Среди членов Общества и его подкомитетов были члены Святейшего Синода, два митрополита – Санкт-Петербургский и Киевский, пять членов Государственного Совета, такие влиятельные лица, как заместитель председателя Государственной думы, и несколько членов Совета министров Императорского Двора. Конечно, членство митрополитов можно было бы счесть почетной декорацией, которая на пользу любой благотворительности. Однако присутствие министров Двора подчеркивало именно личную руку Государя в этом предприятии и то, что он пытается руководить этим Обществом в обход собственного правительства. Это министерство объединяло все части придворного управления вне контроля Сената, Государственного Совета или какого бы то ни было другого высшего учреждения. Возглавлял его министр Двора, который состоял под непосредственным ведением Государя. Все повеления министр Императорского Двора получал непосредственно от Государя; по делам, требующим Высочайшего разрешения, также имел право входить с докладом прямо к Государю. Таким образом, его деятельность не подчинялась ни Государствен-ному Совету, ни Сенату, ни Думе и не контролировалось ими. Присутствие этих министров в Галицко-Русском обществе отражало особый интерес Императора к этому Обществу и его роли как общественной организации, подконтрольной непосредственно Самодержцу. Среди рьяных охотников политизировать религиозное положение русинов в Австро-Венгрии был новый председатель Галицко-Русского благотворительного общества в Петербурге, член Государ-ственной думы граф Владимир Бобринский, старинный приятель Государя, служившего еще в бытность свою цесаревичем в 1887–1891 годах с Бобринским в одном Лейб-гвардии гусарском полку. Бобринский начал выступать с предложением включения Галиции и Карпат как земель русинов, «т. е. русских», в состав Российской империи, причем выступал он на самой думской трибуне.

Окруженная облаком геополитической риторики, звучавшей со всех сторон, – из Петербурга, прорусских кругов в Галиции и даже из далекой Америки, – эта «холодная война» оседала в подсознании государственных и дипломатических деятелей обеих империй. Уходила она в подсознание в силу своей дипломатической невыразимости. А собственно, на что можно было дипломатически пожаловаться? На Благотворительное общество с его риторикой и научными религиозно-этнографическими прениями, на выступления в Думе? Но Дума была российским парламентом и всенародной говорильней, где выступали все, от крайне правых до крайне левых, совсем не сдерживаясь в выражениях, и где радикальная критика собственного правительства, особенно в I и II Думах, звучала гораздо громче, чем требование присоединить к России еще какую-то там Галицию. Неназываемые и невыражаемые подозрения и протесты выливались в новые и новые акции «холодной войны».

Русофильская партия в Галиции, вдохновленная, с одной стороны, известиями из «русской» Америки, т. е. русской православной епархии, состоявшей уже на 80% из русинов, бывших униатов, а с другой стороны, поощряемая растущим интересом, который к ней проявлял Петербург, да и в силу либеральных порядков Австро-Венгрии нечувствительная к пропорционально нараставшей угрозе со стороны собственного правительства, можно сказать, лезла на рожон. В 1907 году русинские депутаты в Венском парламенте устроили манифестацию. Один из депутатов, лидер старорусской партии Дмитрий Андреевич Марков, произнес речь на русском литературном языке. В ответ министр внутренних дел барон Бинерт заявил, что в Австрии нет русского народа, на что русины, не вполне поняв, о чем речь, ответили организованно, направив в столицу множество петиций в защиту русского языка, под которым они понимали свой собственный82. В ответ польско-австрийская администрация в Галиции начинает усиленно привлекать на свою сторону украинских союзников.

Здесь уже трудно было определить, какая империя наступает, а какая защищается. Австро-венгерские власти, в страхе перед «москвофильской» ориентацией внутри русинского движения, пытались ввести его в русло движения за украинскую самостийность, которую и поощряли. Испуганная этим Россия отвечала усилением русинско-православной пропаганды. В записке по польскому вопросу чиновник российского МИДа Олферов в 1908 году писал, что в результате политики австро-венгерских властей в Галиции «украинцы сольются в единый самостоятельный народ, и тогда борьба с сепаратизмом станет невозможной. Пока в Галиции живет еще русский дух, для России украинство не так еще опасно, но коль скоро австро-польскому правительству удастся осуществить свою мечту, уничтожив все русское в Галиции, и заставить на веки забыть о некогда существовавшей Червонной Православной Руси, тогда будет поздно и России с врагом не справиться».

В «холодной войне» уже невозможно разграничить причину и следствие, каждая сторона идет в свою контратаку. По инициативе австрийского правительства и католической иерархии в 1909 году во Львове прошел Всеукраинский съезд, в числе предложений которого было и объединение Галиции с Украиной в отдельное, независимое от России, государство. Боязнь проникновения в Россию идей украинского сепаратизма из Галиции заставила в 1909 году российское министерство внутренних дел и министерство финансов принять решение о регулярном выделении средств на «помощь прикарпатским русским». В 1911 году П. А. Столыпин отпустил единовременно 15 тыс. руб. на расходы по выборам в австрийский парламент. Речь шла о помощи организациям «москвофильской» ориентации. Ежегодно по запросу министра внутренних дел выделялось 60 тысяч рублей и 25 тысяч рублей непосредственно через министра финансов. Распределение и передача государственных сумм на поддержание и развитие русских культурно-просветительных учреждений прикарпатских славян были полностью в ведении В. А. Бобринского и камергера Гижицкого и шли через Галицко-Русское благотворительное общество. И того, и другого для этой деятельности делали пригодными не дипломатическое образование и опыт, не государственная деятельность, а исключительно близость к царю. Правительство доверяло им указанные суммы, не контролируя их и не требуя отчета в расходовании денег. Это делалось, в первую очередь, для того, чтобы исключить возможные осложнения на дипломатическом уровне. Выделяя средства, российское правительство как бы полностью устранялось от того, как и на что они используются83. Помимо государственных субсидий, еще 10-12 тысяч рублей ежегодно давали частные пожертвования. Все перечисленные средства в соответствии с уставом Галицко-Русского общества должны были идти на культурно-просветительные цели. Фактически это были самые разнообразные мероприятия как культурного, так и политического характера. Центральное место в культурной работе отводилось распространению русского языка в Галиции, поскольку вопрос культурно-языковой ориентации составлял основу программы галицийских «москвофилов» и с 1909 году приобрел политическое звучание.

Австрийский министр внутренних дел, а затем и глава комитета министров Бинерт издал в 1910 году циркуляр министерства внутренних дел, запрещавший подданным империи называть русский «родным языком». Относительно же православия, его боялись как «русской» религии, хотя оно было разрешено законом, а в Буковине православие даже было господствующим вероисповеданием. Однако правительство боялось «руссификации» и буковинского православия. В мае 1910 года австрийские власти закрыли все «русофильские» организации Буковины («Общество русских женщин», «Карпаты», «Русско-православный народный дом», «Русско-православный детский приют», «Русско-православная читальня», «Русская дружина»), а также русские бурсы (общежития для учащейся молодежи) в Черновцах и Серете. Имущество организаций было конфисковано. Причиной запрещения деятельности русских организаций стали обвинения в шпионаже и государственной измене.

В Галиции же немногочисленные попытки перехода из униатства в православие стали пресекаться самыми разными способами, иногда и насильственными. На это русское общественное мнение, Дума и церковные деятели реагировали с возмущением, хотя сама Россия до манифеста 1905 года была тоже конфессиональной страной, и переход из православия в другую религию или исповедание считался уголовным преступлением («совращением из православия», что могло караться каторгой до 10 лет). Архиепископ Волынский (Антоний Храповицкий), епархия которого была пограничной, возмущался, что в Галиции не желают признавать православия, и всех православных священников-галичан, получивших духовное образование в России, заключили в тюрьму, в которой они томятся без следствия и суда. 17 марта 1912 года были арестованы двое православных священников и двое мирян. Их держали в тюрьме два с половиной года, не предъявляя обвинений; наконец, перед самой войной во Львове начался против них судебный процесс с обвинением в государственной измене и шпионаже. На этот процесс неожиданно явились пять депутатов российской Государственной думы, которые, войдя в зал во время публичного заседания суда, поклонились до земли сидящим на скамье подсудимых со словами: «Целуем ваши вериги!» Подсудимые были оправданы присяжными заседателями, несмотря на то, что председательствующий судья в своей напутственной речи заседателям, очевидно по указанию свыше, не скрывал надежды на то, что будет вынесен обвинительный приговор.

Галицко-Русское общество подливало масла в огонь. На заседаниях звучали слегка завуалированные призывы к русскому правительству о помощи братьям за кордоном. В 1912 – начале 1913 гг. силами Общества организуются не только вечера, но и многолюдные собрания в Александровском зале Городской думы, в Дворянском собрании. Проблемы «русской» Галиции выходят на авансцену русской политической жизни. Как пишет Пашаева, в феврале 1912 года в России устроила гастроли русинская молодежная крестьянская театральная группа, по существу – кружок самодеятельности, на спектакле которой в Петербурге «было много членов Государствен-ной думы во главе с ее председателем М. В. Родзянко». Когда в 1913 году Прикарпатье постиг голод, во Львове был образован Русский спасательный комитет. В октябре 1913 года Комитет обратился за помощью к населению России с воззванием «Вопль из русской Галиции». Правление Галицко-Русского благотворительного общества сразу же откликнулось, и в ноябре был образован в Петербурге в рамках Общества Комитет помощи голодающим в Червонной Руси. Одним из двух почетных председателей стал митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир84. Среди членов Комитета мы находим также и влиятельного архиепископа Финляндского Сергия, будущего патриарха. По ходатайству Галицко-Русского благотворительного общества министр внутренних дел разрешил сбор пожертвований по всей стране, а Священный Синод установил, что пожертвования будут собирать по воскресным дням во всех церквах Российской Империи. К 1 мая 1914 года голодающим было направлено более ста тысяч рублей85.

На посту главы Общества граф В. А. Бобринский развил бурную деятельность, значительное место в которой занимала защита прав православных в Галиции. Вместо тактичных дипломатических шагов по смягчению политических обвинений в сторону австро-венгерских подданных, переходящих в православие, Русско-Галицкое общество и круги вокруг него реагировали на преследования православных русинов в Австро-Венгрии с воинственным запалом. Архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) в своей речи восклицал: «Мы не имеем права отнекиваться от родных братьев... а должны громко на весь мир воскликнуть: ‘Братья-галичане, мы слышим ваши стоны, и готовьтесь к часу возмездия’». Заканчивая свою речь 25 марта 1913 года, В. А. Бобринский предложил собранию принять резолюцию, в которой говорилось: «Собрание выражает горячее пожелание, чтобы правительство русское во исполнение исторических заветов России нашло способы воздействия для прекращения бесчеловечных страданий православных...»

В Венгрии, в местечке Мармарош-Сигете в 1913–1914 гг. проходил политический процесс, получивший широкую известность. 98 кар-патороским крестьянам, собравшимся перейти в православие, было представлено обвинение в том, что, по подстрекательству Русской Церкви, они стремились оторвать Угорскую Русь от Венгрии с целью присоединения ее к России86. На галицко-русском митинге 1 марта 1914 г., говоря о мармарошском и львовском политических процессах против карпаторусских деятелей, член Общества И. В. Никаноров упомянул об отсутствии «той твердости русской политики, в результате чего оказалось возможным такое пренебрежительное отношение к русскому имени, какое видим теперь в указанных двух процессах»87.

Все это происходило за несколько месяцев до начала войны. Сомнительно, что вся эта деятельность могла остаться незамеченной австрийским послом графом Берхтольдом. Для австрийской агентуры все это представлялось планомерной подрывной деятельностью огромного соседа, направленной на взрывное восстание славянских народностей и распад империи и довольно неумело прикрываемой фиговым листком благотворительности. Еще раз следует напомнить, что Габсбургская империя, вторая после России по числу славянского населения, всегда страшилась угрозы славянского национально-освободительного движения, фактически сформулированного в программе на Первом панславянском конгрессе в Праге (июнь 1848 года), на котором численно доминировавшие чешские делегаты провозгласили солидарность всех славянских народов против немцев. Впрочем, тогда же, как было сказано выше, имела место и солидарность империй, и русский Император Николай I посылал военную помощь австрийскому Императору Францу-Иосифу.

Однако положение вещей изменилось в начале ХХ века, когда освободительные националистские движения объединялись с революционно-социальными и имперские правительства уходили от них в оборону, а разделение мира на политические блоки, активно ведущие программы по перевооружению, делало международный военный конфликт весьма и весьма вероятным. Наследнику Францу-Фердинанду приписывали слова: «Австрийский и российский императоры не должны свергать друг друга с престола и открывать дорогу революции». Очевидно, что слова эти отражали вполне реальные опасения уже и с той, и с другой стороны. Русская епархия в Америке представлялась заокеанским плацдармом, где Россия уже ведет, пока еще церковными методами, успешную войну за «Червонную Русь», готовясь перевести военные действия на территорию Галиции.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Архиепископ Платон. Программная речь на епархиальном съезде духовенства. «Американский православный пестник», № 10, май 1914, с. 197.

2. С. Д. Сазонов. Воспоминания. – Мн.: Харвест, 2002, с. 7.

3. Записка П. Н. Дурново Императору Николаю II. См.: http://www.mysteriouscountry.ru/wiki/index.php

4. http://www.sknews.ru/chron/24198-v-avstrii-proxodit-vystavka-posvyashhennaya.html «Северный Кавказ». 5.06.2013.

5. Дневник Николая II, 1915: «В 6 часов принял гр. Бобринского-Галицийского». 2 мая, 1915 г. См.: http://www.rus-sky.com/history/library/diaris/1916.htm

6. Государственный совет в 1906–1917 гг. из высшего совещательного органа превратился в Верхнюю палату законодательного учреждения Российской империи. См.: http://www.encyclopaedia-russia.ru/article.php?id=341

7. Записка П. Н. Дурново Императору Николаю II. Указ. источник.

8. В качестве небольшого периодического издания эта газета, скорее даже листок, сохранилась до наших дней. Она издается по-английски под названием Truth и посвящена каждодневным практическим проблемам ПЦА с акцентом на жизнь русинской общины.

9. Иероним Я. Луцик (Роман Сурмач). Народная история Руси от наидавнейших времен до нынешних дней. С коротким очерком истории Русской Церкви и с приложением истории Угорской, Буковинской и Американской Руси. – Нью-Йорк, 1911, с. 325.

10. Keith P. Dyrud. The Quest for the Rusyn Soul: The Politics of Religion and Culture in Eastern Europe and in America, 1890 – World War I. – Pliladelphia: The Balch Institute Press; London & Toronto: Associated University Presse, 1992, р. 22.

11. Светлана Замлелова. «Русины многострадальны». – Омилия: Между-народный клуб православных литераторов, 27.01.2010 – 01:30. См.: http://omiliya.org/content/rusiny-mnogostradalny.html

12. Ruthenians. См.: http://www.encyclopediaofukraine.com/pages/R/U/Ruthenians

13. А. В. Карташев. «Очерки по истории Русской Церкви», т. I. – Париж: Имка-Пресс, 1959.

14. Л. Н. Гумилев. От Руси до России. – Москва: АСТ. Хранитель, 2006, с. 29.

15. См.: http://litopys.org.ua/sofon/sof10.htm

16. А. В. Карташев. Очерки по истории Русской Церкви. Т. II. Сс. 288-289.

17. Свящ. Владимир Зелинский, Объятия Отча... Очерки по истории Почаевской Лавры. – Свято-Успенская Почаевская Лавра, 2000, с. 7.

18. Александр Бушков, Андрей Буровский. Россия, которой не было. Часть 2-ая, с. 131.

19. Там же, с. 181.

20. А. В. Карташев. Очерки по истории Русской Церкви. Сс. 536-537.

21. В. О. Ключевский. Курс русской истории. Часть III., Лекция XLV // Соч. в 9 тт. – Москва: Мысль. 1988, с. 88.

22. Там же, с. 90.

23. Keith Dyrud. The Quest for the Rusyn Soul... Рр. 13, 19.

24. Н. М. Пашаева. Очерки истории Русского Движения в Галичине XIX–XX вв. – Москва: ГПИБ, 2001. Сс. 23, 49-50.

25. Иероним Луцик (Роман Сурмач). Народная история Руси от наидавнейших времен до нынешних дней...

26. «Протест Канадийцев». // Американский православный вестник. – Нью-Йорк, 1899, № 2 (15-27 января). Сс. 70-71.

27. Kann, Robert A. A History of the Habsburg Empire 1526–1918. – Berkeley: University of California Press, 1974. Цит. у Дайруда, цит. соч., с. 18.

28. Иероним Я. Луцик. Народная история Руси от наидавнейших времен до нынешних дней... С. 287-290.

29. Keith Dyrud. The Quest for the Rusyn Soul... С. 24.

30. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 8.

31. Зубрицкий, Д. Н. История древнего Галичско-русского княжества: В 3 ч. – Львов, 1852–1855.

32. Освободительное движение народов Австрийской империи; возникновение и развитие. Конец XVIII века – 1849 г. – Москва: Наука, 1980. С. 475.

33. Русалка Днестровая. Ruthenische Volkslieder. – Будим, 1837. С. IX. Цит. по: Пашаева, цит. соч.

34. Таврило Русин (Яков Головацкий). Положение русинов в Галиции. // Летописи славянской литературы, искусства и науки. // Holowacky J. Die Zustande der Russinen in Galizien: Ein Wort zur Zeit von einem Russinen. – Leipzig: Slawische Buchhandlung Ernst Keil & Comp, 1846. Сс. 20-22. Цит. по: Пашаева, цит. соч. С. 26-27.

35. Цит. по: Пашаева, Н. М. Очерки истории русского движения в Галичине... Сс. 65-66.

36. Иероним Я. Луцик. Народная история Руси от наидавнейших времен до нынешних дней... С. 326.

37. Jaromir Nečas. Politicka situace na Podkarpatske Rusi (Rok 1921). – Praha 1997. ss. 6-7. Цит. из Шевченко К. В. Русины и межвоенная Чехословакия. К истории этнокультурной инженерии. – М.: Модест Колеров, 2006, с. 117.

38. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... Сс. 52, 62.

39. Мончаловский, О. А. Житье и деятельность Ивана Наумовича. – Львов: Изд. полит. об-ва «Русская Рада», 1899, с. 112; цит. по кн. Пашаевой, 2-изд. Сс. 63-64.

40. Пашаева, Н. М. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 56-57, 58-61.

41. Magocsi, Paul Robert, The Shaping of the National Identity: Subcarpathian Rus’, 1848–1948. – Cambridge: Harvard University Press, 1978. Рр. 56-57.

42. Athanasius Pekar. Historic Background of the Eparchy of Prjashev. – Pittsburgh, PA: Byzantine Seminary Press, 1968. pp. 3-7.

43. «Карпато-русский сборник», 25-30, цит. по кн.: Дайруд, цит. соч. Сс. 29-32.

44. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 86.

45. Пиcьмо К. П. Победоносцева Александру III. См.: http://www.hrono.ru/ libris/ lib_p/pobed1883.html

46. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 87.

47. Шевченко К. В. Славянская Атлантида: Карпатская Русь и русины в XIX – 1-й пол. XX вв. – Москва: REGNUM. 2011. Сс. 76-77.

48. Gerald P., Fogarty, S. J. The American Hierarchy and Oriental Rite Catholics, 1890–1907. In Records of the American Catholic Historical Society of Philadelphia 85 (Mar.-June 1974), цит. по Дайруд. С. 104.

49. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 9.

50. BishopNicholas. On the Duty Incumbent Not Alone on the Orthodox Russians But on the Orthodox of all Nationalities. // Russian American Orthodox Messenger, 1 Oct., 1894. pp. 34-40.

51. Кюропас. Украинские американцы. С. 55, цит. по: JohnMatusiak. Orthodox Church in America following the Russian Revolution, 1917–1922. // M.D. thesis St. Vladimir’s theological seminary, 1975. Гл. 2. С. 7.

52. Этим наблюдением я обязан проф. Ольге Меерсон.

53. Иероним Я. Луцик. Народная история Руси от наидавнейших времен до нынешних дней... С. 343.

54. Архиепископ Тихон. Ход совещаний на Первом Соборе Северо-Американской Православной Церкви, 20 февраля 1907 г. // «Американский православный вестник», Vol. XI, № 5, март 1907. С. 83.

55. «Двадцатилетний юбилей русского православного Петро-Павловского братства в г. Бриджпорте, шт. Коннектикут». // Американский православный вестник, Vol. XVIII, № 16, август 28, 1914.

56. Keith Dyrud. The Quest for the Rusyn Soul... С. 59.

57. Петр Коханик. Начало истории американской Руси. См.: PeterS. Hardy, ed. Prikarpatskaia rus’, Trumbell, Conn,: Peter S. Yardy, 1970. pp. 499-500.

58. Peter Kohanik, ed. Русское православное кафолическое общество взаимопомощи, 1895–1915. – Нью-Йорк, 1915, с. 23. Цит. по: Дайруд, цит. соч. С. 69.

59. Указ № 4703, 27 сентября 1895 года. Коханик, цит. соч. Цит. по: Дайруд, цит. соч. С. 13.

60. Календарь для 1911 г. // Филадельфия: Правда, 1910. С. 74. Дайруд, цит. соч. С. 61.

61. Rudnitsky, Ivan. Ukranians in Galicia under Austrian Rule. // Austrian History Yearbook, 3, № 2 (1967). Цит. по: Дайруд, цит. соч. Сс. 36-37.

62. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 99, с. 72. См. также: Биография Иосифа Сембратовича: http://avstrien.ru/a/sembratovich_ iosif.

63. О. А. Мончаловский. Положение и нужды Галицкой Руси // Известия Санкт-Петербургского благотворительного общества, 1903. № 3, с. 9-11., // О. А. Мончаловский. Положение и нужды Галицкой Руси. Русская и украинская идея в Австрии. Цит. по: Пашаева, цит. соч. Сс. 72-73.

64. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... С. 100.

65. Keith Dyrud. The Quest for the Rusyn Soul... С. 49.

66. «Славянский Век», № 62, 15 февр., 1903. Сс. 434-435. Цит по: Дайруд, цит. соч. Сс. 49-50, 69.

67. Карцов Ю. С. За кулисами дипломатии. – Петроград, 1915. «В продолжении целых 12-ти лет (1864–1876 гг.) делами посольства нашего в Константинополе, – писал русский дипломат Карцов, – заведовал генерал Николай Павлович Игнатьев. Турецким Востоком канцлер А. М. Гор-чаков интересовался мало; поэтому, в действиях своих Н. П. Игнатьев был почти полным хозяином. <...> В Константинополе, где каждый человек на счету, он скоро приобрел преобладающее значение. Его называли levice-Sultan; да он и был им на самом деле: турецкие министры его боялись и были у него в руках. Главною и неизменною целью игнатьевской политики было разрушение Турецкой империи и замена ее христианскими, предпочтительно славянскими народностями». (Сс. 10-11).

68. Под панславянской агитацией, очевидно, имелось ввиду движение за отделение «Угорской и Червонной Руси и за присоединение их к России.

69. The Austro-Hungarian Red Book: Official English edition. The American Journal of International Law, vol. 9, № 4, Oct. 1915. р. 312.

70. Всеподданейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода, 1901. Сс.210-216.

71. Отчет обер-прокурора Святейшего Синода, 1908-1909. Сс. 417-422.

72. А. Бубнов. В царской ставке. – Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1955. С. 189.

73. Прот. Георгий Шавельский. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. – Нью-Йорк: Издательство имени Чехова. Т. 1. С. 57.

74. См. иследование Дайруда, цит. документы из Архивов Венгерского министерства иностранных дел // Miniszterelnoksegi Laveltar (Magyar Orszagos Leveltar), в микрофильмах: M. L. 1902 – XXIII – 852 (reel 1 – микрофильм 1). pp. 10, 20-22, 35-39. Дайруд, цит. соч. С. 87.

75. Там же, 1903. XVI. 71, reel 1. Рp. 53-59.

76. Там же, 1903. XX. 834, reel 3. pp. 54-56.

77. New York Times, 27 July 1903. P. 7, col. 3.

78. Архив Венгерского министерства иностранных дел», M.L. 1902. XXIII – 852 (reel 1). Pр. 25-26.

79. M.L. 1906. XXI – 854 (reel 10). Pр. 1263-1265; Там же, reel 11, p. 2059, Там же. Pр. 2366-2368.

80. M.L. 1908. XXIII – 4102 (reel 18). P. 100, р. 251.

81. Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. // Московский Рабочий, 1994. C. 234.

82. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... C. 98.

83. http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/31620

84. Митроп. Владимир (Богоявленский), митр. Киевский и Галицкий с 1915 года (в 18 году принял муч. кончину), с ноября 1912 года по 1915 – митр. Санкт-Петербургский и Ладожский.

85. Пашаева. Очерки истории русского движения в Галичине... Cс. 100-101.

86. Шевченко. Славянскаая Атлантида... C. 98.

87. Галицко-русское благотворительное общество в Санкт-Петербурге. Отчет о деятельности общества за 1913–1914 гг. СПб, 1914. С. 44.

Нью-Йорк

* НЖ предлагает журнальный вариант нескольких глав из неопубликованного очерка свящ. Михаила Аксенова-Меерсона «Роль русской епархии в Америке в развязывании Первой мировой». © MikhailAksenov-Meerson.

Опубликовано в журнале:

«Новый Журнал» 2014, №275

Доблесть нелояльных

Грэм Грин

Речь на вручении Шекспировской премии в Гамбургском университете, 1969 г. Перевод В. Голышева

Тема, которую я предлагаю сегодня утром - доблесть нелояльных, - думаю, не привлекла бы нашего поэта. Если есть величайший поэт консерватизма, того, что мы называем теперь истеблишментом, то это, безусловно, Шекспир. Свою замечательную поэтическую историю Англии он начал с “Генриха VI”, который был почти так же близок к его времени, как война 1870 года - к нашему, и дальше двигался вспять, осторожно отступая от опасного настоящего, от Англии заговоров и преследований, в прошлое. Отец Шекспира был католиком и не признал авторитета государственной церкви, но я могу вспомнить только одну строку, где Шекспир критически отзывается о Реформации, - метафору в сонетах, истолковать которую нетрудно: “Голые разрушенные хоры, где недавно сладко пели птицы”[1].

Одно слово постоянно звучит в ранних пьесах Шекспира - слово “мир”. Во время политических волнений правящим кругам симпатичен этот идеал мира.

Божий тихо спящий мир[2].

Тебя, что в бедном мире мир разрушил[3].

Мир как ностальгия по утраченному прошлому: у Шекспира, как у отставного губернатора колонии, мир ассоциируется с твердым управлением.

Мир предвещает тишину, любовь,

Почтение к законной высшей власти[4].

Когда он насмехается над беднягой Джеком Кедом и его повстанцами-крестьянами[5], мы возмущаемся этим буржуазным поэтом, сподобившимся герба и большого дома в Стратфорде, и порой устаем даже от великих трагедий, где чудесная красота стиха притупляет жало, а последние строки исцеляют все раны, и законную высшую власть восстанавливают Фортинбрас, Малькольм и Октавий Цезарь. И тогда мы склонны обратить против него упрек, брошенный в адрес Антонио в “Венецианском купце”:

Печетесь слишком вы о благах мира.

Кто их трудом чрезмерным покупает,

Теряет их[6].

Конечно, он величайший из поэтов, но мы живем в такие же беспокойные времена, как он, времена, когда умирают тираны, времена покушений, заговоров и пыточных камер, и потому нам иногда ближе огненный гнев Данте, отвращение к себе Бодлера и кощунства Вийона, поэтов, отважившихся раскрыть себя, невзирая на опасности, - а опасности были очень реальные. Первый был изгнан, второго судили за оскорбление морали, а третий, возможно, угодил на виселицу.

И сегодня мы думаем о Пастернаке, Даниэле, Синявском, Гинзбурге[7] в России, о Роа Бастосе[8], беженце из Парагвая, Йоргосе Сеферисе, мужественно протестующем в Греции. В этом списке героев Шекспир не показывается, и все же, все же... хочется верить, что, если бы он прожил чуть дольше, нашлось бы там место и ему. Мы немного устаем от искусственной проблемы принца датского (инцест матери, убийство отца - нам не так легко приложить это к своему опыту), и молодой самоубийца вряд ли будет размышлять так подробно в виттенбергском духе над дилеммой “Быть или не быть”. Но в последние годы у него все же прозвучала нота возмущения, как у Данте и Вийона, - в речах двух персонажей, которых мне хочется рассматривать как одного составного - Тимона-Калибана:

Меня вы научили говорить

На вашем языке. Теперь я знаю,

Как проклинать[9].

Если бы он прожил еще несколько лет, мы могли бы увидеть, как великий поэт истеблишмента перейдет на сторону нелояльных, на сторону поэта Саутвелла[10], у которого вынули внутренности за так называемую государственную измену, на сторону тех, кто по натуре своей всегда будут “разрушать мир в бедном мире”, - Золя, написавшего “Я обвиняю”, Достоевского перед расстрельной командой, Виктора Гюго, изгнанного, подобно Данте, русских писателей в лагерях.

Тому, что их правители считали нелояльностью, цена больше, чем мелодичным изъявлениям патриотических чувств такого неожиданного в этом смысле персонажа, как Джон Гант:

Счастливейшего племени отчизна[11].

Мы учили эти стихи в школе.

Благословенный край, страна родная,

Отчизна наша Англия[12].

Эти почтительные строки были опубликованы в 1597 году. А двумя годами раньше другой поэт, Саутвелл, был казнен после трех лет пыток. Если бы Шекспир проявил подобную нелояльность, мы, наверное, больше любили бы его как человека.

Отравлять психологические колодцы, поощрять освистывание, ограничивать человеческое сочувствие - в этом всегда было заинтересовано государство. Править легче, когда люди кричат: “Галилеянин”, “Папист”, “Фашист”, “Коммунист”. Не задача ли писателя выступать адвокатом дьявола, взывать к сочувственному пониманию тех, на кого не распространяется государственное одобрение? Призвание склоняет его быть протестантом в католическом обществе, католиком - в протестантском; в коммунистической стране видеть достоинства капиталиста, в капиталистическом государстве - коммуниста. Томас Пейн писал: “Даже врагов мы должны защищать от несправедливости”.

Если бы писатели могли сохранять эту добродетель нелояльности - более важную для них, чем милосердие, - не запятнанной миром... Почет, даже премии, покровительство государства, успех, похвалы коллег - все это подтачивает нелояльность. Дом в Стратфорде нельзя подвергать опасности. Если они не преданны церкви или стране, то склонны исповедовать какую-то свою изобретенную идеологию, и их будут хвалить за постоянство, хотя писатель должен быть всегда готов перейти на другую сторону по первому же сигналу. Он на стороне жертв. А жертвы меняются. Лояльность привязывает вас к общепринятым мнениям: лояльность не позволяет сочувственно понимать инакомыслящих; а нелояльность поддерживает в странствиях по сознанию любого человека: она дает романисту другой объем понимания.

Я не защищаю никакую пропаганду. Пропаганда имеет целью добиться сочувствия к одной стороне, к той, где для пропагандиста - добро. Он тоже отравляет колодцы. Задача же романиста - найти свое подобие в любом человеческом существе, и виновном, и невинном... Вот я опять за свое, прости, Господи.

Если мы расширим границы сочувствия в наших читателях, то сможем немного затруднить работу государства. В этом наш подлинный долг перед обществом - быть крупинками песка в государственной машине. Пусть и приемлемы сегодня для советского государства великие классики - Достоевский, Толстой, Тургенев, Гоголь, Чехов, - они незаметно затруднили регламентацию русского духа, или ослабили ее. Бессмысленно обсуждать Карамазовых с классовой точки зрения. И если вы говорите о кулаке с ненавистью, не придет ли на память забавный герой “Мертвых душ”, чтобы осадить вашу ненависть? Рано или поздно затихнет в ушах требовательный призыв горна к лояльности, к социальной ответственности, к подъему материального благосостояния для большинства, и тогда, возможно, вспомнятся долгие бесцельные дискуссии при луне, стук бильярдных шаров, солнечные дни того месяца в деревне.

В худшие дни нашей жизни перед этим выбором между послушанием и неблагонадежностью встал великий немецкий теолог. “Христиане в Германии, - писал он, - встанут перед ужасным выбором: либо желать поражения своей стране, чтобы уцелела христианская цивилизация, либо желать победы своей стране и тем самым - уничтожения цивилизации. Я знаю, какую из этих альтернатив я должен выбрать”.

Дитрих Бонхёффер выбрал виселицу, как наш английский поэт Саутвелл. Для писателя он бóльший герой, чем Шекспир. Может быть, самая глубокая трагедия в жизни Шекспира - его собственная. Закрыть глаза ради герба, придержать язык ради придворной дружбы и большого дома в Стратфорде.

# © Graham Greene

© В. Голышев. Перевод, 2014

[1] Сонет 73. Буквальный перевод.

[2] “Ричард III”. Перевод Анны Радловой.

[3] Там же.

[4] “Укрощение строптивой”. Перевод М. Кузмина.

[5] “Генрих VI”. Часть II. Акт IV, cцена. 1.

[6] Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

[7] Александр Гинзбург (1936-2002) - диссидент и правозащитник, выступивший в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля (“Процесс Синявского-Даниэля”, 1965-1966); журналист, первый издатель самиздата.

[8] Аугусто Роа Бастос (1917-2005) - парагвайский поэт и прозаик. В 1982 г. лишен парагвайского гражданства.

[9] “Буря”. Перевод Мих. Донского.

[10] Роберт Саутвелл (1561-1595) - английский поэт; святой римско-католической церкви, священник, иезуит, мученик.

[11] “Ричард II”. Перевод Мих. Донского.

[12] “Ричард II”. Перевод Н. Холодковского.

Опубликовано в журнале:

«Иностранная литература» 2014, №5

Россия на европейском фоне: причины отставания. 10. Каким образом Россия модернизировалась?

Дмитрий Травин

Если в первой половине XVIII века Россия развивалась в соответствии со сложившейся ранее тенденцией, то во второй половине наступил поворот, определивший ход процесса модернизации примерно на полтора столетия — до революции 1917 г. Поворот этот шел под воздействием демонстрационного эффекта. То, что в ходе реформ, осуществленных Петром I, наша страна стремилась встраивать поместно-крепостническую систему в импортированную с Запада рационально-абсолютистскую конструкцию, а начиная с царствования Петра III предпочла старую систему вообще демонтировать, определялось в первую очередь важнейшими событиями, происходившими в Европе.

Отзвук великого землетрясения

1 ноября 1755 г. чудовищное по силе землетрясение уничтожило Лиссабон. Это было страшное, но, казалось бы, маргинальное событие. Ведь этот город не относился к числу ключевых европейских экономико-политических центров той эпохи. Скажем, великий лондонский пожар 1666 г. не поколебал умы европейцев, хотя международное значение английской столицы существенно превышало значение столицы португальской.

В случае с Лиссабоном дело было не в конкретном городе, а в своеобразном символическом акте. Европейцы постепенно начинали ощущать ограниченность мировоззрения, доминировавшего в XVII — первой половине XVIII столетия.

Абсолютизм стремился управлять постепенно усложняющейся жизнью общества из единого центра, и ему все хуже удавалось это делать. Просвещенная королевская власть наводила порядок и содействовала развитию бизнеса, однако порядок этот все больше напоминал кладбищенский — дорожки проложены, могилки ухожены, все благолепно, однако развития никакого нет.

Старый рационализм предполагал, будто государство, руководствующееся разумом, может учесть важнейшие проблемы, стоящие перед обществом, и принять все необходимые решения, но жизнь все чаще показывала, что мир чересчур сложен и решения, идущие сверху, больше мешают развитию, нежели помогают. По мере того как это становилось ясно просвещенным интеллектуалам, начинала рассыпаться идеальная картина старого мира. Все труднее было верить, будто принимаемые из центра решения будут делать мир совершеннее без каких-то дополнительных факторов, воздействующих на него.

Французский философ Мишель Фуко блестяще описал, как рационализм классической эпохи навешивал на всех людей, не вписывающихся в стандарт, ярлык «безумца». Государство, «заботящееся о подданных», хотело всех унифицировать, расписать по заранее продуманным статьям, разложить по специально сформированным ячейкам, заставить жить счастливо, правильно и бесконфликтно в этом лучшем из возможных миров. Однако мир усложнялся, люди не вписывались в рационально выстроенные схемы, и в результате психушки переполнялись теми, кто по каким-то причинам не мог жить в соответствии с нормами.

Дело касалось не только безумцев. Французская бюрократия, стремившаяся повысить производительность сельского хозяйства, постоянно предписывала крестьянам, как им необходимо работать. Из центра спускались инструкции: как следует метить баранов, как надо вязать снопы, как можно организовывать продажу хлеба. Чем больше такого рода предписаний появлялось на свет, тем более четко высвечивалась проблема неспособности бюрократического государства сделать общество процветающим. Люди временами подолгу голодали. Болезни уносили своих жертв на тот свет. А войны, ведущиеся просвещенными государями, бывали порой более разрушительными, чем старые войны, в которых сплетались в схватке кровожадные, необразованные тираны.

Вот в этот-то сложный для европейских интеллектуалов момент и рухнул Лиссабон. В прошлом, наверное, сей акт «божественного вандализма» сочли бы свидетельством гнева, который небеса обрушили на грешников. Церковь почти одинаково трактовала значение всех катастроф со времен Всемирного потопа. И по-другому раньше было нельзя, поскольку человек ощущал себя всецело зависящим от высших сил. Но рационализм заставил его размышлять самостоятельно и строить самостоятельно свой мир в рамках абсолютистского государства. Бог не исчез из картины мира, однако заметно подвинулся, предоставляя человеку возможность творить самому наряду с Ним под руководством какого-нибудь «короля-солнца». При таком подходе от человека все чаще требовалось понимание смысла происходящего. Подход по принципу «бог дал — бог взял» противоречил мировоззрению творческой личности. Как можно что-то целенаправленно строить, если построенное вдруг подвергается бессмысленному разрушению?

Именно о таких вещах и заставил задуматься разрушенный Лиссабон. Точнее, катастрофа дала серьезный материал для раздумий тем, кто скептически относился к возможностям строить все более совершенный мир с помощью рациональных решений, принимаемых просвещенным абсолютизмом.

С одной стороны, возникло ощущение, что мир намного сложнее, чем нам представляется, и мы не способны с помощью нашего слабого разума все понять и описать, а главное — не способны разумно обустроить свою жизнь на долгие времена. По неким причинам такая жизнь может внезапно обрушиться и многолетние усилия пойдут прахом.

С другой стороны, вернуться в прошлое, когда человек оставался пассивен и лишь смиренно переносил кару Господню, было уже невозможно. Рациональные действия по переустройству мира по-прежнему представлялись необходимыми. Характерно, что португальская монархия первой дала отпор попыткам церкви объяснить лиссабонскую катастрофу традиционным для нее способом.

Некий итальянский иезуит попытался в своих рассуждениях о землетрясении встать на испытанный веками путь. Мол, грешили много, храмы редко посещали, коррупцией злоупотребляли сверх всякой меры… Вот и получили по заслугам. Однако монархия в лице цензора дала иезуиту симметричный ответ. Объявила этого человека еретиком, коварным и дерзким, который считает, будто ему известен промысел Божий, и полагает, будто он имеет право выносить вердикт о грехах целого города. На самом же деле, отметил цензор, дела в Португалии под мудрым руководством монарха становились все лучше и лучше, а потому Господь никак не мог покарать город за грехи.

Незадачливый иезуит был репрессирован, став по иронии судьбы послед­ней жертвой португальской инквизиции. Народ, вместо того чтобы бесконечно замаливать грехи, включился в созидательный труд по восстановлению Лиссабона согласно утвержденному королем плану. Однако победа абсолютизма оказалась пирровой. С иезуитами расправиться было можно, но невозможно было залатать бреши, которые появились в самой концепции рационального устройства мира, функционирующего под руководством монарха. У интеллектуалов возникала потребность понять, как действовать в мире, где не удается все предусмотреть и не удается достичь заранее просчитанного идеала.

Потребовалось искать новые пути, и поиск быстро привел на европейский север, где динамично развивались Голландия и Англия. В этих двух странах абсолютистские модели не сложились, и, соответственно, их развитию способствовала свобода. Во-первых, свобода предпринимательства, во-вторых, религиозная свобода, а в-третьих, ограниченная политическая свобода, которая это предпринимательство охраняла.

Формирование голландской и английской моделей развития имело для модернизации не меньшее значение, чем появление экономически высокоразвитых городов Северной Италии. Или, точнее, значение этих моделей развития было даже больше, поскольку именно с них начинается европейская модернизация как таковая.

Венеция, Флоренция и Генуя показали в позднее Средневековье, что можно динамично развиваться, создав в аграрном мире центры бюргерской культуры, которые становятся своеобразными «кострами процветания», стимулирующими развитие экономики в других местах. Однако незащищенность собственности, доминировавшая в европейском Средневековье и в начале Нового времени, ограничивала возможности развития по «североитальянской» модели. Создать современные отношения внутри себя эта модель не могла. Более того, столкнувшись с явной ограниченностью своих возможностей, то есть с тем, что власти «кошмарят» бизнес, стремясь перекачать его деньги в свои карманы, олигархи прошлого старались вывести капиталы из рискованных сфер экономики и вложить их в традиционные активы — земли и чиновничьи должности. Таким образом, «североитальянская модель» уперлась в объективно существующий барьер развития.

Англия и Голландия, защитив собственность и предпринимательство от «наездов» властей, бандитов и конкурентов, не желающих играть по правилам, сформировали принципиально иную атмосферу (иные институты), в которой оказалось возможно динамичное развитие без «встроенных ограничителей».

Образование Голландии стало результатом нидерландской революции, против которой долго и сравнительно успешно боролась Испания. Она смогла отвоевать у восставших богатые города, которые имели значение в качестве источника доходов казны, в первую очередь — Антверпен. Революционеры были оттеснены на север, на земли, значительно менее развитые, чем брабантские и фламандские, которые представлялись монархии бесперспективными с фискальной точки зрения, а потому за них вроде бы не имело смысла энергично бороться, растрачивая ограниченные ресурсы. Однако бегство капитала из Антверпена в Амстердам и другие города, оставшиеся свободными, показало, что невозможно удержать бизнес и налоги силой.

Испанские Нидерланды стали беднеть, а свободные (то есть Голландия, как стали называть эти земли по имени самой развитой провинции) — богатеть. В конечном счете печальный для Испании исход Тридцатилетней войны (1618—1648 гг.) полностью уничтожил претензии Мадрида на обладание голландскими богатствами. А получившие свободу бюргеры сформировали систему правления, при которой их капиталы получили надежную защиту. В известном смысле можно сказать, что европейское политическое равновесие, сформировавшееся по итогам Тридцатилетней войны (Вестфальская система), стало для Голландии таким же позитивным фактором развития, каким раньше было относительное равновесие сил папства и империи для североитальянских городов.

Политическая трансформация, случившаяся в Англии, внешне не похожа на голландскую, однако, по сути дела, привела к аналогичным последствиям. Карл I Стюарт пытался добиться в своей стране всех тех возможностей для увеличения казны, которыми обладали абсолютные монархи на континенте. Он давил на парламент, требуя от него денег, которые общество не желало давать. По масштабам своего «наезда» на собственников английский монарх объективно должен был сравняться со своими континентальными «коллегами», поскольку без соответствующего объема ресурсов ему невозможно было включиться в гонку вооружений, позволяющую воевать в Европе. Но силы, которые король мог использовать для борьбы с парламентариями, были несопоставимы с силами, используемыми монархами на континенте (за некоторыми исключениями, такими, например, как Польша, где сейм жестко ограничивал короля в правах).

У английского короля традиционно не было значительной по размеру сухопутной армии, поскольку на острове для нее не имелось объективной необходимости. Английские парламентарии в отличие, скажем, от французских фрондеров того времени могли вступить с монархией в схватку на равных. Они это сделали и в итоге победили. Впоследствии диктатура Кромвеля, реставрация Стюартов, «Славная революция» и приглашение на престол вместо свергнутых во второй раз Стюартов Вильгельма Оранского из Голландии сформировали равновесие сил, лишающее монархию возможности покушаться на собственность ради достижения целей, которые общество не готово было финансировать.

Парламент примерно с рубежа XVII—XVIII веков стал действительно важным демократическим институтом, способным противостоять произволу. Но, может быть, еще более важным институтом, гарантирующим права собственности, стал в это время английский суд, основывающий свою работу на обычном праве.

«В большей части Европы, — объясняет этот момент американский историк Джек Голдстоун, — обстоятельства дела и исход судебного разбирательства определялись только специалистами, занимавшими официальную должность и обладавшими соответствующими полномочиями. В Англии это были не назначаемые государством должностные лица, а обычные люди. <…> Это сильно затрудняло государству задачу быстрого обвинения и заключения в тюрьму тех или иных неугодных лиц: в то время как в европейских государствах последнее входило в полномочия назначавшегося государством судьи, в Англии для этого требовалось согласие всего жюри».

До «Славной революции» при господстве Тюдоров, а затем Стюартов английская монархия находила различные способы репрессировать подданных, несмотря на существование системы обычного права. Но при парламентском режиме короли утратили возможность совершать злоупотребления и английская правовая система заработала в полную силу. Вряд ли она при этом стала функционировать идеально (особенно в отношении бедных и бесправных людей), однако, скорее всего, промышленники, торговцы и лендлорды, имеющие влияние в родной местности, получили возможность обезопасить себя правовым путем от «наездов» извне. Как раз это и нужно было для быстрого развития рыночного хозяйства.

Английские капиталисты, а также лендлорды расхрабрились и стали активно инвестировать деньги в производство, вместо того чтобы выводить их из бизнеса и вкладывать в землю, как делали на континенте. Схемы развития Англии и континентальных держав в XVIII веке оказались прямо противоположны. Подчеркнем, что произошло это именно в XVIII веке, а вовсе не в XIII сто­-летии, когда появилась на свет Великая хартия вольностей.

Английские инвестиции оказались столь значительны для недостаточно развитого рынка труда, что цена рабочей силы стала возрастать. Сравнительно высокие зарплаты вынудили английский бизнес искать способы механизации производства. Причем в условиях защищенности собственности эта механизация оказалась вполне реальным делом. Предприниматель не должен был опасаться экспроприации собственности и мог спокойно обзаводиться дорогостоящими машинами, то есть инвестировать в будущее развитие. В прошлом капиталисту проще было платить деньги за труд и не иметь машин, чтобы в любой момент можно было взять деньги и «убежать». Теперь же, поскольку «бежать» никуда не требовалось, началась промышленная революция. Характерно, что некоторые важные изобретения были сделаны на континенте, но применялись они в первую очередь в Англии, где имелись подходящие институты для развития капитализма.

Английский пример имел особое значение для модернизации в Европе, поскольку Голландия была лишь небольшой торговой республикой, чей опыт мог рассматриваться в качестве исключения из общего правила. Но Британия благодаря своим свободам превратилась со временем в мастерскую мира, и это вызвало желание подражать. Сказал свое слово демонстрационный эффект. Прогрессивный опыт соседей стал интересовать различные европейские государства (особенно Францию), причем происходило это задолго до того, как преимущества свободы позволили англичанам создать по-настоящему мощную экономику. Такая ранняя реакция на успехи быстро модернизирующихся народов неудивительна. Ведь если рухнула старая парадигма развития (а после лиссабонского землетрясения она действительно рухнула), то лучшие умы Европы должны были начать интенсивный поиск парадигмы новой. И соответственно, ведущие интеллектуалы должны были увидеть ростки нового еще то­гда, когда солдаты во главе с монархами и генералами могли запросто топтать эти ростки своими сапогами.

Словом, свобода во второй половине XVIII века еще не была конкуренто­способна, однако уже начала интенсивно пробивать себе дорогу в различных европейских государствах. Любые неполадки в функционировании абсолю­тистского механизма должны были вызывать стремление не столько корректировать этот старый механизм (как делали раньше), сколько искать принципиально новые подходы на путях развития свободы. Естественно, рано или позд­но подобные поиски должны были дойти и до России. А там затронуть в первую очередь старые, косные поместно-крепостнические основы абсолютистского режима как наиболее несовместимые с духом распространявшихся по Европе преобразований.

Большое движение к свободе, начавшееся после лиссабонского землетрясения, имело различные проявления в разных странах. И это неудивительно, поскольку, как мы говорили раньше, конкретное направление модернизации, вызванной демонстрационным эффектом, определяется зависимостью от исторического пути («Звезда», 2013, № 5, с. 176). Там, где этот путь привел к крепостничеству, приходилось решать именно проблему освобождения крестьян. А там, где крепостной зависимости не было, на первый план выходили иные вопросы. Однако ответ на ключевые вызовы эпохи почти всюду искали в области расширения свобод, и это не было случайностью. Как ни парадоксально, либеральные реформы Тюрго во Франции и предоставление вольности дворянству в России оказываются звеньями одной цепи, несмотря на то что российская проблема осталась в наследство XVIII веку от совершенно иной эпохи.

Больной скорее мертв, чем жив

Первые попытки качественной модернизации общества пришлись на время правления Екатерины II. Немецкая принцесса, оказавшаяся на российском престоле, в силу самого своего происхождения должна была особо чутко относиться к приходившим с Запада веяниям, а тут еще эпоха настала такая, что безграничный деспотизм прошлого слишком уж контрастировал с процессами, начинавшимися в других странах. Петровский абсолютизм при самом Петре I в целом вписывался в европейскую картину, несмотря на известные россий­ские особенности, но тот же самый абсолютизм через несколько десятилетий после смерти этого государя смотрелся уже откровенным анахронизмом.

Для дальнейшего развития общества важно было осуществить два ключевых преобразования — во-первых, дать свободу дворянству от обязательной службы, с тем чтобы интеллектуальные способности элиты могли сосредоточиться в сфере экономики и культуры; а во-вторых, дать свободу крестьянству, с тем чтобы ускорить развитие сельского хозяйства и сформировать рынок рабочей силы в городах. С решением первой задачи особых проблем не возникло, тогда как решение второй имело место лишь через 99 лет после восшествия Екатерины на престол. И это весьма характерно, поскольку показывает, что преобразования могли осуществляться лишь в той мере, в какой их поддерживали сложившиеся на долгом историческом пути России группы интересов.

Указ о вольности дворянской появился еще при недолгом правлении Петра III. То, что этот сравнительно слабый государь смог провести столь важную реформу, свидетельствует, насколько она назрела. Дворянство от нее выиграло, а проигравших по большому счету не было вообще. Государство даже при вольности дворянской уже не боялось остаться без офицерского корпуса, поскольку государева служба была престижной и доходной, привлекала всех тех, для кого это был шанс выбиться в люди. Если элита общества, обладавшая альтернативными источниками доходов (землей и крепостными), предпочитала вдруг уклоняться от выполнения своих обязанностей, то армии это, скорее всего, шло лишь на пользу. Места «недорослей», служивших царю через силу, занимали теперь те, кто имел к службе соответствующий материальный интерес.

Екатерина, естественно, утвердила вольность дворянскую как объективную необходимость, хотя в целом покойного супруга не жаловала. Из собственных ее достижений можно отметить отмену излюбленных Елизаветой Петровной монополий, в результате чего каждый человек получил полное право открывать промышленные предприятия. Однако с дальнейшими преобразованиями дело у Екатерины не заладилось. Репутацией великой государыни она обязана не реформам, а территориальным приращениям, которые в годы ее царствования были осуществлены на юге страны.

Можно сказать, что в начале своего царствования молодая государыня немецкого происхождения находилась целиком под воздействием демонстрационного эффекта. «Под влиянием Монтескье, — отмечает В. Ключевский, — она писала, что законы — самое большое добро, какое люди могут дать и получить». В «Наказе» Комиссии об уложении, которую она сформировала в ранние годы своего царствования, из 655 статей 294 были заимствованы у Монтескье, а многие другие — у иных зарубежных авторов. «В этом сочинении мне принадлежит лишь расположение материала, да кое-где одна строчка, одно слово», — отмечала сама императрица.

Однако с годами Екатерина все больше осознавала зависимость России от ее исторического пути, то есть понимала, что введение законов, ликвидация крепостного права и адаптация России к европейским «стандартам» вольности — дело чрезвычайно сложное и подрывающее позиции такой влиятельной группы интересов, как консервативная часть дворянства. Естественно, среди помещиков имелись и тогда сторонники серьезных преобразований, но бЛльшая часть дворянства во времена Екатерины совершенно не готова была расставаться

с такой хорошей кормушкой, как подневольный крестьянский труд. Более того: «Помещик, — отмечал В. Ключевский, — по законодательству XVIII в. оставался правительственным агентом, надзирателем крестьянского хозяйства и сборщиком казенных податей». При отсутствии развитой бюрократии, которой можно было бы поручить управление финансовыми вопросами, государство неизбежно должно было опираться на помещика в деревне. Как офицер он теперь меньше был нужен монархии, чем как квазичиновник, беспечивающий поступление налогов.

Следует отметить и еще один важный факт: если вольность дворянства ко временам Екатерины представляла собой естественный европейский фон, то вольность крестьянская не была характерна для значительных по размеру регионов Центральной и Восточной Европы. На польских землях, на прусских землях за Эльбой и на большей части империи Габсбургов (кроме некоторых западных, населенных исключительно немцами земель) сохранялось крепостное право. Кроме того, плантационное рабство существовало за океаном — в испан­ских, португальских и английских (будущие южные штаты США) колониях.

В общем, свобода тогда еще не стала для Европы абсолютной ценностью. Скорее можно было говорить о том, что есть два различных способа ведения сельского хозяйства. Один основывался на свободном труде, другой — на рабском. И неизвестно было, какой способ лучше. Или точнее, выбор зависел от исторического пути той или иной страны, а также от характера сельскохозяйственного производства. Плантационное хозяйство (хлопок, сахар, табак, рис в Америке и зерно в Восточной Европе) оставалось пока что сравнительно эффективным при использовании подневольного труда, тогда как английское животноводство или французское и итальянское виноградарство крепостничества не предполагали.

Таким образом, ни немецкое происхождение, ни симпатии к философии Просвещения, ни личное неприятие рабства не могли в тот момент сделать из Екатерины непримиримого борца за свободу, поскольку представления о свободе низших слоев общества были тогда совсем не такими, как сейчас. Скорее, по тонкому замечанию В. Ключевского, она лишь прикрывала идеями века российскую традицию неограниченной власти. Однако ситуация постепенно стала меняться ко временам царствования ее внука Александра I.

Император Иосиф II Габсбург у себя в государстве крепостничество отменил еще в 80-х гг. XVIII столетия. В Пруссии великий реформатор барон Штейн сделал это как раз тогда, когда на российском престоле находился Александр, — в 1807 г. В том же году англичане запретили работорговлю. Следует отметить, что все эти преобразования происходили очень тяжело, так как были связаны с борьбой различных групп интересов. В империи Габсбургов ряд преобразований Иосифа был отменен после его смерти, и настоящая земельная реформа прошла лишь более чем через полвека после отмены крепостного права. В Пруссии процесс шел значительно быстрее, однако и там он завершился лишь к 1820-м гг., когда царствование нашего императора Александра уже подходило к концу. В Соединенных Штатах рабство сохранялось до 1860-х гг. В Бразилии еще дольше.

Александр I взялся за решение проблемы крепостного права с бЛльшим энтузиазмом, чем его бабушка. Со всей энергией молодого человека, воспитанного к тому же швейцарским вольнодумцем Лагарпом, он попытался подготовить реформы вместе со своими друзьями. Так называемый кружок «молодых друзей» императора включал князя Адама Чарторыйского, графа Павла Строганова, графа Виктора Кочубея, а также Николая Новосильцева. Позднее император приблизил к себе Михаила Сперанского, который разрабатывал проект осуществления политических преобразований в России.

Однако и в начале XIX столетия осуществить реальную модернизацию в России было невозможно. Влияние демонстрационного эффекта оставалось слабым: Европа сама лишь только освобождалась от пут несвободы, да к тому же русское общество еще недостаточно знакомо было с опытом западных соседей. При этом влияние консервативных групп интересов по-прежнему доминировало.

В итоге кружок «молодых друзей» императора так и не сумел подготовить серьезных преобразований. А М. Сперанский вообще попал в немилость, лишился позиций при дворе и был выслан из столицы. Ближе к концу правления Александра начались эксперименты с совершенно иным, далеким от модернизации механизмом управления страной — с военными поселениями.

Однако в той мере, в какой прогрессивные идеи, идущие с Запада, соответствовали доминирующим групповым интересам, Александр все же осуществлял преобразования. Официальная пресса активно пропагандировала Адама Смита. Завоеванной Польше предоставили больше политических прав, чем самой России. Остзейских крестьян освободили от крепостного права, причем реформы в Прибалтике явно шли вслед за реформами, осуществляемыми в Пруссии, на которую ориентировались немецкие помещики этого края. В самой же России крестьян можно было освобождать по указу о вольных хлебопашцах 1803 г., то есть в той мере, в какой этого желали сами помещики. Значение этого указа оказалось крайне невелико, поскольку в целом сохранение крепостного права все еще отвечало интересам дворянства.

Любопытно, что фритредерство и крепостничество как идеи в то время прекрасно сочетались в одних и тех же головах, поскольку свобода торговли способствовала экспорту хлеба и повышала эффективность помещичьих усадеб. Человек мог считать себя прогрессивным, если читал Адама Смита, однако стремление к крестьянской свободе было уже не столько респектабельным либерализмом, сколько опасным вольнодумством.

Николай I, наследовавший престол после смерти Александра I, на первый взгляд вроде бы проводил политику, прямо противоположную свободолюбивому курсу своего старшего брата. Однако расхождение путей двух братьев определялось, скорее всего, не столько их личными характерами, сколько объективными обстоятельствами. Александру в начале его царствования реформы представлялись делом не столь уж сложным. Или, возможно, сложным, но реализуемым. Николай же в момент восхождения на престол столкнулся с восстанием декабристов и сразу понял, насколько шатким может этот престол оказаться в том случае, если влиятельные группы интересов (особенно если в ход пойдет оружие) попробуют его расшатать. Объективно он вынужден был с первого дня своего царствования опереться на консервативную часть общества, поскольку прогрессивная часть в лице декабристов сделала ставку на его брата Константина. Осуществлять любые реформы в такой ситуации было особенно сложно. Сохранялась опасность потерять друзей в одном лагере, не приобретя их в другом.

Тем не менее Николай понимал необходимость преобразований и как умел продолжал их готовить. В период его царствования этим занимался, в частности, граф Павел Киселев, который ранее сумел осуществить реформы в оккупированных Россией Дунайских княжествах, где крестьяне не только перестали быть крепостными, но и приобрели гражданские права. Яков Гордин писал об итогах этих реформ: «Свобода торговли оживила экономическую жизнь, а новая система налогообложения удвоила доходы государства, отягощая податные сословия меньше прежнего».

Однако самые важные изменения во времена правления Николая происходили все же не в государственном аппарате, а в обществе. В 1830—1840-х гг. оно коренным образом стало меняться. Как отмечал историк российского либерализма В. Леонтович, «это была эпоха, в которую незаметным образом один строй сменялся другим, а именно — крепостной строй строем граждан­ским». Пришло новое поколение людей, которое было значительно лучше своих отцов и дедов знакомо с событиями, происходившими в различных европей­ских странах. Да и сама Европа к тому времени качественным образом изменилась. В итоге воздействие демонстрационного эффекта на Россию стало значительно более сильным, чем раньше.

Появление такой категории интеллектуалов, как западники, свидетельствовало о том, что часть общества осознанно и целенаправленно стремится модернизировать Россию по взятому из-за рубежа образцу. К этому времени сформировалась определенная когорта людей, которая получила образование в Германии (как пушкинский «Владимир Ленский, с душою прямо геттингенской», который из «Германии туманной привез учености плоды: вольнолюбивые мечты, дух пылкий и довольно странный») и восприняла германскую философию

в качестве последнего слова науки. С 1835 г. в Московском университете немецкая наука — по свидетельству учившегося там Константина Кавелина — «стала преподаваться целым кружком талантливых и свежих молодых профессоров». А по свидетельству Александра Герцена, вслед за поражением Польского восстания 1830 г. у некоторой части русской молодежи стал на месте «детских» революционных воззрений формироваться глубокий интерес к европейской философской мысли от Шеллинга до Сен-Симона. В результате между прогрессивными профессорами и мыслящими студентами установились самые сердечные отношения. «У Грановского, у Кавелина, у Редькина в назначенные дни, — вспоминал Борис Чичерин, — собиралось всегда множество студентов; происходили оживленные разговоры не только о научных предметах, но и о текущих вопросах дня, об явлениях литературы».

Некоторые русские мыслители нового поколения в тот момент взяли за образец даже германскую философию особого пути, чтобы выстроить аналогичную философию в России. Но большая часть все же не мудрствуя лукаво стремилась к тому, чтобы осуществить у нас реформы, близкие по духу германским, и произвести техническую революцию, близкую по духу английской. А наиболее радикальные западники мечтали о революционном движении на манер французского.

Новые идеи, формировавшиеся в университетских аудиториях и узких интеллектуальных кружках, стали в эту эпоху быстро распространяться по России благодаря журналам, которые, как справедливо отмечал А. Герцен, «вбирают в себя все умственное движение страны». Журнал представлял собой своеобразную сложную конструкцию, оптимально приспособленную для распространения идей. Он «заманивал» читателя звучным именем великого писателя, публиковавшего роман с продолжением в ряде номеров, но одновременно в тех же номерах предлагал публицистику, выдержанную в духе времени. В результате современные западные веяния, переработанные небольшой группой мыслителей в Москве или Петербурге, принимали упрощенную форму, адаптированную к восприятию массового образованного читателя, и достигали дальних провинциальных городков, уединенных помещичьих усадеб, а также консервативных поповских семей, в которых подрастали нонконформистски настроенные поповичи.

Можно сказать, что демонстрационный эффект существенным образом влиял на ту ситуацию, которая сложилась в России как следствие ее исторического пути. Новые поколения в большей степени, чем отцы и деды, испытывали на себе воздействие западных идей и в меньшей — давление традиции. Вследствие этой перемены постепенно начинали трансформироваться старые группы интересов. Хотя помещики продолжали зависеть от крепостного труда и болезненно воспринимали намерение освободить крестьян, в дворянстве становилось все больше людей, которые ставили во главу угла моральную нетерпимость к рабству. Великий экономист Михаил Туган-Барановский обратил внимание на то, как изменились к 1850-м гг. взгляды фритредеров. Теперь они в отличие от фритредеров начала века резко осуждали крепостничество и видели будущее страны в развитии промышленности.

В экономическом смысле крепостной труд, наверное, мог бы еще какое-то время существовать, но в моральном он теперь действовал угнетающе не только на рабов, но и на господ, которые не могли себя ощущать одновременно и европейцами, и рабовладельцами. Влиятельные бюрократы, мыслители, помещики все чаще готовы были поддержать отмену крепостного права. «Крепост­ная система, — справедливо отметил известный историк Борис Миронов, — заходила в тупик не из-за ее малой доходности, а по причине невозможности сохранения прежнего уровня насилия. <…> Время для отмены частновладельческого крепостного права наступило в конце 1850-х гг., когда общественное мнение склонилось к мысли о несовместимости крепостного права с духом времени».

Ощущение нетерпимости по отношению к рабству усилило эффект поражения, понесенного Россией в Крымской войне. Не то чтобы этот военный конфуз продемонстрировал невозможность развивать производительные силы при крепостнических производственных отношениях, как сказали бы марксисты. Связь между слабостью армии, уровнем развития промышленности и внеэкономическим принуждением в сельском хозяйстве была весьма сложной, неочевидной. Однако в противостоянии различных групп интересов позор, который довелось испытать царскому режиму, неизбежно должен был усилить позиции сторонников перемен и ослабить позиции тех, кто полагал вслед за А. Бенкендорфом, что «прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение». Ведь раз настоящее, как выяснилось, не столь уж великолепно, то, значит, наверное, будущее развитие имеет смысл подкорректировать.

В такую интеллектуальную атмосферу попал после своего восшествия на престол Александр II. Как справедливо отмечал известный публицист Дмитрий Писарев в 1862 г., «чтобы напасть на мысль об уничтожении крепостного права, мало быть гениальным человеком; надо еще жить в такое время, когда вопрос поставлен на виду, когда слышатся голоса за и против, когда, следовательно, важность этого очередного вопроса бросается в глаза даже такому человеку, который еще не знает, на чьей стороне логика и справедливость».

Характерны в этом смысле наблюдения племянника графа Киселева Дмитрия Милютина, ставшего позднее военным министром. «Мертвенная инерция, в которой Россия покоилась до Крымской войны, и затем безнадежное разочарование, навеянное Севастопольским погромом, сменилось теперь юношеским одушевлением, розовыми надеждами на возрождение, на обновление всего государственного строя. Прежний строгий запрет на устное, письменное и паче печатное обнаружение правды был снят, и повсюду слышалось свободное, беспощадное осуждение существующих порядков». В такой атмосфере массовой поддержки царь мог осуществлять прогрессивные реформы, поскольку теперь они уже не противоречили доминирующим групповым интересам.

Больной скорее жив, чем мертв

Таким образом, длительное воздействие на Россию демонстрационного эффекта постепенно вело к изменению соотношения консервативных и реформаторских сил. В конечном счете это обусловило отмену крепостного права в феврале 1861 г. Но, естественно, эта отмена даже в условиях массового неприятия рабства не могла всерьез бить по позициям дворянства как наиболее влиятельной группы интересов. Поэтому крестьяне, получив свободу «бесплатно», должны были выкупать у помещиков землю, оставаясь в течение длительного срока временнообязанными, то есть не вполне свободными людьми.

Можно сказать, что реформа, исходившая из необходимости учета сложившихся групп интересов, предопределила в пореформенный период новую расстановку сил и новое противостояние. Дальнейшее развитие России вплоть до революции определялось зависимостью от пройденного пути, и в первую очередь от столь значимой вехи на этом пути, как Великие реформы Александра II, включавшие наряду с отменой крепостного права преобразования в военной и судебной сферах, а также в области местного самоуправления.

Конкретная траектория российской модернизации с 1861-го по 1917 г. определялась в первую очередь четырьмя основными обстоятельствами.

Во-первых, реформа создала потенциальную возможность для ускоренного развития экономики, в том числе промышленности. Дифференциация свободного крестьянства приводила к оттоку части сельского населения в город, что давало нарождающейся промышленности большое число рабочих рук. В то же время ускорившаяся урбанизация формировала емкий товарный рынок, поскольку расставшиеся с деревней крестьяне должны были теперь покупать большую часть предметов потребления на свою зарплату. В данном смысле модернизация в России полностью шла по пути, проложенному ранее другими европейскими государствами, и показала, как наличие капиталов и рабочей силы обусловливает экономический рост, даже несмотря на сохранение множества проблем в политической, социальной и идейной сферах жизни. Хотя успехи российской промышленности в силу ряда причин выявились далеко не сразу после реформы, тем не менее с середины 1890-х гг. экономический подъем стал очевиден.

Во-вторых, реформа на долгие годы создала условия для серьезной социальной напряженности, поскольку она была проведена с учетом интересов помещиков. Несмотря на утрату былого влияния, консервативное дворянство представляло собой столь значительную группу интересов, что пренебречь ею было бы опасно для самодержавия. Однако в рядах радикально настроенной части общества возникло ощущение половинчатости преобразований Александра II. С точки зрения многих молодых людей, надеявшихся на справедливость, освобождение крестьян оказалось лишь циничной пародией. Соответственно, царь-реформатор начал восприниматься в качестве помехи на пути модернизации страны. Террористы стали охотиться за ним, совершили целый ряд покушений и в конечном счете убили через 20 лет после отмены крепостного права. Таким образом, нарастание социальных проблем представляло собой оборотную сторону медали. Успехи модернизации в экономической сфере неотделимы были от роста недовольства различных слоев населения.

В-третьих, на фоне радикализации небольшой группы пассионариев, стремившихся к активизации террористической деятельности, широкие массы разочарованной в политике молодежи стали склоняться к пессимизму. Яркий пример такой эволюции — огромные тиражи (более 200 тысяч экземпляров) стихотворных сборников Семена Надсона, который стремился уйти в творчество, устав от «мира борьбы и наживы». Читатели Надсона, наверное, сами не брались за бомбы и револьверы, однако их индифферентность по отношению

к происходящим в стране переменам создавала благоприятную почву для радикалов. Радикалы получали численный перевес над реформаторами, несмотря на то что сами представляли собой маргинальную группу.

В-четвертых, поскольку рост недовольства обусловил разгул терроризма, консервативные группы интересов опять стали набирать силу. Экономические успехи страны стали заметны лишь накануне XX века, тогда как «успехи террористические» проявились намного раньше. В итоге власть стала, по выражению Константина Леонтьева, «подмораживать» Россию. Это, в свою очередь, обу­словило возмущение радикально настроенных групп, считавших, что начатые реформы должны быть продолжены до тех пор, пока Россия не перейдет от самодержавия к конституционной монархии. При этом нарождающиеся марксисты смотрели значительно дальше и надеялись уничтожить и самодержавие как политическую систему, и капитализм как социальный строй.

И народовольческий терроризм, и особенно революционный марксизм не были, естественно, плодами, возросшими на русской почве. В отношении де­структивных явлений можно сказать все то же, что мы говорили в отношении позитивных черт модернизации. Их формирование определялось действием демонстрационного эффекта, скорректированного зависимостью от историче­ского пути. Люди, стремившиеся к радикальному переустройству общества в кратчайшие сроки, глядели на Запад и брали там образцы, казавшиеся им оптимальными. Они поступали точно так же, как реформаторы, стремившиеся заимствовать институты, и предприниматели, стремившиеся заимствовать технологии и менеджмент. А затем революционеры, точно так же как «эволюционеры», сталкивались с тем, что общество перемалывает их «идеальные модели», и «на выходе» образуется отнюдь не то, что хотелось бы получить, а лишь то, что возможно.

В истории русской мысли накопилось немало сетований на то, что сравнительно цивилизованный германский марксизм, который во времена Второго интернационала уже постепенно отказывался от своей революционности, на нашей отечественной почве стал чем-то вроде теории русского бунта — бессмысленного и беспощадного. В известной степени это верно. Однако подобные сетования сродни сетованиям на то, что не удается, увы, безболезненно пересадить с одной национальной почвы на другую ни трудовую этику, ни демократию, ни склонность к формированию институтов гражданского общества. Всюду вмешивается зависимость от исторического пути и серьезно корректирует первоначальные намерения.

Впрочем, ни терроризм, ни марксизм долгое время не могли остановить модернизации. В противоречивой системе переплетения разнообразных интересов сторонникам модернизации удалось осуществить еще две важные экономические реформы. Сергей Витте на посту министра финансов сумел стабилизировать российскую валюту и обеспечить введение золотого рубля. Петр Столыпин, возглавивший российское правительство после политических трансформаций, случившихся на волне революции 1905 г., сумел демонтировать русскую общину и обеспечить крестьянам свободный выход из нее с землей.

Стабилизация рубля была крайне важна для развития российской экономики, поскольку страна нуждалась в притоке иностранного капитала для развития промышленности. Если рабочую силу городу в достатке предоставила отмена крепостного права, то с капиталом в России были серьезные проблемы. Причем они состояли даже не столько в отсутствии денег для вложения в заводы и фабрики, сколько в отсутствии качественного менеджмента. Многие помещики, вынужденные приспосабливаться к новым условиям хозяйствования, были заинтересованы в получении доходов от инвестирования в промышленность и могли вкладывать свои деньги в бизнес. Однако для того, чтобы эти портфельные инвестиции по-настоящему заработали, необходимы были стратегические инвестиции, которые несли бы с собой в Россию зарубежный управленческий опыт и освоенные в различных европейских странах технологии.

Такие инвестиции могли прийти из наиболее успешных в экономическом отношении европейских стран, но они нуждались в стабильном рубле. Со времен Екатерины II слабая экономика в сочетании с постоянными дорогостоящими войнами обусловливали дефицитность государственного бюджета и эмиссию быстро обесценивающихся бумажных денег. Вкладывать капитал в страну, где инвестиции могут быстро обесцениться из-за авантюрной политики самодержавия, было делом довольно рискованным, а потому России для ускорения экономического роста требовался золотой рубль. Незадолго до реформы С. Витте аналогичную задачу в Австро-Венгрии решал министр финансов Ю. Дунаевский. Таким образом, российские преобразования основывались на зарубежном опыте.

Действия П. Столыпина в большей степени, чем реформа С. Витте, определялись национальной спецификой, то есть зависимостью от исторического пути. Развитию капитализма в сельском хозяйстве мешал передел земли, происходивший внутри общины. Кроме того, и другие формы общинной жизни, по оценке Б. Миронова, тормозили развитие сельского хозяйства: круговая ответственность за уплату налогов, применение обязательного для всех севооборота, запрещение работать в многочисленные праздники и выходные дни, общественное осуждение чрезмерного трудолюбия, обязательность помощи вдовам, солдаткам, сиротам.

Данная проблема требовала очередной реформы. Можно сказать, что частной собственности как таковой в аграрной сфере не существовало даже после Великих реформ. А для того чтобы быть ведущим экспортером зерна в Европе, России требовалось совершенствовать производство в сельском хозяйстве, привлекать туда значительные инвестиции. Предоставление успешному крестьянину права выделиться из общины и закрепить свою землю за собой как частную собственность содействовало нормальному развитию экономики.

Однако если введение золотого рубля не противоречило всерьез влиятельным группам интересов, то разрушение общины наряду с жесткой деятельно­стью П. Столыпина по подавлению революционной смуты усилило раскол общества. Реформатор пал жертвой покушения в 1911 г.

Можно сказать, что к началу Первой мировой войны модернизация в России прошла уже немалый путь и привела к существенным успехам. Развивались крупные города, интенсивно шла урбанизация, появлялись заводы и фабрики, возрастал валовой продукт. Начал постепенно меняться даже менталитет общества. Если раньше, по оценке Б. Миронова, крестьянское общество плохо принимало некоторые черты капитализма, в частности ссудные операции и связанный с ними процент, то после революции 1905—1907 гг. число кредитных учреждений даже в деревне стало быстро расти. В городе новые представления о жизни и экономике распространялись еще быстрее, чем в деревне. Люди начинали действовать все более рационально, стремиться не к сохранению традиций и старины, а к достижению осмысленных целей — дохода, богатства, карьеры.

Однако у нас, как и в других странах Европы, модернизация формировала целую систему сложных противоречий — совершенно иных, нежели противоречия, раскалывавшие старое общество, не доросшее до модернизации. И трагические события ХХ века в России оказались обусловлены не застойным характером общества, а, напротив, тем, что в нем очень быстро шли перемены.

Опубликовано в журнале:

«Звезда» 2014, №6

Россия перед лицом газовых вызовов

Петр Львов

Несмотря на попытки решить газовый спор между Россией и Украиной при участии Евросоюза, США добились своего и смогли выдавить из Киева решение сорвать переговоры по урегулированию этой проблемы, которые шли в Киеве всю ночь с 15 на 16 июня. При этом уже совершенно ясно, что акты вандализма со стороны нескольких сотен украинских националистов против посольства России на Украине вечером 14 июня, когда шли переговоры между «Газпромом» и «Нафтогазом» Украины, были хорошо спланированной акцией при участии третьей стороны, а именно – Вашингтона. Не зря десятки правоохранителей Киева стояли в стороне и молча наблюдали за тем, как осуществляется нападение на российскую дипмиссию. Но не получилось. Тогда киевские власти пошли дальше – стали публично оскорблять президента В.В.Путина перед телекамерами. По совету американского посла на Украине это сделал глава украинского внешнеполитического ведомства, присоединившийся к толпе вандалов. А посол США на своей страничке в Твиттере затем похвалил и.о.мининдел Украины Дещицу (косвенное подтверждение того, кто надоумил главу украинского МИДа сорваться на матерщину) за то, что тот нецензурно выкрикивал толпе хулиганов у посольства РФ матерные оскорбления в адрес президента России. Цель вполне ясна – вынудить Москву «сорваться» и прервать переговоры, чтобы затем дать Киеву и ЕС возможность заявить о том, что переговоры по газу были сорваны Москвой из политических соображений. Только одного не рассчитали американцы – нервы у российских дипломатов и участников переговоров с российской стороны, как и у Москвы в целом, оказались крепкими. Не то, что у госдепартамента США, который 15 июня начал эвакуацию своих дипломатов из Багдада, хотя отряды ИГИЛ так и не вошли в иракскую столицу.

В ситуации, когда Украина просто стала хамить, выдвигая «Газпрому» неприемлимые условия погашения задолженности перед РФ за поставки газа, «Газпром» с 10.00 понедельника 16 июня ввел режим предоплаты поставок газа для «Нафтогаза» Украины, говорится в сообщении российского холдинга: «Решение принято по причине хронических неплатежей „Нафтогаза Украины“. Просроченная задолженность компании за поставленный российский газ составляет 4,458 миллиарда долларов: 1,451 миллиарда долларов — за ноябрь-декабрь 2013 года и 3,007 миллиарда долларов — за апрель-май 2014 года».

По предварительному счету за июнь с.г. платежи также не поступали. С сегодняшнего дня украинская компания получает российский газ только в оплаченных объемах. Для Евросоюза, особенно его западно- и центральноевропейских членов, а также государств Балтии, это пока не опасно, учитывая, что через украинский транзит в ЕС поступает не более 15% импортируемого Европой объема газа. Кроме того, для них можно увеличить объем экспорта российского газа через «Северный поток». Однако с осени с.г. начнутся трудности не только у Украины, но и стран Южной и Юго-Восточной Европы, учитывая наступление холодного сезона, когда газ необходим для отопления. И вот тогда ЕС придется вспомнить о реализации проекта «Южный поток», который под давлением США был приостановлен. Не зря американские сенаторы во главе с русофобом Маккейном съездили в Болгарию неделю назад.

Правда, пока в ЕС продолжают следовать установкам Вашингтона. Так, в частности, днем 16 июня из Брюсселя стали исходить намеки на то, что нехватку российского газа Евросоюз компенсирует поставками из Ирана. Только вот возникает вопрос – как? По воздуху самолетами? Ведь из Ирана нет газовой трубы в Европу. И нет мощностей по сжижению газа, чтобы экспортировать СПГ. А пока в Ираке и Сирии идут военные конфликты, из ИРИ невозможно протянуть трубу до Турции или средиземноморского побережья, а оттуда – в страны Южной Европы. Такой проект МГП ИРИ-Ирак-САР существовал до 2011 года, пока Запад и аравийские монархии не развязали войну в Сирии против законного правительства Асада. А сейчас вот-вот может рухнуть и режим Н.ал-Малики в Ираке. И что парадоксально – в обоих случаях вооруженные конфликты развязали США, Саудовская Аравия и Катар с опорой на исламских джихадистов, прежде всего Аль-Каиды и ее наиболее жестокой ветви – «Исламского государства Ирака и Леванта» (ИГИЛ).

Вывод один – США не хотят поставок в ЕС ни российского, ни иранского газа. Они навязывают Европе свой сжиженный сланцевый газ, который стоит существенно больше, чем трубный газ из РФ и ИРИ. Более того, пока даже нет терминалов в ЕС по приемке американского сланцевого СПГ. Их строительство обойдется в десятки миллиардов долларов. Кроме того, придется построить еще специальные морские газовозы на такую же сумму. И на все это уйдет 3-5 лет. А что делать сейчас? Особенно, когда наступит зима? Мерзнуть ради глобальных интересов США и больных амбициями нынешних правителей Киева?

Совершенно очевидно, что в этих условиях Россия начнет выстраивание кардинально новой системы поставок газа для обеспечения своей безопасности. На ЕС, который оказался бессильным перед США и даже перед Украиной, больше опираться нельзя. Уже начата реализация огромного проекта поставок газа в КНР. Необходимо нарастить мощности СПГ на Сахалине для поставок в Японию, Южную Корею, Китай и страны ЮВА. Нужно срочно начать создание мощностей на незамерзающем побережье Балтики и Баренцова моря по сжижению газа с месторождений Штокмана, Ямала и Арктических месторождений для его экспорта в Индию, Южную Америку и другие быстро развивающиеся рынки. Кроме того, настало время приступить к реальному сотрудничеству в газовой сфере с Ираном, прежде всего путем участия в разработке месторождения Южный Парс и экспорта «голубого топлива» с него в Индию и Пакистан (проект ГИПИ). Строительство пакистанского участка оценивается в 1,5 миллиарда долларов, а стоимость всего проекта оценена в 7,5 миллиарда долларов. За счет иранского газа Пакистан надеется покрывать 20 процентов потребности в электроэнергии.

Пакистан долгое время не мог начать строительство трубы на своей территории. Это объяснялось тем, что сотрудничество Исламабада с Тегераном не устраивает некоторых союзников Пакистана — в частности, США и Саудовскую Аравию. В настоящее время в отношении Ирана действуют международные санкции, призванные вынудить исламскую республику отказаться от ядерной программы. В связи с позицией американских и саудовских «союзников» пакистанцы долгое время не могли найти средства на строительство. Но Тегеран в 2013 г. согласился выделить заем в полмиллиарда долларов при условии, что часть газопровода на пакистанской территории будет строить иранская компания. Ожидается, что пакистанцы начнут получать «голубое топливо» с иранского месторождения Южный Парс в декабре 2014 года.

И тогда США пригрозили Пакистану санкциями за участие в строительстве газопровода. Тем не менее, церемония открытия строительства газопровода из Ирана в Пакистан была обставлена торжественно – в прибрежный иранский город Чахбехар в марте 2013 года прибыли президенты обеих стран. Пакистанские СМИ назвали это событие историческим. Трубопровод планируется длиной более 1880 километров. На пакистанской территории длина трубы составит 780 километров. Иран уже построил на своей территории более 900 километров газопровода. Ежедневный объём поставок после реализации проекта должен составить более 21 миллиона кубометров газа.

Однако вот уже более 10 лет находится под вопросом судьба проекта дальнейшей прокладки газопровода протяженностью 2775 км через территорию Пакистана в Индию. И здесь сказывается политика, в том числе позиция США. Столкнувшись с отсутствием у партнеров по сделке желания искать компромиссные варианты решения по наиболее острым для себя вопросам (таким, как размер транзитной пошлины на газ, гарантии обеспечения безопасности трубопровода в Пакистане, механизм пересмотра стоимости «голубого топлива»), еще с лета 2007 г. представители Индии решили временно воздержаться от участия в дальнейших переговорах. По данным ряда газовых аналитиков, к данному шагу их также подтолкнуло давление со стороны Вашингтона. Поэтому в Нью-Дели поставили под сомнение историческую значимость и стратегическую важность ГИПИ. По предварительным оценкам индийских аналитиков, якобы газ, который поступит по трубопроводу, удовлетворит не более 5–10% потребностей Индии. Вдобавок они указали на то, что поставляемое сырье будет представлять собой такой газ, который можно использовать только в качестве топлива. Ни о какой его дальнейшей химической переработке не может быть и речи. В этих условиях Исламабад и Тегеран фактически пришли к решению начать реализацию проекта без участия Индии. При этом характерно, что иранцы все же продолжают говорить о ГИПИ как о трехстороннем проекте. По их мнению, Индия может в любой момент вновь присоединиться к нему. Особенно, если к его реализации подключится Россия.

В любом случае, Москве нужно срочно выходить на южное газовое направление, как путем поставок своего СПГ, так и участия в совместных проектах с Ираном – второй по величине запасов газа страной мира.

Тем более что взаимодействие в рамках ФСЭГ (Форума стран-экспортеров газа), созданного в 2009 году, никакого значимого эффекта для России не дало, прежде всего по политическим причинам, так как его штаб-квартира расположена в Дохе, а Катар играл роль американского лоббиста во ФСЭГ. Как и ряд других стран, подверженных давлению Вашингтона.

При этом Москве нужно действовать очень быстро, не строя иллюзий относительно того, что Украина и ЕС вдруг станут «хорошими» и «добрыми». Ведь в то время, когда продолжались переговоры России, ЕС и Украины, были сделаны важные шаги в направлении строительства газопровода из Азербайджана через Турцию в Грецию и страны Южной и Юго-Восточной Европы (TANAP). В сущности, именно это призвано успокоить ЕС, а следовательно Болгарию и Сербию, после прекращения работ по «Южному потоку». Хотя на сегодня газа, который теоретически будет поступать через TANAP, недостаточно для удовлетворения возрастающей потребности Европы в газе, понятно, что этот проект способен снизить потребность в «Южном потоке». В этих условиях, несмотря на необходимость для ЕС новых каналов поставок газа, реализация подготовленных и планируемых проектов уже существенно осложнена. Возможность сохранения «на плаву» «Южного потока» в качестве наиболее реального к осуществлению проекта зависит от того, какой объем газа в год будет поставляться через эти трубопроводы. Но в любом случае, TANAP способен усилить позиции европейцев перед «Газпромом» в переговорах по вопросам объемов газа и его цены. TANAP сможет удовлетворять часть потребности Турции и «подпитывать» в Европе такие страны «южного крыла», как Греция, Италия, Албания, которые «Газпром» пока не обеспечивает достаточным количеством газа. К тому же, нельзя забывать, что в этом вопросе за ЕС откровенно стоят США.

Кроме того, TANAP — это проект, который не ограничивается транспортировкой только каспийского и в перспективе туркменского газа в Европу. Данный проект может способствовать тому, что природный газ Ирана, Ирака, Израиля и в долгосрочной перспективе Кипра будет достигать Европы. Таким образом, Москве нужно понимать, что TANAP причинит еще большие неудобства проекту «Южный поток».

Вывод из вышеизложенного напрашивается сам собой – настала пора полностью поменять газовую политику РФ путем ускоренного перехода на экспорт СПГ и диверсификации рынков сбыта с упором на южное направление, а также развитие сотрудничества с Ираном и другими производителями газа через взаимовыгодные международные проекты.

КНР НАРАЩИВАЕТ ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ВЛИЯНИЕ В СТРАНАХ ВОСТОЧНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ

По сообщению агентства Синьхуа 8 июня в Нинбо (провинция Чжэцзян), состоялось совещание по вопросам стимулирования торгово-экономического сотрудничества между Китаем и странами Центральной и Восточной Европы на уровне министров.

Восточную и Центральную Европу представляли на мероприятии министры Польши, Венгрии, Румынии, Чехии, Литвы, Эстонии, Словении, Латвии, Болгарии, Словакии, Хорватии, Сербии, Албании, Боснии и Герцеговины, Черногории и бывшей югославской республики Македонии.

В 2003 году объём торговли между КНР и ЦВЕ составлял 8,7 млрд. долларов США, а в 2013 году увеличился до 55,1 млрд. долларов. До 2011 года 90% инвестиций из Китая получали Польша, Венгрия и Румыния, затем география инвестиций значительно расширилась. Китай вкладывается в крупное инфраструктурное строительство, сельское хозяйство, лёгкую промышленность бывших стран советского блока.

В 2013 году Яо Лин, эксперт Китайской академии международной торговли и экономического сотрудничества при Министерстве коммерции заявил: «сейчас самое лучшее время для инвестиций в Восточную Европу». Он пояснил, что на Западе, озабоченном состоянием собственной экономики, нет свободных денег, но в то же время заметил, что инвестиции в регион обеспечивают кратчайший путь в Европу — к передовым технологиям, а в странах Восточной Европы привлекает относительно дешёвая рабочая сила.

Тем не менее, в Китае, по всей видимости, не сложилось чёткое представление о том, на какой основе развивать сотрудничество. Нетрудно заметить, что все 16 стран представляют бывший «социалистический лагерь», как будто их «внесли в списки» без детального изучения (это происходит сейчас). Сейчас все эти страны очень разные по структуре экономики и уровню экономического развития и уровню развития экономики.

Огромный Китай, по всей вероятности, воспринимает страны ЦВЕ пока «оптом», впоследствии список стран будет корректироваться, направления сотрудничества с каждой из стран будут более конкретизированы.

Экс-президент СССР Михаил Горбачев считает, что США начали разрушать достигнутые договоренности об отказе от расширения НАТО за счет государств Центральной и Восточной Европы.

Организация Североатлантического договора (НАТО) — военно-политический союз европейских государств, США и Канады, созданный в 1949 году. В феврале 1990 года, в ходе переговоров о воссоединении Германии, Запад дал обещание СССР, что НАТО не будет расширяться на Восток. Однако обязательства были нарушены.

"Разве можно себе представить, что (Михаил) Саакашвили (экс-президент Грузии) бы пошел воевать? <…> Если он двинулся на Россию, <…> значит, были обещания, что все помогут. То есть разрушать начала Америка те договоренности, на основе которых можно было строить другой мир", — сказал Горбачев в интервью программе "Вести в субботу" в ответ на вопрос, кто из западных политиков в конце 80-х — начале 90-х годов обещал ему отказаться от расширения НАТО на восток.Отвечая на вопрос, нет ли у экс-главы СССР ощущения, что западные партнеры обманули его, говоря о своих дальнейших планах в Восточной Европе, Горбачев отметил: "это обычное дело". "Есть политика и есть честная политика, и есть обманная", — сказал он.

Самым значительным стало расширение НАТО на восток после окончания холодной войны. Десять стран присоединились в ходе двух туров расширения НАТО: в 1999 году — Венгрия, Польша, Чехия; в 2004 году — Болгария, Латвия, Литва, Румыния, Словакия, Словения, Эстония. В 2009 году в альянс вступили Хорватия и Албания. Сейчас членами НАТО являются 28 государств. Кандидатами на вступление в альянс являются Черногория, Македония, Босния и Герцеговина.

Москва выступает против расширения НАТО. Постпред РФ при альянсе Александр Грушко заявлял, что это может создать разделительные линии внутри государств. Президент РФ Владимир Путин во время "прямой линии" с россиянами сказал, что Россия не боится расширения НАТО. Он добавил, что решения России по Крыму были отчасти связаны с угрозой вхождения Украины в НАТО, поэтому РФ должна была предпринимать ответные шаги.

С каждым годом все больше итальянцев покидают родину, спасаясь от безработицы. Новым приоритетным направлением трудовой миграции стала Албания, жители которой на протяжении многих лет искали лучшей жизни в странах ЕС, передает ilmessaggero.it.

По данным издания, за последние два года около 19 000 итальянцев получили разрешение на работу или вид на жительство в Албании. Большинство из них теперь заняты в секторе малого бизнеса, работают в албанских учебных заведениях и колл-центрах.

"Это настоящий бум. Данный факт указывает нам на кризис в Италии, а также на прирост населения Албании за счет иммигрантов", — говорит социолог Рандо Деволе.

Посол Албании в Италии Неритан Чека считает, что данная тенденция "обратной иммиграции" вызвана тем, что в Албании на данный момент сформированы наиболее благоприятные условия для развития бизнеса. Также он отметил, что темпы экономического роста в его родной стране выше, чем в Италии.

Названы страны Европы с самыми чистыми пляжами.

Европейское агентство по окружающей среде составило новый годовой отчет.

Отчёт составлен на основе исследований и измерений специалистов Европейского агентства по окружающей среде, сделанных на 22 000 пляжах в странах ЕС, Швейцарии и Албании.

Первое место занимают Кипр и Люксембург, где все пляжи смогли похвастаться 100% хорошей водой. Тройку лидеров замыкает Мальта, которая отстала всего на процент - 99%.

Чуть больше отстали Хорватия и Греция, где прибрежные воды оказались хороши на 95% и 93% соответственно.

А вот самые грязные по чистоте воды пляжи находятся в Эстонии, Нидерландах, Бельгии, Франции, Испании, Ирландии. Экологи пояснили, что в неудовлетворительныъ результатах виноваты сильные ливни, которые смывают нечистоты и сельхозудобрения в водоемы. Интересно, что Испания, которая вошла в число худших, в этом году получила рекордное количество "Голубых флагов".

В целом же , качество воды на 85% морских пляжей ЕС было оценено как «отличное», а вот качество воды во внутренних водоёмах, в том числе в реках и озерах, оказался ниже среднего уровня.

Контроль качества воды проводился под надзором местных властей, собирающих образцы, которые сортировались по следующим характеристикам: «отлично», «хорошо», «удовлетворительно» и «плохо». Оценки основаны на измерении бактериального фона.

В АЛБАНИЮ БЕЗ ВИЗ

Евгения Смурыгина

Страна уже шестой год подряд на период летних отпусков отменяет для россиян визовый режим в одностороннем порядке. Однако в прошлые годы акция турпоток не стимулировала

Ехать с чистым паспортом можно до 30 сентября, цель поездки - туризм, но не дольше, чем на 90 дней. В остальное время виза нужна, подходит шенген. Именно поэтому страна популярнее как часть туров в Грецию или Черногорию - в Албанию можно поехать на полдня с экскурсией. Прямых рейсов туда попросту нет, нужно лететь с пересадкой, рассказала главный редактор сайта Albaniatour.Ru Елена Предигер.

"Где-то 70% из общей цены составляет только лишь перелет в Албанию. Средняя цена на вылеты из Москвы порядка 18 тысяч рублей в обе стороны: Москва-Тирана, Тирана-Москва. Само проживание в Албании очень доступное. Средняя цена на сутки в отеле, двухместный номер стоит от 35 до 80 евро".

А потому в Албанию ездят соседи: сербы, македонцы. Экскурсионка по озерам, горам, кайтинг, рафтинг, яхтинг и каяки - скоро будет лучше Черногории, обещают эксперты. Россияне не верят: недвижимость в стране близка к нижней границе, метр может купить за 800 евро, но спрос нулевой, говорит региональный директор департамента элитной жилой недвижимости России и СНГ компании Knight Frank Елена Юргенева.

До кризиса очень многие наши соотечественники уже вложились в недвижимость в Черногории, Болгарии, и не просто не получили никакой пробыли на свои инвестиции, а получили очень серьезные убытки. Поэтому в настоящее время подобного рода инвестирование в курортную недвижимость для россиян не является приоритетным направлением вложением средств. То, что сейчас приносит деньги из курортной недвижимости - это растущие на 20% в год Дубай, Майами. Но опять же люди, которые в свое время обожглись на вложениях в эти регионы, сейчас предпочитают поосторожничать лишний раз, и все-таки вложиться в Швейцарию, которая не принесет таких доходов, но зато гарантированно не принесет убытков.

Черногорцы не рекомендуют ездить в Албанию, говорят, что туристам там небезопасно: возможны кражи, часто угоняют машины. Все помнят, как во время визита Джорджа Буша с него сняли часы. Если уж американский президент так попался, то понятно, без чего рискует остаться простой россиянин

Качество воды на 93% пляжах Греции является отличным, согласно годовому отчету Европейского агентства по окружающей среде. Отчёт основан на измерениях, сделанных на 22 тыс. пляжей в странах ЕС, Швейцарии и Албании. В первую пятёрку лучших по качеству пляжей вошли: Кипр (100%), Люксембург (100%), Мальта (99%), Хорватия (95%), Греция (93%). В целом, в Греции было проверено 2.162 пляжей.

На последних местах по чистоте воды следующие страны: Эстония, Нидерланды, Бельгия, Франция, Испания, Ирландия.

Следует отметить, что контроль качества воды проводится под надзором местных властей, собирающих образцы, которые контролируются и сортируются по следующим характеристикам: «отлично», «хорошо», «удовлетворительно» и «плохо». Оценки основаны на измерении бактериального фона. Присутствие в пробах двух видов бактерий указывает на наличие сточных вод или отходов животноводства.

В целом, качество воды на 85 % морских пляжей ЕС было оценено как «отличное», в то время как качество воды во внутренних водоёмах, в том числе в реках и озерах, несколько ниже среднего уровня.

Черногория, Исландия, Албания, Лихтенштейн и Норвегия присоединились к исполнению новых санкционных списков Евросоюза против российских и украинских политиков и двух крымских предприятий, которых ЕС считает виновными в дестабилизации ситуации на Украине и подрыве ее территориальной целостности, говорится в коммюнике Внешнеполитической службы ЕС.

В документе отмечается, что речь идет о Черногории и Исландии как странах-кандидатах на вступление в ЕС, об Албании как потенциальном кандидате и о Норвегии и Лихтенштейне как членах Европейской экономической зоны и Европейской ассоциации свободной торговли."Они обеспечат, чтобы их национальная политика соответствовала решениям Совета. ЕС принял во внимание эти обязательства и приветствует их", — говорится в заявлении от имени главы дипломатии ЕС Кэтрин Эштон.

Ранее эти страны, а также Украина присоединились к индивидуальным санкциям ЕС, принятым 17 марта и расширенным 21 марта. На этот раз государства, в число которых Украина не вошла, заявили о выполнении ограничительных мер в соответствии с решениями ЕС от 28 апреля и 12 мая. Первым решением Совет ЕС расширил санкционный список на 15 человек, в число которых вошли вице-премьер РФ Дмитрий Козак, начальник Генштаба ВС РФ Валерий Герасимов и начальник ГРУ Генштаба ВС РФ Игорь Сергун.

Вторым решением Евросоюз добавил в санкционный список еще 13 человек, в том числе первого замглавы администрации Кремля Вячеслава Володина, командующего ВДВ генерал-полковника Владимира Шаманова, главу комитета Госдумы по конституционному законодательству и госстроительству Владимира Плигина, политиков Крыма и Восточной Украины. Кроме того, ЕС расширил законодательную базу санкций и заморозил активы двух компаний из Севастополя и Крыма — "Феодосия" и "Черноморнефтегаз". Владимир Добровольский.

Албания отменила визы для россиян на летний период.

Безвизовый режим с Россией будет действовать в период с 25 мая по 30 сентября 2014 года. Наши соотечественники смогут без помех пересекать границы Албании, предъявляя при этом свои паспорта.

Правительство балканской страны отменило в одностороннем порядке визовый режим для граждан ряда постсоветских и арабских стран. В него входят Россия, Молдова, ОАЭ, Катар, Оман и Кувейт. Это было сделано, чтобы привлечь в Албанию дополнительное количество путешественников. Соответствующее решение было принято на очередном заседании Совета министров Республики Албания 7 мая 2014 года. Об этом сообщает портал Albania News.

Представители правительства признают, что решение о введении безвизового режима с Россией и рядом других государств было утверждено по предложению министра иностранных дел и министра внутренних дел с целью снижения количества препятствий на пути следования туристов из вышеперечисленных стран.

Напомним, что Албания открывает свои границы для россиян на летний период уже шестой год подряд. Кроме того, правительство Албании стремится развивать на побережье Адриатики элитный туризм.

Первый квартал 2014 года в Албании ознаменовался падением цен на жилье.

За первые три месяца текущего года албанское жилье подешевело на 10,2% по сравнению с четвертым кварталом 2013-го.

За певрый квартал жилье подешевело более, чем на 10%, поэтому годовой спад на этом фоне выглядит не так внушительно - всего 1,8%, пишет Albania news со ссылкой на доклад Центробанка Албании (BoA) .

Аналитики отмечают, что нисходящая тенденция на местном рынке сохраняется уже два года подряд. Все это происходит из-за низкого спроса на жилые дома, квартиры и апартаменты, а также большого количества непроданной новой жилой недвижимости, считают специалисты BoA. По данным местных строительных компаний, запас такого жилья в целом по стране превышает 20 тыс. объектов. Большинство из них находятся в Тиране, Дурресе и Влере.

При этом, многие инвесторы демонстрируют желание вкладывать средства в возведение новых особняков в элитных районах страны – особенно в столице и ее пригороде. Но данный процесс тормозится волокитой при выдаче разрешений на строительство.

Также в докладе отмечается, что с начала мирового финансового кризиса в 2008 году стоимость жилья в Албании упала на 30%. Наибольшее снижение было зафиксировано в курортных зонах. Хотя, уже в ближайшей перспективе эта ситуация может измениться, так как в последнее время фиксируется интерес со стороны иностранных инвесторов именно к недвижимости на курортах страны.

А вот рынок аренды жилья, наоборот, в первом квартале 2014 года показал положительные результаты. Арендные ставки за три месяца выросли в среднем на 13,1%.

Кроме того, укрепляется и строительный сектор страны. В том же первом квартале индекс уверенности в строительстве Албании, который отражает спрос на услуги и уровень занятости, а также объем строительства, увеличился примерно на 13,9% в годовом исчислении.

В январе-марте 2014 г. чистый убыток ОАО «Соломбальский лесопильно-деревообрабатывающий комбинат» (г. Архангельск, входит в холдинг «Соломбалалес») снизился в годовом исчислении на 28,3%, составив 97,7 млн руб., об этом говорится в полученном Lesprom Network сообщении компании.

Выручка за отчетный период сократилась в 4,8 раза до 75,53 млн руб. Убыток от продаж ОАО «Соломбальский ЛДК» составил 62,97 млн руб., что на 29,7% меньше, чем годом ранее.

В 1 кв. 2014 г. 52% произведенных пиломатериалов были реализованы на внешнем рынке, поставки, в основном, осуществлялись в Египет и в незначительной доле — в Албанию.

Одну из многочисленных прибрежных зон Адриатического побережья Албании скоро будет не узнать.

Местные власти хотят создать на участке Pishë Poros, который находится в 25 км к северо-западу от курортного города Влера, зону развития туризма класса «люкс».

Проект предполагает строительство на участке общей площадью в 1700 га современного курортного комплекса, пристани для яхт, а также различных объектов недвижимости для организации досуга состоятельных туристов. А на 700 га земли раскинется туристическая деревня. Совет территориального обустройства Республики Албания уже одобрил проект. Об этом сообщает портал Albania News.

По мнению аналитиков, осуществление этого инвестиционного проекта благотворно отразится на регионе в целом. Должны улучшиться не только экономические показатели, но даже социальная обстановка. По предварительным оценкам, он позволит создать более 10 тысяч рабочих мест, что повлияет на успешное разрешение многих социальных проблем.

Отметим, что рынок недвижимости курортного города Влера активно развивается. За 20 лет здесь было построено 15 тысяч объектов.

В Тегеранском выставочном центре начала работу 19-ая международная выставка «Нефть, газ, нефтехимия» под лозунгом «Расширение энергетической дипломатии и развитие отечественного производства». В церемонии ее открытия приняли участие министр нефти Бижан Намдар Зангане, депутаты меджлиса Исламского совета, аккредитованные в Тегеране послы ряда зарубежных стран.

В названной выставке принимают участие 32 страны, что свидетельствует об успехах иранского правительства в области дипломатии, о желании иностранных компаний присутствовать на иранском рынке и об их готовности инвестировать экономику Ирана. В общей сложности на выставке представлены около 1,8 тыс. иностранных и зарубежных компаний, специализирующихся в области нефтегазовой промышленности и энергетики.

В выставке принимают участие более 600 зарубежных компаний из таких стран, как Англия, Австралия, Германия, Бельгия, Албания, Алжир, Канада, США, Китай, Франция, Индия, Гонконг, Ирак, Италия, Япония, Южная Корея, Северная Корея, Малайзия, Польша, Румыния, Россия, Сингапур, Испания, Швейцария, Тайвань, Таиланд, Турция, ОАЭ, Украина и Афганистан.

Правящая партия ВМРО-ДПМНЕ победила на состоявшихся в воскресенье президентских и парламентских выборах в Македонии, которые оппозиция пообещала не признавать.

Согласно данным Государственной избирательной комиссии после обработки информации с 99% избирательных участков, действующий глава государства и кандидат ВМРО-ДПМНЕ (Внутренняя македонская революционная организация — Демократическая партия македонского национального единства) Георгий Иванов побеждает на президентских выборах, набрав 55% голосов. Эта же партия уверенно выигрывает парламентские выборы с 43% голосов.

Ведущая оппозиционная сила страны — Социал-демократический союз Македонии (СДСМ) в обоих случаях остается второй. Кандидат СДСМ на президентских выборах Стево Пендаровски набирает 41% голосов, а на парламентских выборах эта партия получает 25%.

Лидер СДСМ Зоран Заев заявил, что социал-демократы не признают результатов ни парламентских, ни президентских выборов, обвинив правящую партию в том, что голосование проводилось в недемократической атмосфере и в условиях разного рода давления со стороны административного аппарата на избирателей. По его словам, также имели место подкуп избирателей, злоупотребление религиозными объектами и привлечение священнослужителей к агитации за правящую партию.

Дальнейшие действия СДСМ обещает обсудить с другими оппозиционными движениями в понедельник. В качестве первоочередной меры предлагается формирование технического правительства для проведения "справедливых и честных" выборов в стране.

Выборы без серьезных нарушений

Лидер ВМРО-ДПМНЕ и премьер-министр Никола Груевский отверг все обвинения оппонентов, заявив, что в СДСМ ради личных интересов решили "отрицать ясно выраженную волю народа".

Официальные органы, вопреки утверждениям оппозиции, также заявили о мирном характере выборов, за ходом которых следили всего около 10 тысяч местных и 550 иностранных наблюдателей.

По данным Госизбиркома, выборы прошли без нарушений, а глава МВД Гордана Янкулоска заявила, что с точки зрения безопасности "эти выборы стали самыми мирными в истории Македонии".

В то же время наблюдатели из неправительственной организации МОСТ, осуществлявшей мониторинг выборов, зафиксировали отдельные факты агитации на участках, группового голосования, фотографирования избирательных бюллетеней, присутствии вблизи мест голосования неизвестных лиц, которые по спискам вели учет голосующих. Однако эти нарушения не могли повлиять на общий исход выборов.

Соперники далеко позади

Всего в гонке за депутатские мандаты участвовали 14 политических партий и коалиций. Двадцать депутатов избираются от шести избирательных округов по пропорциональной системе, еще трех депутатов выбирают граждане Македонии, проживающие за рубежом.

ВМРО-ДПМНЕ, скорее всего, сможет получить 63 депутатских мандата и получить контроль над парламентом страны, в котором 123 места. Тем не менее, победителям придется заручиться поддержкой албанских политиков, так как их содействие чрезвычайно важно для поддержания стабильности в республике, где албанцы составляют четверть от всего двухмиллионного населения.

На этих парламентских выборах албанские партии занимают третье и четвертое места: Демократический союз за интеграцию набирает 13,7% голосов, Демократическая партия албанцев — 5,9%. Все остальные участники выборов получили менее 3% голосов.

ВМРО-ДПМНЕ является партией консервативного толка и находится у власти с 2006 года, традиционно формируя правящую коалицию с партией албанского национально меньшинства.

В своем публичном обращении после получения предварительных результатов выборов премьер Груевский не затрагивал тему формирования нового правительства. Говоря об успехе, он заявил, что победу одержала "концепция создания новых рабочих мест и привлечения иностранных инвесторов, создания в государстве сильной инфраструктуры, концепция низких налогов, инвестиций в образование и здравоохранение, борьбы с преступностью и коррупцией, концепция движения Македонии в ЕС и НАТО и защиты государственных и национальных интересов".Предполагается, что переговоры по новому составу кабинета министров могут начаться уже в понедельник. Что касается президента, то отсчет его нового пятилетнего мандата начнется со дня инаугурации, которая должна быть проведена примерно через две недели. Впервые в должность Георгий Иванов вступил 12 мая 2009 года. Николай Соколов.

Почему Украину надо отдать России или Зачем Марсу учить английский

Резюме: США должны взять на вооружение мудрую политику британцев XIX века: выбрать себе противника – наиболее опасного соперника, но при этом удовлетворить амбиции других стран, чтобы не вести войну на много фронтов.

Название этой статьи смахивает на провокацию, по меньшей мере оно абсурдно. Контроль над Украиной с ее природными ресурсами и промышленностью явно усилит Москву – по крайней мере в краткосрочной перспективе, в то время когда отношения между Россией и Соединенными Штатами переживают небывалый спад. Негативное освещение России американским телевидением достигло наивысшего накала со времен Рейгана. Даже в 2008 г., когда Россия воевала с Грузией, только консервативный новостной канал Fox News представлял страну в столь негативном свете. Сегодня это делает более либеральная компания CNN, причем с такой интенсивностью, что даже люди в американских аэропортах (мой рейс как раз совпал с захватом Крыма) обсуждали происходящие события, хотя обычно здешний путешественник интересуется исключительно погодой или последними биржевыми сводками.

Наблюдателям может показаться, что идея отказа от Украины смахивает на новый Мюнхен, когда нацистская Германия захватывала Чехословакию. Эти два события действительно имеют структурное сходство, если вспомнить, что весь Мюнхенский кризис был вызван (или по крайней мере спровоцирован) недовольством судетских немцев. Проявив вопиющее пренебрежение к принципам западной политкорректности, они действительно хотели выйти из состава демократической Чехословакии и присоединиться к нацистскому государству.

Казалось бы, эта аналогия служит дополнительным аргументом для того, чтобы жестко противостоять Москве, и широко используется разными наблюдателями – от политических обозревателей до людей на Капитолийском холме.

Этот праведный гнев смешивается с некоторым удивлением. Действительно, долгое время казалось, что Россия уже вышла в тираж, превратившись в страну коррумпированных нуворишей и прозападного гедонистического среднего класса (причем обе группы якобы озабочены только собственными инвестициями и комфортной жизнью). Никто не думал, что Москва начнет действовать в американском стиле, как предписывают неоконсерваторы. На самом деле, в 2008 г. Кремль начал операцию в Грузии только после того, как нападению подверглись российские миротворцы. В данном случае Россия осуществила «упреждающую» операцию.

Эмоции захлестывают, но государственные деятели, принимающие важные решения, должны воздерживаться от поспешных действий или гневных обличений, если не способны претворить свои слова в конкретные действия. Логика событий подразумевает, что Вашингтону следует смириться с доминированием Москвы на Украине, по крайней мере любые действия должны быть плодом сознательных решений, принимаемых в более широком геополитическом контексте. Соединенным Штатам следует принять новую модель, как организованно и планомерно ретироваться, что нанесет США гораздо меньше ущерба, чем вынужденное отступление. Это хорошо понимает все большее число не только зарубежных, но и американских наблюдателей, таких, например, как Майкл Мазарр, профессор Военно-морского колледжа. В этом нам может помочь исторический урок политики Великобритании накануне Первой мировой войны.

Римский замах

Обращение политиков и широкой общественности к истории, конечно, обусловлено происходящими событиями. Со времен окончания холодной войны, и особенно в годы президентства Буша, США были чрезмерно уверены в своей мощи. В итоге они развязали несколько «превентивных» войн: бомбежки Сербии/Югославии Клинтоном в 1999 г., вторжение в Афганистан в 2001 г. и в Ирак в 2003 году. Американские стратеги всерьез рассматривали возможность удара по Ирану, хотя некоторые исследователи полагали, что это было бы большой авантюрой. В каждом из вышеперечисленных случаев использовались разные обоснования или, как выражались римляне несколько тысячелетий тому назад, разные поводы или предлоги для войны (casus belli). Подлинная мотивация заключалась не в спасении албанцев, наказании движения «Талибан» за укрывание Усамы бен Ладена и уж тем более не в поиске оружия массового уничтожения. Соединенным Штатам нужно было усилить позиции на Ближнем Востоке с его богатыми месторождениями нефти и газа или просто показать миру, кто подлинный хозяин на планете.

Вашингтонская элита была настолько уверена в собственном могуществе и в том, что никто не сможет оспорить мощь Америки на протяжении многих поколений, что даже особо не утруждала себя обычным в таких случаях морализаторством. Иногда звучали оговорки по Фрейду, которые обнажали американское геополитическое либидо. Например, Роберт Кейган, один из ведущих неоконсерваторов, ясно дал понять это в одной из знаменитых статей, заметив, что Европа – изнеженная и наивная Венера, верящая в силу международного права, а США – Марс, понимающий социальный дарвинизм и гоббсовскую природу мирового порядка. Следовательно, Марс не вдается в юридические тонкости и действует по собственному усмотрению, исходя из национальных интересов. Завоевание Ближнего Востока в полной мере оправдывалось американскими интересами, и составлялись даже более грандиозные планы.

В 2006 г., через несколько лет после статьи Кейгана, влиятельный журнал Foreign Affairs напечатал статью Кейра Либера и Дэрила Пресса. Авторы доказывали, что ядерный арсенал России и Китая настолько слаб, что «превентивный» ядерный удар полностью его уничтожит и устранит последнее препятствие на пути Америки к мировому господству. Предельная откровенность авторов была по своей природе сродни порнографии, то есть проповедь грубой силы не прикрывалась даже фиговым листком. Это ясно показывало, что некоторые представители вашингтонской элиты были настолько уверены в абсолютном превосходстве США, что не считали нужным скрывать свои подлинные намерения.

В истории опять же имеются уместные аналогии и объяснения. Вашингтон стал новым Римом, военная мощь которого была непревзойденной. Верно то, что мощь Рима приносила пользу завоеванным варварам. И все же фактическое применение силы отвечало интересам империи. К концу эпохи Буша «имперское перенапряжение», если кто-то еще помнит знаменитую теорию Пола Кеннеди, стало очевидным.

О чем бы ни разглагольствовали политики на Капитолийском холме, США начала 2000-х – уже не та страна, какой она была в 1950-е – ?1960-е годы. Экономические проблемы стали осязаемы. Брокеры с Уолл-стрит накопили гигантские прибыли со времен Рейгана, а Чикагская школа экономики отметила, что смерть американской промышленности – естественный и здоровый переход к передовой экономике услуг. Сам президент отметил, что «основа экономики прочна». Вместе с тем экономика рухнула в 2008 г. и была спасена от Великой депрессии лишь «количественным смягчением» – эвфемизм, означающий печатание ничем не обеспеченных денежных знаков и упование на то, что инновационные технологии, такие как новый способ добычи газа, помогут Соединенным Штатам сохранить роль ведущей экономической державы.И все же жизнь со всей очевидностью продемонстрировала слабость экономического фундамента, который не в состоянии поддерживать империю, опирающуюся на наемную армию, и джентльменский набор социального дарвинизма. Секвестр бюджета стал неизбежностью. На этом этапе Вашингтон, очевидно, обратился к модели Византийской империи, как было предложено Эдвардом Луттваком, влиятельным историком и политологом. В своей известной книге «Великая стратегия Византийской империи» он напомнил, что Византия просуществовала еще тысячу лет после падения Рима, потому что полагалась не на голую военную силу, а на искусное манипулирование противниками.

Похоже, что администрация Обамы последовала этому совету в отношении Ливии, где главная работа по низложению Каддафи была доверена исламистам; предполагалось, что их можно приручить или изолировать после того, как они выполнят главную задачу. Этот план провалился. Победившие джихадисты «отблагодарили» США тем, что убили американского посла и, по всей видимости, сыграли значительную роль в разрушении самой ткани общественной жизни в Ливии. Очевидно, что здесь одна из главных причин, по которым эта страна исчезла с телеэкранов как пример новой и процветающей демократии.

Марс, читавший по-гречески, потерпел такое же фиаско, как и до этого, когда читал на латыни. Москва это почувствовала и нанесла удар по Украине под предлогом спасения этнически и культурно близкого русскоговорящего населения.

Структурно это очень напоминает то, что произошло в 1999 г., когда США/НАТО нанесли удар по Сербии под предлогом спасения албанского населения. И все же в каком-то отношении ситуации разные. В 1999 г. Москва громко выражала свое возмущение. Вашингтон проигнорировал протесты и перешел к решительным действиям. Теперь история повторилась с точностью до наоборот: Америка громко выражала негодование, но ничего не предпринимала, и Россия перешла к решительным действиям. Причина – не просто ослабление экономических либо военных возможностей Соединенных Штатов, она гораздо глубже, чем признает большинство политиков на Капитолийском холме. Суть дела заключается в неверном предположении об абсолютном военном превосходстве США. Оно основано на исходной предпосылке, будто Соединенные Штаты могут одновременно воевать с несколькими крупными державами и при этом фактически игнорировать интересы большинства европейских союзников, между которыми тоже не наблюдается полного единства.

Вашингтон действительно обнародовал намерение перенести центр тяжести внешней политики на Азию, где Китай сегодня главная угроза, хотя более самонадеянная Япония однажды снова может посягнуть на американские интересы. В то же время Америка продолжает конфронтацию с Ираном, не давая Тегерану не только обзавестись собственным ядерным оружием, но даже оставить у власти Башара Асада в Сирии. Хотя воевать на два фронта само по себе обременительно, Вашингтон получил третий в виде Москвы. И здесь, как справедливо заметил Дмитрий Саймс, Белый дом фактически переиначил известный постулат Теодора Рузвельта: «Говорите мягко, но держите в руках большую палку». В данном случае американцы действовали совершенно иначе: использовали жесткую риторику, но не подкрепляли ее реальными действиями. Оно и понятно: военный вариант даже не обсуждался, а серьезные экономические санкции невозможно ввести из-за нежелания европейских союзников всерьез присоединиться к ним.

У Америки, по сути, не осталось альтернатив, и это фиаско, вкупе с выходом из Афганистана и Ирака и нежеланием бомбить Сирию, требует пересмотра глобального позиционирования США и иного взгляда на союзников. После Второй мировой войны таковых у Вашингтона действительно было много. Вместе с тем предполагалось, что они играют роль вспомогательной силы, и их расположение с ними не требует реальных жертв.

Учиться у британцев

В настоящее время актуален еще один исторический пример – Великобритания начала ХХ века. Подобно Америке времен холодной войны, Великобритания в XIX столетии была мировой державой с глобальными амбициями. У нее не было желания делиться с кем-то пирогом, и она конкурировала с Францией в Африке и с Россией в Азии. В определенный момент так называемый Фашодский инцидент поставил Париж и Лондон на грань войны. Вместе с тем после усиления Германии, которая заявила о своих претензиях на значительную долю британского колониального достояния, англичане изменили точку зрения. Они понимали, что не могут вступать в конфронтацию со всеми великими державами, и заключили с ними союз. Сделка предполагала, что Британия была готова дать обеим державам то, к чему сама стремилась: французы сохранят свои колониальные завоевания, а Россия – владения в Средней Азии. Более того, в случае победы в грядущей войне она могла бы получить вожделенные черноморские проливы и Стамбул.

Соединенные Штаты должны взять на вооружение мудрую политику британцев и перейти с латыни и греческого на английский. С учетом того, что экономические и военные ресурсы быстро тают, им нужно выбрать себе противника – серьезного и наиболее опасного соперника, но удовлетворить амбиции других стран. Вариантов немного. Если Вашингтон хочет умиротворить Пекин, ему следует не только смириться с тем, что Тихий океан станет китайским озером, но и в долгосрочной перспективе признать Китай мировым лидером. Согласиться с амбициями Ирана – значит не просто отдать Тегерану Ближний Восток с его нефтегазовыми ресурсами, но и открыто предать союзников США. Вряд ли после этого кто-то будет доверять американцам.

Сделка с Москвой гораздо более приемлема. У России ограниченные глобальные амбиции. Ее главная цель – доминирование на постсоветском пространстве, но даже там способность Москвы держать все под контролем отнюдь не абсолютна. Москва как американский союзник или по крайней мере благожелательно настроенная нейтральная сторона могла бы быть хорошим противовесом Ирану и Китаю, с которыми Россия конкурирует на разных фронтах.

Таким образом, США стоило бы согласиться с тем, что часть Украины перейдет под контроль России. Попытка давления ни к чему не приведет, потому что Москва чувствует слабость Вашингтона, которая останется даже после смены главы Белого дома, какие бы иллюзии ни питали те, кто все еще живет в призрачном мире недавнего прошлого. Нажим на Москву не возымеет никакого эффекта, если только Вашингтон и Брюссель не решатся конфисковать недвижимость российских олигархов и чиновников и не наложат запрет на российские нефть и газ.

Более того, Москва способна на ответные действия: отказаться от эмбарго на военно-техническую торговлю с Ираном, продать ему ракетные установки С-300, а если накат станет очень сильным, даже негласно помочь обзавестись ядерным оружием. Можно вспомнить пример Северной Кореи, которая вряд ли создала бы и усовершенствовала собственный ядерный арсенал без содействия Китая.

Понятно, что американскому Марсу не нравится переход с «латыни» – римской политики развертывания легионов в случае возникновения любой неприятности – на «британский английский», подразумевающий умиротворение противника и разделение с ним власти. И все же суровая правда жизни в любом случае заставит осуществить этот переход, и всякий военачальник подтвердит, что организованное отступление предпочтительнее беспорядочного бегства.

Дмитрий Шляпентох – профессор истории в Индианском университете Саут Бенд.

Россия. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 апреля 2014 > № 1110714 Дмитрий Шляпентох

За 20 лет в албанской Влере было построено 15 тысяч объектов недвижимости.

Подобный результат значительно лучше, чем в других городах балканской страны и позволяет говорить о динамичном развитии этого курортного города.

В настоящее время на рынке недвижимости Влеры продается более 2000 квартир, при этом еще 1500 находятся на стадии строительства. Текущая стоимость квартир во Влере колеблется от €400 до €800 за кв.м. Об этом сообщает портал Albania News.

В интервью местным СМИ Арбен Брешани, глава Торгово-промышленной палаты Влеры, заявил, что власти города хотят сосредоточить внимание на развитии строительного сектора в целом и возведении жилых комплексов в частности. Чиновники собираются создать для этой цели новые механизмы привлечения инвестиций.

По мнению ряда аналитиков, строительный сектор Влеры переживает в настоящее время период застоя. Тем не менее, уже после 2015 года может произойти возвращение к пиковому уровню строительства, при условии установления благоприятного инвестиционного климата.

Численность населения курортного города вместе с пригородом составляет сейчас около 200 тысяч человек. Эксперты прогнозируют прирост населения к 2020 году до 300 тысяч человек. Этот фактор, а также приток в регион жителей других частей Албании и приезжих из-за рубежа будут способствовать ускорению развития местного рынка недвижимости.

Юлиан Джелили, директор компании "Bora Property Albania", рассказал о стоимости жилья в городе: "Квартира во Влере на первой линии с видом на горы стоит около €30 000 (€500-600 за кв.м), с видом на море - от €50 000 (€700-800 за кв.м). На второй линии средняя стоимость жилья €30 000 - 40 000".

Строительный сектор Албании начинает укрепляться.

В первом квартале 2014 года индекс уверенности в строительстве Албании, который отражает спрос на услуги и уровень занятости в секторе, а также объем строительства, увеличился примерно на 13,9 % в годовом исчислении.

После длительного периода застоя индекс уверенности в строительстве (ИУС) начал расти, пишет Albania news со ссылкой на Центробанк Албании.

Позитивные изменения наблюдались на примере всех трех факторов, на основании которых и формируется индекс. Среди них: «спрос на услуги строительных организаций» - плюс 12,8 %, «динамика объема строительных работ» - плюс 17,7 % и «динамика занятости в строительном секторе». Здесь отмечен рост на 11,3%.

При этом, общая экономическая ситуация в Албании по итогам первого квартала 2014 года несколько улучшилась, отмечают эксперты Центрального банка Албании. Кроме того, в течение этого же периода снизился объем предложений жилой недвижимости на местном рынке. Если подобный «нисходящий тренд» сохранится, это повлечет за собой увеличение спроса на жилье, а также последующее увеличение его стоимости из-за образовавшегося дефицита.

Напомним также, что недавний опрос среди профессионалов строительного сектора в очередной раз засвидетельствовал улучшение ситуации на рынке недвижимости в стране. Большинство местных застройщиков отметили, что в ближайшее время ожидают увеличения количества заказов на их услуги.

В Албании резко выросло количество выданных разрешений на строительство.

В 4 квартале 2013 года только в столице страны, Тиране, было выдано 79 разрешений.

После двухлетнего застоя строительный сектор страны ожил, пишет Albania news, со ссылкой на свежие данные Национального института статистики Республики Албания (INSTAT).

С января по февраль 2013 года в Тиране было выдано всего 8 разрешительных документов на строительство, а в четвертом квартале эта цифра выросла почти в десять раз.

За этот же период по стране в общей сложности было выдано 210 разрешений на строительство объектов. Из них 46,2% предполагают возведение жилых домов, а остальные 53,8% - нежилых. Общая площадь всех зданий составит более 560000 квадратных метров.

Кроме того, по предварительным оценкам, общая стоимость этой недвижимости, увеличилась на 79,7% по сравнению с аналогичным периодом позапрошлого года и на 145,9% по сравнению с предыдущим кварталом.

Отметим, что наибольшее число одобренных в четвертом квартале 2013 года разрешений на строительство новых зданий приходится на Тирану и пригород - 37,6% от общего числа, Дуррес - 36,7% и Шкодер - 10%.

Напомним, что в Албании в ближайшем будущем будет реализовано сразу несколько крупных проектов, среди которых крупный бизнес-парк в Тиране.

В албанской столице планируют построить крупный бизнес-парк.

В первых числах апреля 2014 года в Тиране состоялась пресс-конференция, на которой рассказали об инвестиционном проекте «Tirana Business Park», строительство которого должно завершиться к 2022 году.

«Tirana Business Park» предполагает строительство в албанской столице крупного бизнес-парка, который должен превратить город в ворота для большого бизнеса, пишет Albania news.

Предполагается, что данный комплекс привлечет представителей бизнеса не только из всех стран Балканского полуострова, но и государств дальнего зарубежья. Кроме того, столь крупный проект должен увеличить приток иностранного капитала в Албанию.

Строительство бизнес-парка предполагает вложение около €100 млн., а только первый этап обойдется в €20 млн. Стройплощадка будет располагаться рядом с международным аэропортом Тираны имени матери Терезы. Здесь будет возведено 15 коммерческих зданий, среди которых офисы, торговые центры и объекты логистического назначения. Также запланировано строительство двух зданий с многоуровневыми парковками.

Интересно, что инвестор оказался заинтересован не только в получении большой прибыли, но и заботе об окружающей среде. Он решил максимально использовать в строительстве экологически чистые материалы и технологии и свести к минимуму негативное воздействие бизнес-парка на окружающую среду. Застройщик будет тщательно подбирать сертифицированные соответствующими организациями строительные материалы с прицелом на максимальную энергоэффективность новых зданий.

Крымский кризис и Корейский полуостров

Константин Асмолов

Несмотря на то, что расстояние между Крымским и Корейским полуостровами велико, события в Крыму и их потенциальное развитие, возможно, аукнутся и в СВА. И хотя многие уроки украинского кризиса могут быть поняты превратно, в данной статье мы попробуем перечислить те геополитические последствия и выводы, которые способны сделать из указанных событий лица, принимающие решения в странах этого региона, в том числе – в Корее.

Начнем с уроков, связанных с собственно режимом Януковича и его падением. С определенной точки зрения участь Януковича оказалась подобной участи Каддафи или Чаушеску. Одиозный правитель пытается лавировать между двумя лагерями, рассчитывая на то, что такой «нейтральный статус» позволит ему сохранить определенную независимость во внутренней политике с точки зрения возможности управлять, как ему заблагорассудится, в том числе — действуя на благо себе и своему семейному клану. Однако «ничьих друзей», конечно же, до поры — до времени терпят и закрывают глаза на их художества, но когда в такой стране начинается серьезный внутренний конфликт, спасать режим не торопятся ни та, ни другая сторона.

В этом смысле украинский пример является хорошей иллюстрацией того, как некомпетентный правитель сузил свою социальную базу, действуя по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись», и не занимался укреплением своего государственного аппарата, в том числе – силового блока. Грубо говоря, остальные диктаторы получили хороший урок того, чего делать не надо.

Второй вывод, связанный с падением режима, может быть неполиткорректным, но касается известного тезиса Люттвака «дайте войне шанс», согласно которому нерешительность и боязнь жестких мер в критической ситуации усугубляет конфликт, затягивает его и потенциально может привести к гораздо более неприятным последствиям, чем возможные жертвы в результате силового варианта. Это означает, что авторитарные руководители стран Восточной Азии вполне могут воспринять киевский опыт как указание на то, что в такой ситуации дома надо действовать решительно и не бояться крови. Соответственно, можно ожидать определенного комплекса мер, направленных на предотвращение протестов такого типа, причем касается это не только КНДР, но и КНР, и РК, где демократия достаточно условна. Крым воспринимается как урок Синьцзяну и Тибету, и потому стоит ожидать, что опыт противодействия как оранжевым технологиям, так и механизмам выведения субъектов из состава одной страны и передачи их другой будет учтен Китаем при дальнейшей выработке своей политики в отношении национальных окраин.

Крымские же события – это тектонический сдвиг в международных отношениях, ибо Хельсинкские соглашения провозглашали нерушимость границ. Поэтому, в частности, Косово вышло из состава Югославии, но не присоединилось к Албании. Здесь же не прошло и дня после отделения Крыма, как он стал частью РФ, не повторив опыт, скажем, турецкой республики Северного Кипра. Таким образом, создан прецедент перехода территории из рук в руки, — Россия своими действиями подала пример. Хороший это пример или плохой, выходит за рамки нашей статьи. Но создан определенный прецедент, который впоследствии может стать оправданием подобных действий в других случаях.

В более узком контексте это касается территориальных споров, которых в Восточной Азии довольно много. Интересно, что в Японии пытаются спроецировать крымскую ситуацию на вопрос о Курилах. Так, в одной из газет консервативной направленности уже появился вопрос: «Что будет, если сначала русские отдадут нам Курилы, а потом их обитатели устроят Майдан с референдумом и присоединятся к России обратно?».

В более широком смысле это касается общей системы миропорядка. Крым — это определенная демонстрация того, что теперь в мире есть силы, которые могут открыто отвергать правила, навязанные США, либо по аналогии с Америкой использовать двойные стандарты, но уже на пользу себе. Не будем говорить, хорошо это или плохо с этической точки зрения, но Северная Корея, которая и без того считает нормы международного сообщества искусственными и построенными на двойных стандартах, может воспринять это как знак того, что она может и дальше пробовать мировое сообщество на прочность, нарушая правила без серьезных последствий для себя. Возможно, заявления Пхеньяна о потенциальном проведении ядерного испытания нового типа стоит рассматривать в этом контексте.

Здесь мы, однако, отойдем от темы и напомним, что увлечение ракетно-ядерным козырем может обернуться для Пхеньяна значительными неприятностями. Во-первых, демонстративное игнорирование интересов Пекина и Москвы в ситуации, когда на полуострове нет обстановки серьезного давления на Север, может существенно осложнить отношения Северной Кореи со странами, которые ее поддерживают. Во-вторых, США могут действительно решить, что режим представляет для них потенциальную угрозу, и начать принимать меры для ее предотвращения. Желающих подробностей отсылаю к материалу, написанному после прошлого ядерного испытания.

Как бы то ни было, Северная Корея получила дополнительный козырь в понимании того, что в международной политике все решает сила. Представление о том, что ЯО является главной гарантией безопасности, укрепилось. И автору очень хочется надеяться, что руководство КНДР будет достаточно благоразумным, чтобы не нарушать, например, конвенцию, запрещающую ядерные взрывы в атмосфере и под водой.

Ядерный вопрос имеет еще одно измерение. Обратим внимание на рассуждения некоторых украинских политологов о том, что будь Украина ядерной страной, никто не посмел бы давать «добро» на изменение ее границ. Автору, правда, кажется, что если бы Украина была ядерной страной, то при первых признаках серьезной смуты наподобие нынешней, в стране уже находились бы войска России и НАТО, поводом для присутствия которых была бы необходимость обеспечения безопасности ядерных объектов и потенциальных утечек ЯО международному терроризму.

Однако далеко не все специалисты хорошо осознают весь комплекс российско-украинских проблем. А превратное понимание ситуации вполне может привести к тезису, что от смены режима или отделения территорий спасает только ядерный статус.

Эксперты сходятся во мнении, что КНДР может воспользоваться обострением между РФ и Западом для укрепления своего военного потенциала для сохранения конфронтации. Но касается это не только Северной Кореи, но и Южной, благо ядерное лобби там достаточно сильное, и для создания собственной ракетно-ядерной программы там предпринимается целый комплекс хорошо видных специалистам шагов.

Затем, крымский кризис может оказать влияние на геополитическую архитектуру региона с точки зрения складывания устойчивых блоков – Россия, КНР, КНДР — с одной стороны и США, Япония, РК — с другой. В такой ситуации мы можем потерять нейтральный статус (например, будет нарушена наша равноудаленность от китайско-японских споров) и свободу маневра. Во-первых, США будут игнорировать российские инициативы и пытаться выдавить Россию из переговорного процесса, мотивируя это тем, что «нарушителям международного права не стоит судить о нем». Не случайно в заявлении российского МИД о запуске северокорейских ракет нет упоминания того, что они не соответствуют международному праву. Есть только общие призывы ко всем сторонам «больше так не делать».

Во-вторых, в этой ситуации Россия будет вынуждена с бóльшим пониманием относиться к просьбам тех стран, которые поддержали ее в Крыму. КНДР скорее всего будет просить российской помощи, и мы будем относиться к ее просьбам с бóльшим вниманием, включая военно-техническую сферу, а Китай может потребовать от России своего рода размена: мы признаем вашу ведущую роль в урегулировании сирийского или иранского кризиса и будем вас поддерживать, а вы также поддержите нас в делах, которые «ведем» мы. В том числе, кстати, и в северокорейском вопросе.

В-третьих, если режим санкций окажется не ритуальным, а действительно будет бить по нашим экономическим интересам, Россия будет вынуждена частично перенести свои связи с Запада на Восток. Это повлечет за собой упрочение связей с Китаем.

Зато изменение баланса сил и межкорейская ситуация становятся более неблагоприятными для РК с точки зрения насильственного объединения. Возрастает геополитическая роль КНР, а Крым оказывается заявкой России на новую роль на международной арене. В этих условиях российско-китайско-северокорейские связи укрепляются, а это снижает вероятность того, что Сеул не сможет получить от Москвы и Пекина «добро» на присоединение КНДР. Даже если северокорейский режим будет предпринимать странные действия, противоречащие политике России и Китая, они будут разбираться с этим самостоятельно, а не будут «скармливать» Север Югу.

Тем более что Крым стал моментом истины и концом иллюзий в отношении уровня взаимодействия России и РК, все еще считающегося «стратегическим партнерством». Обратим внимание на итог голосования в ООН, осуждающего самоопределение Крыма, где два корейских государства проголосовали, как всегда. Северная Корея высказалась в поддержку России, Южная, следуя в фарватере внешней политики США, высказалась против.

Заметим, что такой расклад был характерен и ранее для менее острых вопросов. Например, когда Москва пыталась осудить через ООН героизацию нацизма, Север и Юг проголосовали точно так же. Но ранее эти расхождения не воспринимались так остро.

Конечно, речь не о том, что стратегическому партнерству придет конец. Скорее оно сменится просто «взаимовыгодным сотрудничеством», в рамках которого не будет ни особых санкций против России со стороны РК, однако не будет и новых совместных проектов.

Еще одно следствие касается того, как Соединенные Штаты, несмотря на формально всевидящую спутниковую разведку, проморгали «вежливых людей в Крыму». А это может вызвать вопрос о том, так ли сильны и всемогущи Штаты, как они себя позиционируют. С одной стороны, это касается рассуждений о том, что американские разведданные являются ультимативным доказательством того или иного факта, с другой – это же касается представлений о том, что Соединенные Штаты всегда будут защищать свои креатуры. С третьей, падение рейтинга Обамы, который не смог дать ответ на Крым и критикуется ястребами за «украинский Мюнхен», может привести к тому, что этот упавший рейтинг могут попробовать поднять успехами на других направлениях – в том числе, на корейском.

Впрочем, предположение о том, что за Крым США будут отыгрываться именно в Корее, а не, скажем, в Сирии, остается предположением, а автору хочется в первую очередь обратить внимание на контуры будущего в СВА и предостеречь от возможно неверных оргвыводов тех, кто судит о российско-украинских отношениях лишь по их внешней канве.

Черногория, Исландия, Албания, Норвегия и Украина как партнеры ЕС присоединились к индивидуальным санкциям Евросоюза против российских и украинских официальных лиц, которых ЕС считает виновными в подрыве территориальной целостности Украины, сообщается в коммюнике пресс-службы Евросовета.

В документе отмечается, что речь идет о Черногории и Исландии как странах-кандидатах на вступление в ЕС, об Албании как потенциальном кандидате, о Норвегии как члене Европейской экономической зоны и Европейской ассоциации свободной торговли и Украине.

"Они обеспечат, чтобы их национальная политика соответствовала решениям Совета. ЕС принял во внимание эти обязательства и приветствует их", - говорится в заявлении от имени главы дипломатии ЕС Кэтрин Эштон.

Главы МИД стран Евросоюза 17 марта приняли список санкций, в который вошел 21 гражданин России и Украины - представители российского военного командования, депутаты и сенаторы, а также руководство Крыма. Через четыре дня на саммите ЕС список был расширен, в него добавили еще 12 фамилий, в том числе вице-премьера Дмитрия Рогозина, советника президента РФ Сергея Глазьева и председателя Совета Федерации Валентину Матвиенко. Фигурантам списка запрещен въезд в Евросоюз, а их активы в Евросоюзе, если таковые имеются, были заморожены. Наталья Добровольская.

«Новый газовый коридор снизит зависимость ЕС от России»

Инвестиции объемом в четверть миллиарда крон в ближайшие пять лет позволят ЕС освободиться от железной хватки России на газовом рынке. Согласно будущему проекту в Европу будет поступать газ из крупного месторождения на шельфе в Каспийском море по газопроводу через Азербайджан, Грузию, Турцию, Грецию, Албанию и Италию. На сегодняшний день поставщики газа из прикаспийского региона – Туркменистан, Азербайджан и Казахстан вынуждены экспортировать газ через трубопровод, находящийся под контролем России и проходящий через территорию Украины в Европу. Контролируемый государством российский энергетический гигант «Газпром», в скором времени запустит газопровод «Южный поток» длиной1 455 км., проходящий по дну Черного моря в Болгарию, Сербию и Венгрию и входящий в Европейскую газовую сеть. Южная ветка газопровода является дополнением к «Северному потоку», и вместе они дадут России возможность экспортировать газ напрямую в ЕС в обход бывших советских республик, Беларуси и Украины. В 2006-2009 гг. объем поставок российского газа, поступающего в ЕС был значительно снижен из-за споров между Россией и Украиной о цене за российский газ. Запуск в 2018 году нового газопровода позволит России перекрывать газ Украине без последствий для потребителей в ЕС. «События подтолкнули ЕС к пересмотру политики энергобезопасности, результатом чего стала поддержка создания «Южного коридора», по которому газ будет идти из Азербайджана в Европу. Мы рассматриваем проект скорее не в качестве конкурента «Южному потоку», а в качестве дополнения, поскольку в будущем Европа будет вынуждена импортировать больше газа, по мере того, как добыча газа в регионе будет сокращаться», - заявил представитель британского концерна “BP”. Он добавил, что «все прогнозы свидетельствуют о сокращающейся добыче газа в Западной Европе, прежде всего в Северном море. Если Европа не хочет усиливать зависимость от такого крупного поставщика как Россия, имеет смысл искать доступ к другим источникам, расположенным поблизости от Европы, и в этом плане каспийские месторождения имеют большой потенциал».

Справочно: Проект «Южный коридор», поддерживаемый ЕС Протяженность 3500 км.; Инвестиции в размере 245 млрд. крон (45 млрд. долл.); Позволит создать 30 тыс. рабочих мест в 7 странах; Сможет снабжать газом 14 млн. домовладений газом; Пуск в эксплуатацию – 2019 год.

Точку зрения представителя “BP” поддерживает сотрудник Международного энергетического агентства (IEA). «Европе необходимо распределять импорт газа между наибольшим количеством поставщиков, частично, для того, чтобы укрепить энергетическую безопасность, частично, чтобы иметь более выгодную позицию на переговорах о цене», - считает директор Департамента газа и угля Международного энергетического агентства Ласло Варо. «Моргенависен Юлландс-Постен»

Организация Североатлантического договора (НАТО) в настоящее время является самой большой военной угрозой миру, заявил в интервью РИА Новости создатель ресурса "Остановить НАТО" ("Stop NATO") Рик Розофф.

НАТО в пятницу отмечает 65-летие со дня основания. В настоящее время членами Альянса являются 28 государств.

"Когда США организовали своих западноевропейских военных союзников для создания организации Североатлантического договора в 1949 году, это было сделано с целью увековечить американское военное присутствие на европейском континенте и впервые ввезти туда ядерное оружие", — сказал Розофф.По его словам, Альянс впервые разместил ядерную бомбу в Европе "сразу же после создания НАТО, прежде чем Советский Союз разработал свою первую атомную бомбу, и продолжает сохранять ядерные бомбы B61 (основное термоядерное оружие стратегических ядерных сил США) на авиабазах в Бельгии, Германии, Италии, Нидерландах и Турции".

Розофф отметил, что в настоящее время Пентагон "продолжает удерживать за собой воздушное пространство, сохранять собственную пехоту и военно-морские базы" в странах НАТО и расширяет границы организации. Всего с учетом участников программ Альянса, среди которых "Средиземноморский диалог" (Северная Африка и Ближний Восток) и "Стамбульская инициатива о сотрудничестве" (Персидский залив), количество стран-членов и партнеров НАТО превышает 70 — это "больше трети всех государств мира", сообщил он.

НАТО и Организация Варшавского договора

В противовес формированию НАТО в 1955 году была создана Организация стран Варшавского договора (ОВД) при ведущей роли Советского Союза. Договор о создании ОВД подписали Албания, Болгария, Венгрия, ГДР, Польша, Румыния, СССР и Чехословакия.В связи с социально-политическими преобразованиями в Советском Союзе и других государствах Восточной Европы на рубеже 1980-90-х годов в феврале 1991 года странами-участницами было принято решение об упразднении военных структур Варшавского договора.

НАТО, со своей стороны, не только не прекратило свое существование, но и продолжило расширяться, аргументируя это в том числе "угрозой с Востока". В Москве подобные разговоры вызывают недоумение, заявил ранее глава МИД РФ Сергей Лавров.

Война НАТО

На сегодняшний день НАТО расширилась до "крупнейшего в мире глобального военного блока", который "на протяжении последних пятнадцати лет вел полноценные войны на трех континентах — в Европе (Югославия в 1999 году), Азии (Афганистан) и Африке (Ливия в 2011 году) — и который потом включил в свою международную сеть военных партнеров побежденные и покоренные народы", подчеркнул Розофф.

Организация, по его словам, "не делала ничего, чтобы предотвратить акт агрессии" Турции против Северного Кипра в 1974 году, потому что "Турция является членом НАТО, а Кипр нет". Тогда Анкара оккупировала северную часть Кипра, изгнала оттуда греков-киприотов и провозгласила там Турецкую Республику Северного Кипра. В начале ноября 2013 года премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган заявил, что "нет такого государства, которое называется Кипр", а есть лишь "греко-кипрская администрация", которая была принята в Европейский Союз "по политическим причинам".

Тем не менее, после "поражения правящей партии Кипра АКЭЛ в прошлом году и формирования пронатовского правительства, которое сразу же предоставило своим американским и другим западным покровителям все, что они требовали, страна получила экспресс-предложение присоединиться к программе НАТО "Партнерство ради мира" — той самой программе, которая использовалась для подготовки 12 восточноевропейских стран, которые стали впоследствии полноправными членами НАТО в 1999-2009 годах", — рассказал Розофф.

Власти Албании озаботились безопасностью выращиваемых в стране фруктов и овощей.

В настоящее время специализированные ведомства уже получили задание провести подробный анализ сельскохозяйственной продукции, в которой могут содержаться вредные вещества – фитогормоны, инсектициды, тяжелые металлы и другие.

По сообщению интернет-издания albania-news.ru, ссылающегося на сведения, поступившие из Минсельхоза Албании, Эдмонд Панарити, Министр сельского хозяйства страны, дал поручение сотрудникам ведомства собрать образцы свежей продукции из теплиц и фермерских хозяйств. Затем они будут отправлены для подробного изучения в Институт безопасности пищевых продуктов и ветеринарии (Institute of Food Safety and Veterinary, IFSV).

Также сообщается, что подобная информация позволит жителям Албании более эффективно ориентироваться в предлагаемом ассортименте, а производителям - осуществлять поставки на внешние рынки. Достойные по своему качеству продукты питания будут получать маркировку IFSV, которая станет подтверждением безопасности сельскохозяйственных товаров.

Российские туроператоры обратили свое внимание на Албанию.

Страна находится на берегах Ионического и Адриатического морей, а местные цены заметно ниже, чем у «раскрученных» соседей - Греции и Черногории. В нынешнем сезоне сразу два петербургских туроператора «Форос» и «Нева» предлагают туры в Албанию из Москвы и Санкт-Петербурга

Такое перспективное направление не могло долго находиться без внимания российских туроператоров, пишет TRN-News.ru.

На сегодняшний день, эта малоизвестная для российского покупателя страна, предлагает множество видов отдыха, среди которых экскурсионный, пляжный, паломнический, активный и гастрономический.

«Россиянам в Албании может понравиться. Причем, не только уровнем цен - например, в ресторанах, ужин на двоих обойдется в €12-15, а бутылка самого дорогого вина - €10-12, но и отсутствием на пляжах соотечественников. Пока российские туристы - редкие гости в Албании. Но к их появлению албанский сервис готовится, - на курортах в некоторых ресторанах уже появляются меню на русском языке», - отметил управляющий ООО «Фирма Форос» Юрий Сергеев.

Общая протяженность пляжей в Албании составляет 362 километра. Все они находятся в муниципальной собственности. На Ионическом море пляжи галечные, а любителям песочка больше понравится Адриатическое побережье. Оно может похвастаться песчаными пляжами, некоторые из которых в ширину достигают 600 метров.

Пляжный сезон здесь длится с середины мая и до середины октября. Средняя температура воздуха составляет 27 градусов тепла, воды - 25. Однако в июле и в августе температура может достигать и 35-37 градусов.

Страна обладает обширной базой отелей. Часть из них переделана из частных вилл, санаториев и пансионатов. При этом последние несколько лет активно строятся новые гостиницы. В 2014 году откроется первый отель, работающий по системе «все включено».

Минусом является то, что между Россией и Албанией нет прямых авиарейсов. Добраться можно только с пересадкой в Стамбуле, Вене или Мюнхене. Но есть вероятность, что благодаря усилиям компании «Форос», в 2015 году появится чартер в страну. Кроме того, в албанскую Саранду можно добраться через Корфу. Паром довезет вас всего за полчаса.

Пляжи Албании хотят получить голубые флаги.

Национальное агентство по развитию прибрежных зон в среднесрочной перспективе планирует не только защищать и поддерживать албанское побережье в его нынешнем состоянии, но и развивать эти районы.

Планируется избавиться от незаконно построенных объектов недвижимости, а на их месте возвести наиболее востребованные элементы туристической инфраструктуры или же привести все в первозданный вид, пишет Albania News.

Большая часть береговой линии страны, которая протягивается от Ионического моря и скалистых пляжей Ривьеры на юге, до песчаных берегов Адриатики на севере, остается нетронутой и способна заинтересовать путешественников из многих стран мира.

Национальное агентство будет обеспечивать на побережье экологическую устойчивость, охрану окружающей среды и застройку с учетом особенностей местной архитектуры. Уже сегодня за право застраивать побережье Албании борются лучшие архитекторы со всего мира.

Кроме того, на местных пляжах планируется внедрить международную программу Голубой Флаг (Blue Flag). Она подразумевает добровольную сертификацию пляжей согласно европейским требованиям экологических стандартов. Это поставит албанские пляжи на новый уровень, который позволит привлечь на побережье не только туристов, но и инвесторов из множества стран.

После Евромайдана, который существенно укрепил позиции радикалов, Украина постепенно становится центром притяжения для националистов со всего мира, заявил РИА Новости в субботу замдиректора Института проблем национальной безопасности и обороны Украины Олег Мражий.

Комментируя сообщение о прибытии на Украину десяти шведских националистов — сторонников правоэкстремистской "Партии шведов", Мражий отметил, что новые власти Киева ведут политику "заигрывания" с националистическими организациями Европы. "Киеву сейчас нужна любая поддержка, поэтому он не гнушается даже поддержки коричневых группировок. Надо полагать, что после шведов к Крыму потянутся скинхеды из Германии и Британии, различные албанские радикалы, итальянские "чернорубашечники" и другие "коричневые", — отметил эксперт.

По его словам, для европейских радикалов Украина является отличным полигоном, где можно безнаказанно отточить навыки ведения уличных столкновений, организованных нападений на места компактного проживания нацменьшинств и противодействия силам правопорядка. "У себя дома эти молодчики такого позволить не могут", — резюмировал собеседник агентства.

Результатом переговоров Белграда с Приштиной не может стать признание независимости Косово, заявил в понедельник глава МИД Сербии Иван Мркич, находящийся с визитом в Ереване.

"В настоящее время мы ведем переговоры с Косово с целью стабилизировать отношения и создать условия для обеспечения нормальной жизни граждан Косово, но мы не намерены признавать Косово", — сказал Мркич на пресс-конференции.

Он отметил, что одно соглашение уже заключено, ведутся работы для подписания второго. "Цель всего этого — обеспечить стабилизацию в регионе, принять правила, которые будут в равной мере распространяться на граждан Косово и сербов", — сказал глава МИД Сербии.

Мткич выразил благодарность Армении за ее позицию по вопросу Косово.

Албанские власти Косово объявили о независимости от Сербии 17 февраля 2008 года принятием соответствующей декларации в парламенте. Сербия не признала самопровозглашенное государство, но не имела возможности помешать действиям косовских албанцев, пользовавшихся активной поддержкой западных стран. К настоящему времени косовский суверенитет поддержали более 100 государств. Гамлет Матевосян.

Права человека в Северной Корее и комиссия ООН Часть 2

Константин Асмолов

Керби рассчитывает, что материалы комиссии активизируют международное сообщество, и, руководствуясь своим правосознанием, члены комиссии даже написали трехстраничное письмо Ким Чен Ыну, суммировав свои изыскания и указав, что, по их мнению, власти, как минимум, потворствуют совершаемым преступлениям. Киму предложено передать рассмотрение ситуации в КНДР в Международный уголовный суд «для того чтобы оказать содействие в сборе данных по всем, включая, возможно, самого Кима («совершавшие преступления чиновники в ряде случаев действовали под вашим личным контролем»), кто может быть ответственным за преступления против человечности, описанные в этом письме и докладе комиссии».

В ответ на вопрос о причинах написания этого письма, Керби сказал журналистам, что на таком лице, как «молодой генерал», лежит большая доля ответственности. Если он находится в центре системы, то имеет власть изменить ситуацию. Со стороны это звучит почти красиво, на деле выглядит несколько абсурдно. Ким Чен Ыну предлагается или написать донос на себя, или в очередной раз показать себя тираном, не желающим сотрудничать с международным правосудием.

Попытки привлечь Ким Чен Ына к суду выглядят смешно. Во-первых, с формальной точки зрения он может нести ответственность, только начиная с момента своей интронизации. Между тем, несмотря на ужасающий список преступлений, многие из тех, по которым собраны реальные свидетельские показания, относятся к временам не Ким Чен Ына и даже не Ким Чен Ира, а Ким Ир Сена.

Во-вторых, тезис о том, что Ким не мог не знать о преступлениях или отдавал соответствующие приказы, все-таки нуждается в доказательствах хотя бы на уровне, аналогичным Нюрнбергскому процессу, на котором факты преступных приказов пришлось подтверждать.

Как отмечает российский историк Дмитрий Верхотуров, «Если выдвигаются подобные тяжкие обвинения, они должны быть все-таки доказаны. Вообще если смотреть по международной практике, начиная с самого основания Международного трибунала, подобные процессы проводились после того, как режим свергнут, подозреваемые захвачены, собраны доказательства и проводятся следственно-судебные мероприятия».

Да, в мире существует глава государства, приговоренный Международным уголовным трибуналом. Весной 2008 года был выдан ордер на арест лидера Судана Омара аль-Башира, которого обвинили в геноциде, связанном с ситуацией в Дарфуре. Теоретически, если президент Судана появится где-то за границей, его могут арестовать и передать в международный суд. Но если Омар не будет выезжать из своей страны, это решение так и останется на бумаге. Так что вряд ли Ким Чен Ын окажется в положении диктатора, которому во время его поездки в европейскую страну предъявят ордер на арест.

Хотя у Пхеньяна есть очень обидный для комиссии ответ, который не сводится к: «а у вас негров линчуют». У молодого руководителя есть идеальный козел отпущения в лице казненного им Чан Сон Тхэка, который в качестве руководителя Отдела административных органов ЦК ТПК курировал все силовые структуры кроме армии и в этом качестве идеально занимает нишу северокорейского Берия, который, конечно же, и был во всем виноват. Так как его уже расстреляли, вопрос считается закрытым.

Выводы и последствия

Согласно отчету комиссии, политика КНДР, определяемая на высшем государственном уровне, допускает преступления против человечности, «не имеющие аналогов в современном мире». На вопрос о том, сколько человек может быть признано виновными в указанных преступлениях, Керби сказал: «Думаю, потенциальный счет пойдет на сотни».

Утверждается, что члены комиссии составили список подозреваемых по материалам свидетельств и доказательств, но в самом докладе не назван никто. Жаль, потому что именно этот список с указаниями на то, кто в чем виноват, и по чьим приказам совершались те или иные преступления, был бы главным итогом деятельности комиссии. Напомним, что в начале своей деятельности Керби ставил своей целью именно это: «Наше независимое расследование займется изучением того, какие именно северокорейские учреждения и конкретные чиновники виновны в этих преступлениях».

Комиссия призывает международное сообщество и Совет Безопасности ООН ввести санкции против лиц, наиболее ответственных за преступления. При этом она оговаривается, что эти санкции не должны затронуть население или экономику страны в целом. Но здесь начинаются проблемы. С одной стороны, комиссия так и не представила полного списка таких лиц, и поэтому непонятно, на кого обрушивать гнев. В результате стараниями Дарусмана и Бисерко он проливается на верхушку репрессивного аппарата КНДР и лично Ким Чен Ына, а не на условного «старшего надзирателя Ли из концлагеря № 8», упомянутого в показаниях нескольких перебежчиков и однозначно виновного в жестоком обращении с людьми. С другой, непонятно, как именно указанный «старший надзиратель» мог бы пострадать от санкций, не покидая КНДР и не имея счета в зарубежных банках.

В отчете также содержится критика в адрес Кнр, которая обвиняется в принудительной репатриации северокорейцев, бежавших на ее территорию. По мнению авторов доклада, власти Китая «должны воздержаться от насильственного возвращения граждан КНДР на родину», поскольку там перебежчики приобретают статус политических заключенных и подвергаются пыткам, самовольным расправам и различным формам сексуального насилия.

По сути, отчет комиссии требует, чтобы принципы международного права, касающиеся нелегалов и системы их выдворения из страны применительно к КНДР были бы пересмотрены в сторону более «виктимоцентричной» модели. Но проблемы, связанные с корейскими преступными группировками, а том числе – с так называемыми «беженцами» или «брокерами», открыто обсуждаются в китайской прессе. Также можно обратить внимание на то, что, например, на территории Мексики так же часто встречаются массовые убийства и иные бесчинства боевиков наркокартелей, но США не торопятся давать свое гражданство каждому мексиканцу, который нелегально пересек их границу.

Ожидается, что комиссия представит доклад на обсуждение Совета по правам человека ООН ровно через месяц, 17 марта 2014 г. Однако уже сейчас члены комиссии, учитывая размах преступлений, предлагают направить материалы в Международный уголовный суд.

Выводы комиссии поддержал официальный Сеул. Как подчёркивается в заявлении МИД РК, «доклад комиссии ООН, который содержит результаты глубокого исследования, подтверждающего серьёзность ситуации с правами человека в Северной Корее, позволит повысить уровень осведомлённости мирового сообщества по этой проблеме и послужит поводом для укрепления сотрудничества РК с мировым сообществом в деле разрешения проблемы прав человека в КНДР». Соединенные Штаты также заявили, что отчет «четко и безоговорочно отражает жестокую реальность» происходящих в КНДР нарушений прав человека.

Северная Корея, наоборот, заявила, что «категорически и полностью» отвергает выводы комиссии ООН. Пхеньян назвал отчет «продуктом политизации прав человека, проводимой Европейским Союзом и Японией совместно с враждебной политикой США». Ожидаемо и неудивительно.

Против резолюции выступил и Китай, чей представитель однозначно заявил, что между политическими беженцами и нелегальными нарушителями границы есть разница, и что действия по передаче документа в международный уголовный суд будут им блокированы.

Что далее? Отчет как бы подталкивает к выводу о том, что «международное сообщество должно принять на себя ответственность за защиту народа КНДР от преступлений против человечности». Но история Ирака или Югославии хорошо показывают нам, как выглядит это «принятие ответственности», и каким количеством человеческих жертв и иных преступлений оно сопровождается.

Потому попытка провести на основе доклада резолюцию через Совет Безопасности ООН или использовать его как обоснование для смены режима может «споткнуться» о китайское вето. Однако в около-ооновских кругах ходят слухи о возможном создании специального трибунала по аналогии с трибуналом по бывшей Югославии. Такое не потребует официального одобрения большой пятерки, а Северной Корее, как минимум, поиграют на нервах.

Можно заметить, что обнародование доклада совпало с определенным потеплением в межкорейских отношениях, когда стороны начали предпринимать попытки идти друг другу навстречу, но это совпадение скорее случайное, учитывая, как давно и долго готовился доклад. Главное, чтобы его появление не ударило по процессу и не было использовано в этом сегменте политических игр.

Подводя итоги

Не секрет, что ситуация с правами человека в КНДР неидеальна, и появление документа, который мог бы расставить все точки над «и» в этом вопросе, было бы важным событием и серьезным шагом вперед в изучении проблемы. Однако результат данного мероприятия, которое могло стать действительно ярким случаем объективного расследования преступлений против человечности, оказался почти пустышкой.

С точки зрения общих данных об авторитаризме КНДР, отчет комиссии не особо отличается от прочих отчетов правозащитных организаций наподобие той же Эмнести Интернэшнл. И это понятно, так как Керби и Ко, как и остальные правозащитники, оказались вынуждены работать с тем же набором фактов и данных, которые лежат в широком доступе – нового к этому массиву практически добавлено не было.

Представляется, что под влиянием общего дискурса и, не имея возможности перепроверять данные, Керби, в отличие от изначально ангажированных остальных членов комиссии, сделал те выводы, к которым он мог прийти, опираясь на имеющиеся у него материалы. Как гласит восточная поговорка, «из змеиных яиц не вылупятся цыплята».

Хотя обвинительный уклон в деятельности комиссии был виден с самого начала, теперь, когда выводы сделаны, а доклад представлен, можно с грустью констатировать, что «гора родила клоуна».

Во-первых, комиссия не смогла выполнить декларированную заранее задачу по установлению конкретных виновников преступлений. Определить имена, из которых затем можно составить аналог «списка Магнитского» для дальнейшего наказания виновных в соответствии с международным уголовным правом. Вместо этого мы получили стандартные пропагандистские заявления о «неслыханных жестокостях, санкционированных с самого верха», и попытки выбить ордер на арест Ким Чен Ына.

Во-вторых, массовое истребление населения, массовые изнасилования и специально спланированный голодомор теоретически должны быть доказаны чем-то большим, чем показания 30 с лишним свидетелей, достоверность показаний которых под большим вопросом.

В совокупности это говорит о том, что большая часть собранных комиссией доказательств может быть объявлена юридически ничтожной, и любой грамотный адвокат разделается с претензиями обвинителей без особых проблем.

Хуже того, пойдя по пути наименьшего сопротивления, комиссия не смогла преодолеть искушение опереться на заведомо пропагандистские данные из ангажированных источников и легитимизировала свидетельские показания одиозных личностей типа Син Дон Хёка. Но включение в отчет заведомой пропаганды обнулило всю работу – даже если комиссия собрала нечто новое, все собранное будет рассматриваться через призму «откровений беглеца из лагеря 14».

Огорчительно именно ЭТО. То, что после такого отчета комиссии все последующие документы о правах человека в КНДР могут восприниматься через его призму: «Новые данные о концлагерях? А, очередной ужастик с участием Син Дон Хёка? Спасибо, наелись». Притчу о мальчике, кричащем «Волки!», каждый может вспомнить сам.

Отчет мог бы потрясти международное сообщество, если бы поражал его объективным фактами, почерпнутыми из реальных и проверяемых источников и подтвержденными беспристрастным следствием. Важная идея оказалась дискредитированной, и теперь те свидетельства, которые действительно могли бы оказать влияние на общественное мнение, затерлись и потерялись на фоне пропагандистских фальшивок. Достигнут только ограниченный пропагандистский эффект, и в копилку примеров, объявляющих Северную Корею адом на земле, просто добавился еще один. Недруги КНДР целиком примут его на веру, как приняли бы любую поделку такого рода независимо от ее достоверности, ее сторонники также решительно и тотально заклеймят ее как абсолютную ложь о стране чучхе. Неангажированные же профессионалы уже разочарованы. Ведь вряд ли кто-то будет снова собирать комиссию, а значит – вопрос о том, насколько на самом деле страшна ситуация в КНДР, так и остался открытым.

КНДР > Внешэкономсвязи, политика > ru.journal-neo.org, 9 марта 2014 > № 1197437 Константин Асмолов

Збиг Бжезинский и его идентификация

Погос Анастасов

Долгое время – наверное, года два-три после начала в Тунисе «арабских революций» в конце 2010 года – что-то не складывалось в картине происходящих событий. Возникало ощущение их хаотичности, того, что все происходит как-то уж слишком спонтанно, без того, чтобы это можно было понять на уровне замысла или некоего геополитического плана. Стихийная смена власти в Египте, Тунисе, разгром режима Каддафи в Ливии, беспорядки, а затем война в Сирии, – все происходило внешне как народные волнения людей, недовольных властью. Запад лишь помогал.

Было ощущение, что не хватает некоего «пятого элемента», который упорядочил бы непонятно как и кем создаваемый и управляемый хаос. По мнению одного крупного востоковеда марокканского происхождения Хишама Бен Абдаллы аль-Алауи из Freman Spogli Institute при Стенфордском университете (причем он не одинок в своих выводах), которое он высказывает в февральском номере «Le Monde diplomatique» за этот год, никакого плана или заговора против арабов никогда не существовало в том смысле, чтобы события 2010-2014 гг. на просторах Ближнего Востока и прилегающих районах были тщательно спланированы и осуществлялись с некоей заданной целью. В своей статье «Арабская весна» не сказала своего последнего слова» он приводит многочисленные факты того, что ближневосточные события – результат чисто внутренних противоречий развития арабского мира.

Но тот дипломатический балет, который американцы и их западноевропейские союзники устроили 20-21 февраля на Украине, слаженность и запрограммированность их действий, нечувствительность к очевидным логическим нестыковкам, (несмотря на которые спектакль с изгнанием законно избранного президента Януковича, шел не переставая и не вызывая особых возражений со стороны обычно столь щепетильно относящихся к процедурам европейцев – министров иностранных дел Германии, Франции и Польши), заставляют думать о том, что некая связь между всеми ближневосточными событиями и Евромайданом существует.

В первом приближении опять же, как это было на Ближнем Востоке, речь идет о «бескорыстной» помощи Запада Украине в деле строительства правового государства и приобщении к западным ценностям демократии. Однако по самому характеру действий боевиков на Майдане человек, знакомый с арабскими «революциями» может сказать, что они, во-первых, очень далеки от европейских ценностей, а, во-вторых, похожи как две капли воды на ближневосточные. Лозунги те же – вместо «Уйди, тиран», которые кричала молодежь на площади Тахрир в Каире в январе 2011 года, в Киеве звучало «Банду-геть». Подход и тактика такие же. Уличные протесты хорошо организованных, проплаченных и проинструктированных боевиков, их сопротивление органам правопорядка, постоянная эскалация требований, неприятие компромиссов или их быстрый пересмотр и, наконец, (о, конечно же!), победа «восставшего против тирании народа». Обычно это сопровождается снайперской стрельбой неизвестных из-за спин полиции по демонстрантам, чтобы были жертвы, и у оппозиции, рвущейся во власть, появились «герои».

Цинизм и простота этой отработанной схемы все же поражают своей эффективностью. Где бы она не применялась – она срабатывает, хотя и делается под кальку, иногда организаторы ленятся не то, что лозунги, даже цвета флагов революционеров менять. Причем эффективность равна наивности людей, которые идут под пули, становясь инструментом технологий захвата власти совсем другими силами.

Поражает и слепота, с которой люди поддаются на эти многократно использованные приемы со времен распада СССР. В Киеве сейчас не до анализа событий на Ближнем Востоке, а стоило бы посмотреть, чем оканчивается майданная демократия – будь то на Тахрире или на площади Нэзалежности. А заканчивается всегда одинаково – выборами малокомпетентных, но амбициозных лидеров под диктовку толпы, затем деградацией госструктур, падением управляемости и правопорядка, катастрофическим ослаблением государства с возможной анархией и последующей диктатурой или распадом страны. Такой египетско-йеменский сценарий сегодня, судя по тому, что кандидатуры в правительство согласовывают с Майданом, далеко не исключен на Украине.

Не исключен он и у нас в Армении. Как известно, 3 сентября 2013 года Президент нашей страны С.Саргсян сделал заявление на встрече с В.В.Путиным, что страна присоединяется к Таможенному союзу и будет членом Евразийского сообщества. Как только он вернулся в Ереван, у стен Администрации главы государства состоялся митинг против вступления страны в ТС. Секретарь прозападной партии «Наследие» С.Сафарян оценил намерение вступать в Таможенный союз как «неприемлемое». Неприятие этой перспективы выразил и бывший премьер-министр Г.Багратян, который высказался за решение этого вопроса на референдуме.

Так же, как и в случае с Киевом, начались обвинения в том, что это решение принято якобы под давлением Москвы, которая применила методы «шантажа». Причем, они звучали как из самой Армении, так и со стороны Комитета по иностранным делам Европейского парламента. Есть все основания полагать, что в свете событий на Майдане, прессинг на Армению со стороны внутренних и внешних противников ТС будет только нарастать, причем с использованием инструментов, которые уже сработали в Киеве.

Так кому же это все нужно? Многоопытные аналитики сегодня рассуждают о том, что помогая Майдану в Киеве, ЕС будто бы решает собственные задачи – захват рынков Украины для недопущения развала собственной интеграционной схемы, не выдерживающей испытания затяжным экономическим кризисом, потому что именно Украина с ее 46-ю миллионами потребителей, черноземами и металлургией может дать живительный глоток кислорода переживающей системный кризис Европе.

Это, конечно же правда, (Германия 30-х годов прошлого века тоже жаждала поживиться за счет Украины, как и активно участвующая в событиях в Киеве А.Меркель), но далеко не вся, особенно если попытаться проанализировать, когда и какие события происходили и происходят параллельно Майдану.

А выглядят они удивительно. Во-первых, все они происходят непосредственно накануне и во время чрезвычайно успешно завершившейся для Росиии сочинской Олимпиады. Во-вторых, в эти же февральские дни, когда на Украине сомнительными, если не сказать вероломными методами свергают В.Януковича, крупная группировка сирийских оппозиционеров (говорят о 40 тысячах бойцов), подготовленная, как пишет саудовская «Аш-Шарк Аль-Аусат», ЦРУ, начинает наступление с территории Иордании (г.Салт) на позиции войск сирийского режима в районе Дераа. И, наконец, в-третьих, в Анкаре разгорается жуткий коррупционный скандал, в который вовлечен премьер-министр этой страны Р.Т.Эрдоган. Массовые демонстрации уже начались, местный Майдан не за горами.

Что же это? Тоже, как и в случае с арабами, просто совпадение по времени?

Сдается, что нет. За всем этим и возможными другими событиями такого порядка (они вполне вероятны в скором времени у нас в Ереване) совершенно очевидно стоит рука опытного стратега, для которого даже такие лидеры как А.Меркель, — всего лишь пешки в большой игре.

Уж слишком они напоминают то, о чем небезызвестный поляк и профессиональный русофоб З.Бжезинский писал в своей знаменитой книге «Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы)». Цели изложенной в книге шахматной партии объявлены четко – обеспечить мировое господство США, стыдливо названное «лидерством», в двадцать первом веке за счет «обгрызания России», сведения ее к некоему «hard core», отрыву от нее богатых ресурсами окраин. Затем ей ставится шах и мат – ей предлагают стать «младшим партнером» США или навсегда исчезнуть с мировой арены и как страна, и как альтернативное Европе цивилизационное ядро Евразии. Збиг все формулирует ясно и без обиняков: «Главный геополитический приз для Америки — Евразия».

«В Евразии, пишет он, … находятся самые политически активные и динамичные государства мира. После Соединенных Штатов следующие шесть крупнейших экономик и шесть стран, имеющих самые большие затраты на вооружения, находятся в Евразии. Все, кроме одной, легальные ядерные державы и все, кроме одной, нелегальные находятся в Евразии. Два претендента на региональную гегемонию и глобальное влияние, имеющие самую высокую численность населения, находятся в Евразии. Все потенциальные политические и/или экономические вызовы американскому преобладанию исходят из Евразии. В совокупности евразийское могущество значительно перекрывает американское. К счастью для Америки, Евразия слишком велика, чтобы быть единой в политическом отношении…». Так говорит Збиг.

Поэтому, если смотреть на происходящие сейчас события на Украине, в возможном ближайшем будущем в Ереване, в Анкаре и в Сирии именно с этих позиций, то многое становится понятным. Тогда и события арабской весны укладываются в логику Збига: на первом этапе (2010-2013) – происходит сдерживание поднимающейся России и Китая на Ближнем Востоке за счет деструкции их действительных или потенциальных союзников (Ливия, Сирия) при одновременном решении задач глобализации, предполагающей дробление мира на все более мелких недееспособных акторов на международной арене, зависимых от США, с последующим их включением в широкие региональные альянсы под эгидой союзников Вашингтона (к примеру, Саудовской Аравии или Катара). Затем, с 2014 года, начинается наступление непосредственно на позиции России, наносится удар по ее прямым интересам на Украине, поскольку формируемый ею Евразийский союз не вписывается в логику глобализаторов – он создается в сердце Евразии под интересы развития непосредственно стран этого континента, не входит и не собирается входить в подчиненные США блоки – НАТО и ему подобные, выступает адептом многополярного мира, где нет места гегемонии США.

Под «раздачу» с некоторым временным лагом сейчас попала и эрдогановская Турция. Её задачей, поставленной кураторами из Вашингтона на период «арабских революций», было формирование вокруг себя (в рамках общего замысла стратегов глобализации) «созвездия» новых арабских режимов, руководимых Ассоциацией братьев-мусульман (в том числе Египта и Сирии). Ведь глава турецкого правительства состоит как раз в ней и занимает ней не самую последнюю позицию. Однако Т.Эрдоган с задачей не справился – в Сирии режим Б.Асада в ходе трехлетных волнений 2011-2013 гг. устоял, а в Египте, действующие масонскими методами «братья-мусульмане» быстро потеряли кредит доверия населения. Опеку над самой крупной арабской страной США были вынуждены передать летом 2013 года Саудовской Аравии, которая поддержала там военный переворот и выразила готовность выделить деньги на перевооружение и укрепление египетской армии.

Кроме того, Т.Эрдоган виновен в том, что он развивал и поддерживал связи с Россией, выведя торговые отношения с ней на многомиллиардные обороты и обеспечив ей благожелательный нейтралитет в период создания ТС. Сейчас харизматичный турецкий премьер стал мешать попыткам постановки Украины под полный контроль прозападных сил, да и вообще проявлять излишнюю самостоятельность (закупки систем ПВО в Китае, развитие связей с Ираном) и на него тут же начались нападки со стороны сидящего в Пенсильвании могущественного лидера тайного общества «Хизмет» Ф. Гюлена.

Только увязав воедино события на Украине, Ближнем Востоке, Передней Азии и в Закавказье, можно разглядеть замыслы стратегов глобализации. Смогут ли они их реализовать, покажет время. Чаша весов колеблется, но победа Збигу далеко не гарантирована. Возможно, что историческое время на решение задачи сдерживания России совокупным Западом уже упущено…

Комиссия по формированию и реализации государственной политики в отношении эксплуатации воздушных линий предоставила украинским авиаперевозчикам права на выполнение серии чартерных рейсов в курортных направлениях в течение летнего периода навигации - с 30 марта по 26 октября 2014 года. В течение этого периода 8 отечественных авиакомпаний будут перевозить пассажиров на самые известные курорты Турции, Египта, Туниса, Испании, Черногории, Хорватии, Болгарии, Греции, Кипра, Албании, Македонии, Доминиканы, Таиланда и Индии.

Кроме этого, Комиссия рассмотрела заявки авиаперевозчиков на выполнение международных и внутренних регулярных рейсов. В результате компании "Ютэйр-Украина" предоставлено право на выполнение регулярных рейсов на линиях:Киев - Прага, Киев - Милан, Киев - Неаполь, Киев - Лондон, Донецк - Ереван, Одесса - Ереван, Донецк - Тель-Авив, Симферополь - Тель-Авив, Симферополь - Баку, Симферополь - Ереван.

Авиакомпания "Роза Ветров" будет выполнять полеты по направлениям Киев - Ларнака и Днепропетровск - Ларнака. Компании "Днеправиа" предоставлено право на осуществление рейсов в Ивано-Франковск из Донецка, Харькова и Одессы.

Также Комиссия приняла решение об аннулировании ряда прав на эксплуатацию воздушных линий авиакомпаний "Международные авиалинии Украины", "Авіатранс-К" и "Эйр Оникс".

Соответствующее решение принято на очередных заседаниях (№11 и №12) Комиссии, состоявшихся 31 января и 21 февраля 2014 года.

Министр иностранных дел Дании Хольгер Нильсен[1] (Holger Nielsen) подтвердил и конкретизировал планы правительства по реорганизации структуры зарубежных представительств Дании. Основная идея реформ – сокращение госрасходов, приоритет взаимодействия с европейскими странами через структуры Евросоюза, присутствие на развивающихся рынках.

Правительство закроет посольства в пяти европейских странах (Швейцария, Люксембург, Словакия, Словения, Кипр) и сократит штат сотрудников в Румынии, Голландии, Португалии, Албании, Аргентине, Малайзии, Вьетнаме и Марокко.

В то же время, в местах сосредоточения органов власти ЕС количество сотрудников датских посольств будет увеличено (в Берлине, Брюсселе, Лондоне и Париже). Новые посольства откроются в Колумбии, Нигерии, Мьянме, Филиппинах. Кроме того, при посольстве в столице Нигерии Лагосе будет создан торговый отдел.

По мнению Хольгера К. Нильсена, новая структура внешних представительств будет лучше отражать интересы Дании за рубежом, кроме того, она позволит незначительно сократить государственных расходы, примерно, на 10 млн. крон в год (1,82 млн. долл.). В2014 г. бюджет МИДа Дании составит 1,7 млрд. крон, из них 65% придется на содержание зарубежных представительств.

Представители бизнеса из Конфедерации датских промышленников высказали сожаление по поводу правительственного плана по сокращению расходов на дипмиссии. Со времени нефтяного кризиса 1970-х датская экономика сделал ставку на развитие экспорта, в результате чего Дания превратилась в одну из самых состоятельных стран мира. В задачи датских дипломатических представительств традиционно входит стимулирование экспорта в стране пребывания, поэтому, по мнению датских предпринимателей, сокращение расходов на дипмиссии непременно приведет к уменьшению мер поддержки датских предприятий в зарубежных странах.

Но министр иностранных дел Х. К. Нильсен спешит успокоить деловые круги – речь идет не столько о сокращении расходов, сколько о перераспределении приоритетов.

«Берлингске Тиденде»

Архитекторы со всего мира борются за право застраивать побережье Албании.

Возможность разработать проект крупнейшей набережной на Балканах, которая появится в албанской Влёре в середине 2015 года, привлекла специалистов со всего мира. Свои проекты представили компании из США, Великобритании, Германии, Греции, Польши, Индии, Ливана и ряда других стран.

Министерство туризма Албании сообщило о завершении первого этапа международного конкурса концептуальных проектов застройки и обустройства побережья Влёры, пишет Albania News. Специалисты отобрали пять лучших проектов, которые представили архитекторы из разных уголков Европы.

По итогам первого этапа победителями стали пять проектов архитектурных бюро из Франции, Италии, Бельгии, Швейцарии и Германии. Уже 21 февраля состоится презентация отобранных работ.

Интересно, что архитектурные бюро, проекты которых займут второе и третье места, получат призы. Также будет поощрена лучшая албанская компания.

Правительство Албании открыло тендер на реализацию одного из крупнейших инвестиционных проектов последних лет - "Lungo Маре" 28 ноября 2013 года. Успешная реализация проекта создаст новые рабочие места, разовьет городскую инфраструктуру, повысит качество жизни. И, конечно же, привлечет туристов на побережье Албании.

Завершение реализации проекта намечено на второй квартал 2015 года. Правительство страны заверяет, что все необходимые ресурсы и возможности для этого есть. Поэтому все будет сделано без каких-либо задержек.

26 февраля в рамках Международной туристической ярмарки "Крым. Курорты. Туризм. 2014" состоится заседание рабочей группы по туризму Организации Черноморского Экономического Сотрудничества, на котором будут рассмотрены вопросы развития туристической сферы, в том числе отдельных видов туризма - оздоровительного, культурного и др.

"Туризм является одним из мостов, который объединяет страны, культуры и людей. Туризм - одна из точек роста экономики, важная составляющая имиджа и уровня развития государств. Украина открывается миру новыми гранями. Это касается уникальных природных возможностей, истории, традиций, гостеприимства украинцев", - отметил Вице-премьер-министр Украины Александр Вилкул.

Кроме текущих вопросов заседания рабочей группы по туризму, украинской стороной будет представлено видение проекта в рамках ОЧЭС "Развитие круизного туризма в Черноморском регионе". Также в рамках мероприятия планируется выступление и презентация представителя Администрации морских портов Украины на тему "Развитие круизного туризма".

25-27 февраля 2014 в гостиничном комплексе "Ялта-Интурист" состоится XXIII Международная туристская ярмарка "Крым. Курорты. Туризм. 2014". Основная тематика мероприятия - событийный и активный туризм.

Одним из центральных событий ярмарки станет III Международный черноморский туристический форум. В этом году он будет посвящен вопросам создания совместных туристических продуктов Причерноморских стран для туристов из Китая, Японии, Южной Кореи, Канады и США. На форум приглашены руководители туристических администраций стран Причерноморья (Грузии, Турции, России Болгарии, Румынии) и крупнейшие туристические компании Китая, Японии, США, Канады и Южной Кореи.

"Крым - яркая жемчужина туристической Украины. Этот регион традиционно популярен среди украинцев и наших зарубежных гостей. Правительство Украины принимает меры, чтобы все регионы государства определились со своей туристической специализацией. Мне приятно отметить, что руководство Крыма стремится снизить влияние фактора сезонности, чтобы обеспечить полноценную работу сферы туризма и курортов на полуострове в течение всего года", - сказала председатель Государственного агентства Украины по туризму и курортам Елена Шаповалова.

На выставке будет представлено более 540 экспонентов, общее количество участников составит около 14,5 тыс. человек.

Кроме того, запланировано проведение ряда круглых столов, мастер-классов и презентаций. Среди них: "круглые столы" по вопросам категоризации объектов туристической инфраструктуры, развития медицинского туризма, привлечения европейских инвестиций и финансовых инструментов в модернизацию здравниц и объектов инфраструктуры. Также состоится III Международный форум IТ-технологий в туризме.

Справочно

Украина имеет статус страны - координатора Рабочей группы ОЧЭС по сотрудничеству в области туризма на период до 30 июня 2015 года.

Члены ОЧЭС Азербайджан, Албания, Болгария, Армения, Греция, Грузия, Молдова, Россия, Румыния, Сербия, Турция, Украина.

Наблюдатели и отраслевые партнеры ОЧЭС: Австрия, Беларусь, Великобритания, Египет, Иордания, Израиль, Иран, Италия, Германия, Польша, Словакия, США, Тунис, Венгрия, Франция, Хорватия, Чехия, Черногория, Европейская Комиссия, Секретариат Энергетической Хартии, Комиссия по защите Черного моря, Дунайская Комиссия, Ассоциация портов Черного и Азовского морей, Ассоциация судостроителей и судоремонтников Черноморского региона, Союз ассоциаций международных автомобильных перевозчиков региона ЧЭС.

Международные организации, с которыми ОЧЭС развивает отношения с соответствующими соглашениями: Европейская Экономическая Комиссия ООН, Постоянный секретариат Межправительственной комиссии ТРАСЕКА, Всемирная торговая организация, Секретариат евразийской экономического сообщества ЕврАзЭС, Международный союз автомобильного транспорта, Международная федерация дорог.

Специальное отделение Высшего суда в Белграде осудило во вторник девятерых из одиннадцати сербов, обвинявшихся в убийстве 120 албанских мирных жителей во время конфликта в Косово в 1999 году.

Осужденные входили военизированную группировку "Шакалы", совершавшую с особой жестокостью преступления в деревнях Чушка, Захач, Павлан и Лубенич. Младшей из жертв было 19 лет, а сама ястаршая достигла 87-летьнего возраста.

Члены отряда "Шакалы" обвинялись в угрозе насилия, убийствах, уничтожении гражданского имущества, грабежах, разбоях для получения материальной выгоды и с намерением посеять страх среди албанских мирных жителей, чтобы заставить их покинуть свои дома в Косово и переехать в Албанию. Лидер группировки Небойша Минич был задержан в 2005 году в Аргентине, но в ходе процедуры экстрадиции скончался от СПИДа.

По приговору суда девять осужденных получили различные сроки лишения свободы — от 2 до 20 лет. Они имеют право подать апелляцию.

Еще два обвиняемых, проходившие по этому делу, оправданы. Заместитель прокурора по военным преступлениям Бруно Векарич заявил журналистам, что в целом удовлетворен вердиктом, но оправдательные приговоры прокуратура намерена обжаловать.

Сербия проводила в 1998-1999 годах силовую операцию против боевиков "Освободительной армии Косово", добивавшихся независимости от Белграда. Сейчас албанцы составляют 90 — 95% населения Косово. По оценкам экспертов, за время косовского конфликта погибли около 13 тысяч человек. НАТО в 1999 году вмешалась в косовский конфликт, выступив на стороне местных албанцев, и подвергла Сербию 78-дневным бомбардировкам. Косово перешло летом 1999 года под управление администрации ООН. Албанские власти Косово 17 февраля 2008 года в одностороннем порядке при поддержке США и ряда стран ЕС провозгласили независимость от Сербии. Николай Соколов.

В Албании социальное жилье простаивает пустым.

Почти 400 квартир уже два года остаются пустыми из-за споров чиновников по поводу механизма их распределения.

В распоряжении муниципалитета албанской столицы Тираны имеется 385 квартир, пишет Albania news.

С помощью этой недвижимости чиновники хотят избавить некоторых албанских граждан от трудностей, касающихся решения жилищного вопроса, сказал заместитель мэра столицы Невила Хинди. Чиновник подчеркнул, что все 385 объектов подверглись капитальному ремонту и в полной мере готовы к въезду новых жильцов.

Квартиры должны быть сданы уже в самое ближайшее время. Но есть проблема. Чиновники утверждают, что спрос на социальное жилье значительно превышает предложение. На него уже претендует 1132 семьи.

Именно из-за такого большого спроса жилые комплексы в Тиране, которые были готовы принять арендаторов еще два года назад, остаются пустыми.

Основной целью строительства этих зданий было размещение граждан, наиболее остро нуждающихся в улучшении жилищных условий. Квартиры в этих жилых комплексах будут сдаваться по более низким ценам, чем жилье в столице Албании.

Но в стране возводят не только социальное жилье. Во второй половине 2013 года количество выданных разрешений на строительство жилой и коммрческой недвижимости выросло в два раза.

Профсоюз авиадиспетчером Греции решил не проводить в четверг забастовку после обещаний правительства выполнить ряд требований, сообщил телеканал Skai.

Трехчасовая стачка планировалась с 11.00 до 14.00 в рамках общеевропейской акции протеста работников диспетчерских службы.

Министерство инфраструктуры, транспорта и коммуникаций Греции пообещало профсоюзам, что разрешит службе гражданской авиации принять на работу дополнительно от 30 до 50 авиадиспетчеров. Это, по мнению профсоюзов, улучшит ситуацию в аэронавигации во время туристического сезона и обеспечит бесперебойную работу аэропортов.

Профсоюзы требовали нанять дополнительно 70 диспетчеров и закупить новое радиолокационное оборудование и тренажеры, что обойдется в 20-25 миллионов евро. При этом часть расходов на заработную плату, обучение и оборудование несет европейская организация по контролю за воздушным пространством Евроконтроль (Eurocontrol) за счет доходов от платежей за пролет над афинской зоной контроля.

По данным профсоюзов, диспетчерское обслуживание за пролет над территорией Греции стоит намного дешевле (34,53 евро), чем над соседними странами, например, Италией (78,83 евро). Министерство инфраструктуры и транспорта Греции заверяет, что провело все необходимые переговоры для повышения платы за пролеты над территорией страны, чтобы увеличить доходы от Eurocontrol.

В 2013 году через греческую зону контроля авиационного пространства прошло 625 812 рейсов. В этом году ожидается их рост на 2%-4% в связи с увеличением количества туристов и открытием с апреля 2014 года для полетов воздушного пространства Косово, которое многие годы было закрыто из-за военных действий в регионе. Если, например, раньше рейсы из Северной Европы в Египет шли через Болгарию или Албанию, то с открытием Косово полеты будут проходить над Сербией, бывшей югославской республикой Македония и Грецией. Геннадий Мельник.

Выставка «Expo-Russia Serbia» организована при поддержке МИД РФ, Минэкономразвития РФ, Минпромторга РФ, Минобрнауки РФ, Минсельхоза РФ, ТПП РФ, Россотрудничества, Торгового представительства России в Сербии, отраслевых министерств и Торгово-промышленной палаты Республики Сербии.

В торжественном открытии выставки запланировано участие Президента Республики Сербии Томислава Николича, руководителей министерств и ведомств Российской Федерации и Республики Сербии.

Цель выставки: развитие экономических, гуманитарных и социально-культурных связей между Россией, Сербией и другими странами Юго-Восточной Европы.

Тематические разделы:

Энергетика и энергосберегающие технологии // Машиностроение // Металлургия // Авиация // Строительство // Железнодорожный транспорт // Агропромышленный комплекс // Нефтегазовая промышленность // Высокотехнологичные и инновационные отрасли // Банковская деятельность // Телекоммуникации // Медицина // Образование // Сфера услуг (туризм, автоперевозки, транспортная логистика).

Экспозиция товаров народного потребления.

Деловая программа:

5 марта – конференция «Развитие Экономического сотрудничества Российской Федерации и Республики Сербии на современном этапе».

5-6 марта – тематические круглые столы в отраслевых министерствах, встречи B2B, культурные и другие мероприятия.

Гости выставки:

На выставку будут приглашены бизнесмены, заинтересованные в сотрудничестве с Россией из следующих стран: Словения, Румыния, Македония, Венгрия, Босния и Герцеговина, Хорватия, Албания, Болгария, Греция и Черногория и другие.

Для участников организованы интересные культурная и экскурсионная программы.

Более подробную информацию об условиях участия в экспозиции и деловой программе можно получить в Оргкомитете.

В Албании число выданных разрешений на строительство выросло в два раза

С июля по сентябрь 2013 года строительные работы в стране стали гораздо более интенсивными.

В течение третьего квартала 2013 года разрешений на строительство в Албании выдали в два раза больше, чем за аналогичный период 2012 года, пишет Albania news со ссылкой на данные Института статистики республики (INSTAT).

В рассматриваемом периоде во всех округах Албании было выдано 88 разрешений на строительство объектов недвижимости общей площадью в 207 тыс. квадратных метров. Эти данные подтверждают и местные застройщики, что говорит о том, что строительный сектор Албании находится на подъеме.

Большая часть от общего числа выданных разрешений приходится на жилую застройку – 61,4%. На долю отелей, промышленных объектов, офисов и коммерческих зданий отводится 38,6%.

Общая стоимость объектов, которые будут построены по выданным за третий квартал 2013 года разрешениям, увеличилась на 150,5% по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. По сравнению с предыдущим кварталом их стоимость выросла на 126,6% .

Королевство Тонга — тихоокеанское государство в Полинезии — признало независимость автономного края Косово, сообщил на своей странице в Facebook косовский премьер-министр Хашим Тачи.

"Я получил уведомление, что Тонга признало независимость Республики Косово. Это 105-е признание государства Косово", — написал Тачи, не сообщив других подробностей.Тонга — первое государство, заявившее в этом году о признании Косово.

Албанские власти Косово при поддержке США и ряда стран Евросоюза 17 февраля 2008 года в одностороннем порядке провозгласили независимость от Сербии.

Международный суд ООН в Гааге в июле 2010 года вынес консультативное заключение, в котором сказано, что декларация о независимости Косово не противоречит нормам международного права. Заявление суда не имеет обязательной силы. С тех пор самопровозглашенное государство признали более 30 стран. Юлия Петровская.

Украинское правительство «отметило» католическое рождество утверждением нового перечня оффшоров, на которые отныне будет распространяться действие вступившего в силу 1 сентября 2013 года Закона «О внесении изменений в Налоговый кодекс Украины относительно трансфертного ценообразования».

Распоряжением от 25 декабря 2013 года Кабинет Министров одобрил список стран, операции с которыми теперь приобретают статус контролируемых. Это государства, ставка корпоративного налога в которых на 5 и более процентных пунктов ниже, чем в Украине (то есть, для 2014 года она составляет 14 и менее процентов).

В соответствии с действующим Законом , Миндоходов получает возможность контролировать сделки с нерезидентами из стран упомянутого списка, если общий объём таких сделок составляет не менее 50 млн гривен в год.

В одобренный перечень входят следующие страны:

«Старожилы» прежних оффшорных списков (Гернси, Джерси, остров Мэн, Бахрейн, Белиз, ?Андорра, Гибралтар, Ангилья, Антигуа и Барбуда, Аруба, Багамские острова, Барбадос, Бермудские острова, Британские Виргинские острова, Виргинские острова США, Гренада, Каймановы острова, Монтсеррат, Сент-Винсент и Гренадины, Сент-Китс и Невис, Сент-Люсия, Либерия, Мальдивы, Вануату, Теркс и Кайкос, Науру, Маршалловы острова, Сейшельские острова, острова Кука);

неофициальные ранее "классические" оффшоры и низконалоговые юрисдикции (Кипр, Мальта, Лихтенштейн, Мадейра, Бруней, Лабуан (Малайзия), Ирландия, Панама, Объединенные Арабские Эмираты, Сингапур);

юрисдикции, предоставляющие налоговые льготы (Люксембург, Швейцария);

новые (отчасти – довольно неожиданные и/или экзотические) страны списка (Албания, Болгария, Босния и Герцеговина, Гваделупа, Грузия, Катар, Киргизия, Косово, Кюрасао, Лесото, Ливан, Македония, Марокко, Микронезия, Молдова, Оман, Парагвай, Судан, Тимор, Узбекистан, Черногория, Ямайка и др.).

В то же время, в списке отсутствуют Гонконг, Эстония, Коста-Рика.

По контролируемым операциям украинские компании будут обязаны в срок до 1 мая года, следующего за отчетным, подавать отчет в утвержденной форме, а также (для крупных компаний) предоставлять информацию об условиях проводимых сделок по запросам налоговиков.

Штраф за неподачу отчета о контролируемых операциях - 5 % от общей суммы таких операций.

Кабинет министров Украины расширил на препараты инсулина пилотный проект по государственному регулированию цен на лекарства путем установления предельного уровня оптово-розничных цен на основе сравнительных (референтных) цен. Соответствующее постановление Кабинет министров №732 принял 14 августа 2013 года.

Согласно документу, референтные цены на инсулин вводятся с 1 декабря 2013 года. Действие пилотного проекта распространяется на шесть препаратов, которые зарегистрированы с общепринятым названием "Инсулин".

С 1 февраля 2014 года оборот препаратов инсулина, в частности, их закупка за средства местных бюджетов, будет осуществляться после декларации изменений оптово-розничных цен на такие препараты, которая не может превышать установленный уровень.

Расходы, связанные с отпуском препаратов инсулина, осуществляются за счет средств, предусмотренных местными бюджетами на здравоохранение по государственной программе "Сахарный диабет".

Предельный уровень оптово-отпускных цен на препараты инсулина будет формироваться на основе референтных цен на такие препараты в Молдове, Турции, РФ, Албании, Румынии, Болгарии.

В случае если препарат не представлен на рынке указанных стран, референтная цена будет формироваться с учетом цен в Венгрии, Литве, Латвии, Чехии, Словакии и Польше.

Реализация пилотного проекта по внедрению госрегулирования цен на препараты инсулина позволит снизить цены на лекарства для диабетиков на 15-20%.